его слезами, хватала его руку, чтобы поцеловать ее. Она понимала, что он приносит ей
жертву, и несвязно лепетала ему:
- Ты со мной всегда! бог благословит тебя!.. Мы не разлучимся...
Напрасно мы стали бы следить за каждым шагом его жизни в эти годы. Грустна и
утомительна повесть, в которой действуют два лица: поэт и общество; два лица, чуждые и
враждебные друг другу, которые никогда не сходились и никогда не сойдутся. Великий
Гете дивно изобразил в резком очерке жизнь. этого бедного страдальца, которого в мире
зовут художником, - и после Гете тысячи брались за этот предмет. Пушкин в десяти
выстраданных стихах высказал отношения художника к обществу:
Смешон, участия кто требует у света.
Холодная толпа взирает на поэта,
Как на заезжего фигляра...
Слава! слава!.. Изучите жизни великих творцов и спросите самого себя: легко ли
добыли они ее? Вы художник? вы хотите известности, хотите, чтобы вас все знали, чтобы
о вас все кричали? это не так-то скоро, погодите! Прежде, чем о вас заговорит как о
человеке какая-нибудь Надежда Сергеевна, надобно, чтобы заговорила ее сиятельство
Антонида Помпеевна; но прежде, чем заговорит ее сиятельство... О, история о том, каким
образом получается в свете известность, очень долга...
ГЛАВА Ш
Даже в самые минуты отчаяния и безнадежности для
человека мерцает слабый и бледный луч надежды.
"Мандрагора", ком. Макиавеля.
Дня через четыре после своего странного обморока, Софья сидела на диване вся в
подушках; она была бледнее обыкновенного и так слаба, что невольно вздрагивала при
каждом неосторожном шуме отпиравшейся двери. На табуретке у ног ее сидела женщина
в ситцевом платье, с шелковым пурпурным платком на голове, из-под которого
выглядывало серебро волос. Эта женщина вязала чулок и по временам, оставляя спички,
устремляла на больную свои глаза, покрывшиеся матом от старости, но еще не вовсе
потерявшие выражение.
- Что? полегче ли тебе, моя красавица? а?
- Мне теперь лучше, я только очень слаба. Не беспокойся, няня.
- То-то, моя голубушка! уж эти болезни, бес их знает, так вот зря приходят.
Конечно, девическое дело! Лекарства! ну что, помогут, что ли, тебе эти банки-то? Тебе
другое надо лекарство: замуж пора, мое дитятко! Как выйдешь замуж, так вот как рукой
все болести снимет.
Софья отвернула головку к стене.
- Ну, что отворачиваешься-то? Я правду говорю, матушка; нашелся бы человек
хороший - и думать нечего, ей-богу так; мы бы сейчас честным пирком, да и за свадебку.
Что ж, Софья Николаевна! ведь я вас нянчила, так надо же мне и ваших деток понянчить.
Неужто я не доживу до этого? что, в самом деле?
- Ты говоришь, что она очень бедна, эта старушка?
- Как же, родная! ведь я тебе рассказывала, что я у них года четыре выжила, при
покойном-то; нечего сказать, был человек хороший. Ну, тогда они еще жили нешто, а
теперь еле-еле перебиваются.
- Ты не поверишь, как мне досадно, няня: я была невольной причиной того, что
маменька не заказала ему портрета. Когда-нибудь напомню маменьке, чтобы она послала
за ним... А что, он разве мало получает за труды свои? ведь он помогает матери?
- Да если бы не он, так она просто бы с голода умерла: пенсионишка-то небольшой,
а он все, что выработывает, все ей отдает, сердечный. Да и она в нем, правду сказать,
души не слышит.
- Она должна быть такая добрая!.. Да, я вспоминаю, точно, ты мне много прежде о
ней рассказывала, когда я еще не знала, что... Мне пришла мысль, няня: я бы желала с ней
познакомиться.
Софья пристально посмотрела на няню.
- А что, сударыня, заговорит твоя маменька, коли узнает об этом? - И при сем
вопросе няня отложила свой чулок в сторону. - Разве ты не знаешь ее? Статочное ли дело,
скажет она, генеральской дочке знакомиться с нищей, которая живет на чердаке!
- Я знаю; но зачем говорить об этом маменьке? Гуляя по утрам, по приказанию
доктора, я могу зайти к старушке, а ты предупредишь ее, скажешь, что я так много
наслышалась о ее доброте от тебя, что давно желала быть ей чем-нибудь полезной.
Слышишь ли, няня? Ведь тут нет ничего предосудительного?..
- Слушаю, слушаю, матушка! Пожалуй, что с тобой будешь делать? Смотри только
не проговорись маменьке, а то она меня, пожалуй, и в дом к себе запретит пускать. Ох ты,
моя пташка! да в кого это ты уродилась такая добрая? У самой ничего нет, а все бы
помогать бедным!
- Будь покойна, я не проговорюсь... А ты скоро пойдешь домой, няня?
- Через день пойду, родная; тебе теперь, слава богу, полегче, - что мне у вас делать?
И то совсем загостилась. Зайду к Палагее Семеновне, скажу ей, что к ней собирается моя
дорогая барышня... Да как пойдешь гулять, возьми с собой Ваньку, матушка: он малый
хороший, а Петрушка сейчас перенесет маменьке.
- Хорошо, хорошо, няня.
Софья опустила голову на подушку и закрыла глаза.
Через несколько минут няня посмотрела на нее и, думая, что она заснула, на
цыпочках вышла из комнаты.
Но она не спала, она думала:
"Я хочу видеть эту старушку, хочу видеть ее во что бы то ни стало. Я буду
помогать ей сколько могу... Может быть, она полюбит меня, а я отчего-то уже люблю ее
заранее... К тому же, взглянуть хоть один раз на художника в том месте, где зарождаются
и приводятся в исполнение его мысли... Об этом так давно я мечтаю! О, теперь сны мои,
любимые сны мои могут осуществиться! Я бы обо всем этом сказала маменьке, но она не
поймет меня, - я должна поневоле скрывать от нее все. Она назовет меня сумасшедшею. В
самом деле, не бред ли это, не начало ли помешательства? Сходство того, которого я
видела во сне, с ним... это непонятно! Кто бы мог этому поверить? неужели так тесна
связь мира духовного с миром вещественным? неужели образы, хранящиеся в нас, образы,
которые душа жаждет видеть в действительности, могут являться преждевременно перед
нами и так ясно, так отчетливо?.."
Ровно через неделю после приведенного нами разговора с няней, Софье в первый
раз позволено было пройтиться.
Доктор советовал Надежде Сергеевне, чтобы дочь ее гуляла всякий день, даже
несмотря ни на какую погоду, и чем больше, тем лучше.
Надежда Сергеевна, имевши особенные причины во всем беспрекословно
повиноваться доктору, строго приказала дочери исполнять его волю, прибавив в
заключение с принужденною нежностию: "Ты знаешь, друг мой, как мне дорого твое
здоровье. Когда ты занеможешь, я сама не своя. Карл Иванович говорит, что тебе
необходимо гулять всякий день, а уж ты, милая, знаешь его искусство; к тому же он так
привязан ко всему нашему семейству".
И точно, Карл Иванович был привязан к семейству г-на Поволокина: он был
необходимым лицом в его доме, не только врачом, но другом дома.
Итак желание Софьи исполнилось. Целую неделю с нетерпением ждала она этого
дня, в который позволят ей выйти из душной комнаты подышать свежим осенним
воздухом, - дня, в который она должна увидеть эту бедную старушку... и художника. И
вот этот день настал. Няня предуведомила мать Александра о приходе своей барышни;
няня сказала, что ее добрая барышня непременно хочет с нею познакомиться.
- Уж я таки довольно рассказала о вас, Палагея Семеновна, - прибавляла няня, - и
она, моя голубушка, так и рвется к тебе; заочно так полюбила тебя, что все только о тебе и
расспрашивает.
- Она, видно, не в матушку! - возразила Палагея Семеновна, которая никак не
могла забыть приема, сделанного ее сыну.
- Какое в матушку! - И няня пускалась в подробные рассказы о своей Софье.
С трепетом сердца всходила девушка по крутой лестнице в четвертый этаж; ей
стало почему-то страшно, когда лакей дернул грязную бечевку, к которой прикреплялся
колокольчик; она снова почувствовала болезненную слабость, когда очутилась за дверью
в темном чулане, который никак нельзя было назвать комнатою. Старушка, мать
Александра, встретила Софью Николаевну со слезами. Няня ее, которая была тут же,
целовала и миловала свое дитятко с разными прибаутками. Софья краснела и отвечала
безмолвным пожатием руки на сердечные приветствия добрых старушек, которые
хлопотали около нее.
- Дай-ка, моя ласточка, я сниму с тебя теплые сапожки, - говорила няня, усаживая
ее на стул, когда они вышли из темного чулана в небольшую комнату.
- Не беспокойся, няня; ты знаешь, что я не могу долго оставаться здесь.
- Посидите, матушка! Уж я ждала, ждала вас, мою дорогую гостью.
Не прошло и четверти часа, а Софье сделалось так легко и приятно, что она век бы
не вышла из этой комнаты. Простое, непринужденное обращение с ней старушки, ее
ласка, прямо от души, без всякой примеси лести, - все это было для нее отрадно и ново.
Когда старушка заговорила о своем сыне, лицо ее вдруг одушевилось, глаза загорелись:
она была полна счастием, она помолодела. Софья с восторгом следила за каждым ее
движением, с восторгом слушала ее речи. "Вот что такое любовь матери!" - невольно
подумала она.
Софья между тем рассматривала комнату, в которой находилась. Комнатка эта, в
два окна, образовала правильный четвероугольник, в который свет проходил сквозь
верхние стекла рамы, ибо два нижние стекла были заставлены исчерченными мелом и
карандашом картонами. Мебель этой комнатки состояла из старинного стола красного
дерева, из пяти плетеных стульев, четырех целых и одного на трех ножках, на котором
брошена была палитра и кисти, - из большого станка, на котором стояло натянутое на
рамку полотно, исчерченное мелом, да из двух недоконченных портретов, стоявших в
углу комнаты на полу. Не так представляла себе Софья мастерскую художника. "Где же
его произведения? - подумала она, - тут ничего нет. Где же они?" - И она невольно
вздохнула. "Ах, как бы я желала увидеть его мечты, его мысли, осуществившиеся на
полотне... Хоть один, недоконченный очерк, хоть какой-нибудь отрывок мысли!"