-- Я один за всех на это дело пошел, -- сказал он хозяину, -- могли бы и все одного уважить.
-- Чем тебя не уважили? -- спросил хозяин.
-- Понимаешь, черви -- они всем полагаются, ты тоже с ними в свой час познакомишься, но чтоб меня волки выкопали себе на харч, этого ж я не заслужил. Об этом и в приговоре не было -- насчет волков.
Хозяину очень хотелось покурить, он доставал портсигар и снова его прятал в карман белого своего полушубка -- еще больше ему хотелось, чтоб все побыстрее кончилось.
-- Значит, к своей же бригаде у тя претензии? -- сказал хозяин. -- Приговор-то чо обсуждать?
Человек опять сплюнул и вылез из ямы, воткнув лопату в комья насыпи.
-- На! Потом хоть притопчешь как следует. Ни к кому у меня претензий нет, ради жмурика и я б не уродовался. Бушлат мой -- может, снесешь им? Пускай разыграют. Снять -- чтоб тебе не трудиться?
Хозяин, не отвечая ему, потянул автомат с плеча.
-- Что же не отвечаешь? -- спросил человек. -- Или совсем уже я безгласный?
Все длилось мучительно долго. Руслан весь дрожал и стискивал челюсти, чтоб не завыть. И что-то еще случилось у хозяина с автоматом, он никак не мог дослать затвор, и человек этот так надеялся, что у него сегодня и не получится. Но хозяин сказал: "Ща исправим, не бойся" -- и вправду исправил. Он выбросил смятый патрон, затвор закрылся с лязгом, и случайно вылетела короткая очередь в небо. Тогда-то этот человек и приник к сапогам хозяина. Он добрался до них на четвереньках и прижался так сильно, что, когда оторвал лицо, на его лбу и на губах остались черные пятнышки. Он улыбался бледной заискивающей улыбкой и говорил совсем не так, как до этой минуты, когда прогрохотала страшная очередь и едко-приторно запахло пороховой синью. Он говорил, что выстрелы уже прозвучали и услышаны в зоне и теперь хозяин может его отпустить; он уползет в леса и станет там жить, как змея или крыса, ни с кем из людей не видясь до конца дней своих, которых, наверное, немного уже и осталось, и только одного человека в мире -- хозяина -- он будет считать братом своим, молиться за него и вспоминать благодарно, будет любить его сильнее, чем мать и отца, чем жену и своих не родившихся детей. Не различая слов, Руслан слышал большее, чем слова, -- страстное обещание любви, ее последнюю истину, ее слезы и толчки крови в висках, -и чувствовал с ужасом, как его самого переполняет ответная любовь к этому человеку; он верил его лицу с запавшими горящими глазами; ничуть не помраченный разум горел в них, не жаждал этот человек другой, лучшей жизни, которой нигде не было, а только той участи, которой довольно всему живому на свете.
-- Ну, ты чо, маленький? Не слышишь, чо лепечешь? -уговаривал его хозяин. Он стоял спокойно, не опасаясь, что тот рванет его за ноги или выхватит автомат, он знал, как слаб против него любой из лагерников и как быстро кидается Руслан на помощь. Если б знал он сейчас, что Руслан как будто окаменел и не смог бы даже пошевелиться! -- Ты походишь и объявисси, а мне тогда с тобой на пару -- стенка. Потому что куда тебе деться? Листиками будешь питаться, ящериц жрать, а после за людей примешься. Чо, не правду я говорю? Не ты ж первый... Так что считай -- дело кончено. И давай вставай, себя же не мучай мечтами. Не бойсь, я тебе больно не сделаю, как другой кто-нибудь. Ну, вставай, не бойся, договорились же -больно не сделаю.
Он встал, этот человек, и крепко отер лицо рукавом.
-- Делай, как умеешь. Шакальей жизни -- и то ты мне пожалел. Вспомнишь еще не раз...
-- Знаю, -- сказал хозяин. -- Все, что ты скажешь, уже знаю. Не наговорился еще?
Они не сделали больно тому человеку, но всю обратную дорогу Руслан не мог унять дрожи, скулил и рвался из ошейника, все хотелось ему вернуться и разгрести лапой мерзлые комья, задавившие белое успокоенное лицо. Никогда не вел он себя так плохо, и хозяин был вынужден жестоко отхлестать его поводком. Может быть, с этого дня хозяин и невзлюбил его.
Те мерзлые комья остались в душе Руслана, отягчив ее страхом и чувством вины, -- будто он предал хозяина, обманул его надежды, будто и себя выдал, что не истинно служит в конвое, а лишь притворяется, -- а такую собаку можно без промедления отвести за проволоку, потому что она в любую минуту может подвести, сделает что-нибудь не так или откажется сделать. И сколько они потом ни водили других людей в лес, хозяин уже не верил до конца Руслану, за которого сам когда-то поручился. В молодости Руслан прошел все науки, для которых и рождается собака; он прошел общую дрессировку -- всю эту нехитрую премудрость: "Сидеть", "Лежать", "Ко мне", -- блестяще себя показал в розыске и в караульной службе, но когда подвинулся к высшей ступени -- конвоированию, инструктор засомневался, выдержит ли Руслан этот последний экзамен. И не на площадке его надлежало выдержать, где всегда тебя поправят, а в настоящем конвое, где на все одна команда: "Охраняй!", -- а там как знаешь, сам шевели мозгами. И предмет охраны не склад, который никуда не убежит и особых чувств у тебя не вызывает, а ценность высшая и труднейшая -- люди. За них всегда бойся и не чувствуй к ним жалости, а лучше даже и злобы, только здоровое недоверие. "Ничо, -- сказал тогда хозяин. -- Обвыкнется. Не сорвется". А сколькие срывались! Скольких отбраковывали и увозили куда-то на грузовике, и то если собака была молода и могла пригодиться для другой службы. Познавшим службу конвоя -- один был путь: за проволоку.
Всех обманул Ингус. Он казался таким способным, все схватывал на лету. Он покорил инструктора в первое же свое появление на площадке. Инструктор только успел сказать:
-- Так. Будем отрабатывать команду "Ко мне". Ингус тотчас же встал и подошел к нему. Инструктор пришел в восторг, но попросил все повторить сначала. Ингус вернулся на место и по команде опять подошел.
-- Чудненько! -- сказал инструктор. -- А как насчет "Сидеть"?
Ингус сел, хотя ему даже не надавливали на спину.
-- Встанем.
Ингус встал. А инструктор присел перед ним на корточки.
-- Дай лапу.
Ингус ее тотчас подал.
-- Не ту, кто же левую подает?
Ингус извинился хвостом и переменил лапу. С тех пор он подавал только правую.
-- Не может быть, -- сказал инструктор. -- Таких собак не бывает.
Он взял учетную карточку Ингуса, чтобы убедиться, что тот еще не проходил дрессировки и знает только свою кличку и команду "Место!".
-- Так я и думал, -- сказал инструктор. -- У него, конечно, исключительная анкета. На редкость удачная вязка! Какие производители! Я же помню Рема -- редчайшего ума кобель. И матушка -- Найда, ну как же, четырежды медалистка. Ее воспитывал сам Акрам Юсупов, большой знаток, кого с кем повязать. А сынишку он, видно, для Карацупы готовил, отсюда и кличка. И все-таки я говорю: "Не может быть!"
Он созвал хозяев подивиться необыкновенным способностям Ингуса. Он спросил у них, видели ли они что-нибудь подобное. Хозяева ничего подобного не видели. Он спросил, не кажется ли им, что под собачьей шкурой скрывается человек. Хозяевам этого не показалось. Человек в любой шкуре от них бы не укрылся.
-- Что я хочу сказать? -- сказал инструктор. -- Если б такая собака была на самом деле, я бы здесь уже не работал. Я бы с нею объездил весь мир. И все поразились бы, каких успехов достигло наше, советское собаководство, наши гуманные, прогрессивные методы. Потому что такие собаки могут быть только в нашей стране!
Ингус внимательно слушал, склонив голову набок, как ему и полагалось по возрасту, но глаза были недетски серьезны. И уже тогда, в первый день, заметили в этих янтарных глазах тоску.
Он рос, и росла его слава. С легкостью необычайной переходил он от одной ступени к другой -- да не переходил, а перепрыгивал. Сухощавый, изящный и грациозный, он стрелою мчался по буму, играючи одолевал барьеры и лестницу, с первого* раза прыгнул в "горящее окно" -стальную раму, политую бензином и подожженную, в розыске показал отличное верхнее и нижнее чутье. ("Верхнее чутье" -- способность улавливать запахи в воздухе, "нижнее" -- читать следы на земле.)
Оправдал себя и в карауле, хотя хорошей злобности не выказал, а скорее какую-то неловкость и смущение за дураков в серых балахонах, пытавшихся стащить у него мешок с тряпками, порученный ему для охраны. В гробу он видел и этот мешок, и эти тряпки, но ни разу не отвлекли его, не смогли подойти незаметно или проползти на животе за кустами, чтобы напасть со спины. Он показывал, что видит все их проделки, и самим балахонам делалось неловко, когда с такой грустью смотрели на них эти янтарные глаза.
Джульбарс тогда обеспокоился не на шутку. Законный отличник по своим предметам -- злобе и недоверию, он, однако, лез быть первым во всем, хотя чутьецо имел средненькое, а по части выборки был совершенная бестолочь: когда его подводили к задержанным, он до того переполнялся злобой, что запахов уже не различал, хватал того, кто поближе. Но он считал, что если собака не постоит за себя в драке, то все ее способности ничего не стоят, и всем новичкам, входившим в моду, предлагал погрызться. Не избежал его вызова и Руслан -- и испытал натиск этой широкой груди и бьющей, как бревно, башки. Дважды он побывал на земле, но покусать себя все же не дал, а зато у Джульбарса еще прибавилось отметин на морде, к чему он, впрочем, отнесся добродушно, даже покачал хвостом, поощряя молодого бойца. С Ингусом все вышло иначе: он просто отвернулся, подставив для укуса тонкую шею, и при этом еще улыбался насмешливо, показывая, что не видит смысла в этих солдатских забавах. Старый бандит, конечно, впился в него сглупа и уже было пустил кровь, да вовремя сообразил, что нарушает правило хорошей грызни: "Кусай, но не до смерти", -- и отступил, не дожидаясь трепки от всех собак сразу.
Джульбарс, однако, скоро утешился. Он увидел -- а другие собаки это и раньше видели, -- что первенствовать Ингусу не дано. Не рожден он был отличником -- во всем, что так легко делал. Не чувствовалось в нем настоящего рвения, жажды выдвинуться, зато видна была скука, неизъяснимая печаль в глазах, а голову что-то совсем постороннее занимало, ему одному ведомое. И скоро еще заметили: он мог десять раз выполнить команду без заминки, и все же хозяин Ингуса никогда не мог быть уверен, что он ее выполнит в одиннадцатый. Он отказывался начисто, сколько ни кричали на него, сколько ни били, и отчего это с ним происходило, никто понять не мог. Вдруг точно столбняк на него нападал, он ничего не видел и не слышал, и только инструктору удавалось вывести его из этого состояния.