Заканчивая разговор о суггестивной стратегии, еще раз обратимся к экстралингвистической коммуникативной охранительной потребности и отметим цели, которые она должна достичь и достигает КК:
1. Формирование одной точки зрения на историю ВКП (б), что достигается суггестивной стратегей текста;
2. Изоляция других точек зрения: охранение от оппозиции (сюжетика предательства), от контактов с представителями иностранных государств как способных дать иную, более объективную оценку происходящих в стране событий (сюжетика шпионства); яркий эмоционально-нагруженный эзотерический язык обеспечивает размежевание с Другим голосом, с голосом русской эмиграции (дискурс самоопределяет общество и очерчивает границы использующего его коллектива, дискурс отмечает отличия и устанавливает – в данном случае, советскую – идентичность, которая открывается, определяется и понимается в дискурсе); разрушение критического мышления как предпосылки критики идеологии через суггестию и оценочность;
3. Третья цель менее связана с охранительным фактором, но обусловлена инспиративной прагматикой политического текста: КК создает специфический образ мира, мобилизирующий граждан на действия, указанные партией.
§3. Типология модальности: текстоидность и религиозность тоталитарного дискурса
Мы уже определили (хотя бы и в первом приближении) структуру концептов (отношения «слово-слово») в тоталитарном дискурсе, далее следует описать другие пары модальных отношений: слово-действительность, субъект-действительность, субъект-слово.
Отношения субъекта и слова могут быть определены как религиозные, слова и действительности – в терминах текстоцентричности.
Актуализация религиозного сознания обусловлена кризисным временем с одной стороны (крушение рационалистических опор в объяснении действительности), и – с другой стороны – архаическим сознанием большинства населения страны (крестьянство). «Цель религиозного дискурса, - пишет В.И.Карасик,- состоит, по видимому, в приобщении к вере в рамках определенной конфессии»[183]. Потенциальный адресат должен быть убежден в истинности доктрины, что достигается благодаря фатике (частно – безынформативности), ритуальности в коммуникации, благодаря повторениям, обслуживающим суггестивную стратегию. Тоталитарный дискурс должен внушить определенные представления читателю, и в этом – его охранительная функция. В частности, КК должен был установить единообразие оценок истории партии. Курс, справедливо замечает Е.Добренко – не только история или учебник, курс – это еще и русло, генеральная линия в прошлом.[184]Для религиозного дискурса не существует практически обмена в бодрийяровском смысле, диалога мнений, оценок: КК включает в себя черты таких жанров как проповедь (которая обыкновенно посвящена одной теме, одному греху, например) и катехизис (4 теоретическая глава – в особенности) (в катехизисе и вопросы, и ответы заранее известны лишь одному говорящему). В этих жанрах оценка и суждения должны быть предельно ясными для понимания и, плюс к тому, исключать двойственность (также система «общих мест»). Сам КК не предназначался для обсуждения или изучения в кружках, это было руководство для самостоятельных, индивидуальных занятий. Монологичность также является чертой религиозного дискурса, которая подпитывается также и увеличением присущей институциональному дискурсу дистанции между говорящим и слушающим (священнодействующий – прихожанин, Бог – молящийся, Слово К.К. – читатель). Дистанция в КК подчеркнута его как бы «октроированием», дарованием, ниспосланием - автор анонимен, имперсонален («Редакционная комиссия ЦК ВКП(б)», хотя авторы достоверно известны (В.Г.Кнорин, П.Н.Поспелов, Ем.Ярославский). В случае увеличения дистанции мы видим характерную для религиозного дискурса ориентацию на готовое слово. Анонимное слово и есть авторитетное Слово. Анонимное слово воспринимается как никем-не-сказанное, как слово нечеловеческое, как прямой голос надличностной силы. Анонимное слово, плюс к тому, есть знак безразличия к личному мнению – важно только общее, только канон. Чем сильнее в идеологии давление доктрин, тем более зыбкой оказывается позиция индвидуального субъекта, тем больше говорит традиция и канон и тем сильнее зависит сознание от внешнего, от этикета. «Публичный политический дискурс тоталитарного общества характеризовался как ритуальный, в нем существовали освященные традицией правила политической коммуникации: всем фигурантам было известно, кто, что, когда и в какой форме должен сказать. Основная задача публичной ритуальной коммуникации – фиксация своей приверженности правилам и подтверждение своей социальной роли»[185].
Тоталитарная культура, как и типологически родственные ей культура абсолютизма, русского самодержавия и восточной деспотии - не есть культура гносеологического подхода к слову (я-словом-познаю-мир), а онтологического (словом-мир(бытие)-выговаривает-себя). Слово может мыслится и как творящая бытие сила (ср. библейские «в начале было слово» и «да будет!»). В такой ситуации субъект может лишь транслировать «готовые» истины, собственное же мнение всегда будет идти вразрез.
Именно поэтому принципиальная а-диалогичность есть признак тоталитарной культуры; ее идеал – это отсутствие вообще точек зрения, кроме одной сверхчеловеческой, надличностной, которая уже не воспринимается как точка зрения – это Истина, сама жизнь. Отсутствие диалога проявляется в безликости, имперсональности политического высказывания, его подчиненности этикету; проявляется она в застывших, заемных метафорах, заклинательной формульности (индивидуальность стерта, говорит «институциональный голос»), высокой прецедентности, отсылочности текста, причем такой, при которой субъект может лишь цитировать, он лишен возможности свободного пересказа. А-диалогичность может быть увидена и в природе оценочности: оценка подчинена логике, что не свойственно живому общению: образ выглядит «неживым», яркость оценки определена не деталями, а лишь ее гипертрофированной грубостью.
Отсутствие диалога подчиняет сознание субъекта длящемуся монологу «генерального субъекта сознания», идеологической Истины.
текстоидность (текстоцентричность)
Для иудейско-христианского сознания характерна высокая текстоцентричность культуры[186]: по эсхатологическим представлениям, праведники определяются именно на основании критерия верности тексту, Писанию. Следствием этого является то, что культура постоянно интерпретирует центральный свой текст, ищет в нем свои основания, поскольку именно он является онтологически укорененным словарем культуры, таким образом западная и иудейская традиция становится вечным полем интерпретации. В усиленных чертах текстоцентричность проявляется в тоталитарном обществе: общество буквально подчинено тексту идеологии, оно центрированно на трансцендентном источнике, в нем находит оправдание и цель и полностью подчинено диктату не выводимого из реальности принципа. Тоталитарная культура стремится по-метить ярлыками, оценками все события и лица не только общегосударственной значимости, но и частной существенности (ср. с христианскими категориями «грех-добродетель», которые охватывают всю полноту человеческой жизни). Эти моральные суждения выносятся на основании верности тексту. Текстоидность власти – важный инструмент господства государства над обществом: вождь является интерпретатором сакрального текста, поэтому вождь и определяет рамки дозволенного свободомыслия, а на основе этого уничтожает инакомыслящих. Причем – чаще эти «метки» носят не правовой характер, а являются как бы «моральными» суждениями, которые, будучи произнесенными ex cathedra, становятся над правом. (В этом кроется еще одна причина отсутствия правового государства при тоталитарном режиме). (Уничтожение идейных врагов по мотивам «враг народа», «политический двурушник»). Также, например, серьезным проступком еще и до перестройки могла быть антисоветская пропаганда в виде рассказывания анекдота, высказывания площадной культуры, эксплицитно противопоставленного метарассказам официальной доктрины.
В текстоцентричной культуре действительность подчинена тексту.
Текстоидность проявляется в тексте как высокая прецедентность, цитирование характерных текстов (труды классиков марксизма-ленинизма): «Подобно еще неродившемуся, но уже развивающемуся в утробе матери младенцу, социал-демократия переживала, как писал Ленин, "процесс утробного развития".
Группа "Освобождение труда" "лишь теоретически основала социал-демократию и сделала первый шаг навстречу рабочему движению",-- указывал Ленин». Приводятся очень обширные цитаты (аналог отношения к сакральному слову, которое нельзя пересказать): «говорил», «и еще», «и далее».
Итак, тоталитарная культура текстоидна, в советском варианте она осваивает «классиков» (не случайное название!): Маркса, Энгельса, Ленина, Сталина. Создает вторичный текст-интерпретанту – К.К., который затем сам включается в канон и до 1942 года самым популярным историографическим трудом были лекции и пособия в помощь изучающим КК (т.е. КК стал толковаться как священный текст).
Заключение
Завершая работу, подведем некоторые ее итоги:
А. дискурс эпохи понимается как исторически определенное (ответ на определенный вызов истории) сверхтекстовое образование, обладающее определенной (идеологической) модальностью, которая и определяет типологию дискурсов/эпох;
Б. модальность концентрированно выражается «системой очевидности» культуры
В. основные параметры тоталитарного дискурса определяются следующим образом: