В XIX в. епископы продолжали держаться мнения, что подчеркнутая строгость есть единственно правильный метод епархиального управления. Многочисленные приговоры митрополита Филарета по провинностям московского духовенства демонстрируют суровость владыки, которая, однако, никогда не доходила до крайностей. Из практики же его собратий известно, напротив, немало случаев, когда обращение с духовенством бывало весьма жестоким. Так, за самые незначительные проступки священники и диаконы ссылались в монастыри. Дурной славой пользовался Тамбовский епископ Евгений Базанов, прозванный «железным Евгением», который заставил рыдать Тамбов, а позднее подобным же образом управлял другими епархиями, пока не стал наконец в 1850 г. членом Святейшего Синода. Сходную репутацию снискал себе его современник, Орловский епископ Никодим Быстрицкий, в личности которого явно видны уже психо-патологические черты,— настолько окаменевшим и безжизненным выглядел этот аскет, спавший на голых досках с поленом под головой и совершенно бесчувственный ко всему окружающему[150]. Несмотря на общее смягчение нравов, пробуждение общественного мнения и перемены в правовых представлениях, в управлении епархиями во 2-й половине XIX в. продолжал действовать принцип крайней строгости. Прославился своей жесткостью Волынский архиепископ Агафангел Соловьев († 1876), категорически отвергавший реформу церковного суда. В равной мере это относилось и к архиепископу Павлу Лебедеву († 1892), занимавшему последовательно кафедры в Кишиневе, Тифлисе (где дело дошло даже до покушения на него) и Казани[151].
Во 2-й половине XIX в. задачи епископов стали сложнее. Рост народного образования выдвигал повышенные требования к пастырскому служению. На юге и юго-западе появились новые секты; наряду с епархиями, пораженными сектантством, были епархии с нехристианским в большинстве своем населением и, наконец, такие, где действовала католическая миссионерская пропаганда. Собственно административные задачи мало изменились: все регулировалось Уставом духовных консисторий, государственными законами и синодальными указами. И только от каждого епископа в отдельности зависело, удавалось ли ему или нет укрепить свой моральный авторитет образцовой жизнью, человечностью и достойным отправлением богослужений
(обстоятельство очень важное и высоко ценившееся прихожанами).
Новые миссионерские задачи требовали особых способностей, знаний и любви к делу. О миссионерской работе священников имелась богатая литература, но над обучением епископов-миссионеров не слишком задумывались. Несмотря на это, в ходе миссии среди язычников выдвинулись весьма заметные фигуры. В борьбе с расколом епископы, действовавшие не только репрессиями, но и духовным оружием, встречались реже. А среди борцов с сектантством епископы, обладавшие даром апологетов, были вообще исключением[152].
В отличие от XVIII в., когда всякий новопосвященный епископ немедленно получал кафедру, теперь в подготовке епископов (по крайней мере, теоретически) известную роль играло викариатство. Начинать карьеру с викарного епископа стало правилом, хотя ни в законах, ни в Уставе духовных консисторий не было никаких предписаний относительно функций викариев. Епархиальному архиерею самому предоставлялось решать, что поручить своему викарию. Бывали случаи, когда деятельность викария ограничивалась обязанностями настоятеля монастыря, если, например, епископ не желал ничем поступиться в управлении епархией. В видах дальнейшей карьеры викарию было крайне важно сохранять хорошие отношения с епархиальным архиереем. А как легко было их расстроить: чрезмерной ли энергичностью, или слишком уж глубокой ученостью, с которой не мог тягаться сам епископ, или слишком красноречивыми проповедями, или же слишком большой популярностью у прихожан. В подобной ситуации недоброжелательную аттестацию со стороны епископа могли компенсировать только большие связи или высокая протекция. Лишь немногие епархиальные архиереи обладали в отношении своих викариев объективностью митрополита Макария Булгакова или митрополита Иннокентия Вениаминова[153]. Это подтверждают списки епископов и их биографии. Были такие неудачники, которых в продолжение многих лет, по выражению Макария Булгакова, «спихивали» из одной епархии в другую[154]. Но бывали и викарии, переживавшие в одной и той же епархии многих епископов[155]. Митрополит Филарет Дроздов обладал таким авторитетом, что мог сам подбирать себе викариев. Он вырастил целый ряд способных епископов-консерваторов, хорошо зарекомендовавших себя и в деле управления: Исидора Никольского, Филофея Успенского, Леонида Краснопевкова, Алексия Ржаницына, Савву Тихомирова[156]. Но в целом следует признать, что институт викариев так и не был с должным тщанием использован для обучения будущих епископов.
Большим злом в синодальное время были частые перемещения епископов. В XVIII в. ими не слишком злоупотребляли, но в XIX и XX вв. они стали постоянными. Особенно заметно это явление не в обер-прокурорство, скажем, графа Д. А. Толстого, не пользовавшегося любовью епископов, а при Протасове, Победоносцеве и Саблере, которые по церковно-политическим соображениям стремились воспрепятствовать укоренению епископов в их епархиях[157]. К вящему ущербу епархий, эти перемещения производились совершенно без всякого плана и системы. Епископ, превосходно зарекомендовавший себя на одной из окраин, вдруг переводился на другой конец огромной империи, где условия были совсем иными. Так, Иоанникий Горский, успешно боровшийся с расколом в Саратовской епархии (1856–1860), неожиданно оказался на Холмско-Варшавской кафедре. Иоанникий Руднев, также отличившийся в борьбе со старообрядчеством, из епископов Нижегородских был назначен экзархом Грузии (1877–1882)[158]. Несмотря на то, что деление епархий на степени было отменено, оно все же сохраняло известное значение при перемещениях. Кроме того, Святейший Синод старался не переводить заслуженных архиереев из богатых епархий в бедные. Соображения такого рода были важнее, чем пригодность или непригодность для исполнения тех или иных задач[159].
Вопреки вышеописанным неблагоприятным церковно-политическим условиям, некоторые архиереи добивались в управлении епархиями выдающихся успехов. Строгость и жестокость по отношению к подопечному духовенству временами сочетались с усердием в административных делах, которые бывали весьма осложнены размерами епархий и неразвитостью средств сообщения. Арсений Мацеевич был одним из немногих епископов XVIII в., хорошо знавших свою епархию благодаря частым инспекционным поездкам. То же самое можно сказать о Симоне Лагове (епископ Костромской в 1769–1778 гг., епископ (1778–1792), а затем архиепископ (1792–1804) Рязанский), который за время своей многолетней деятельности успел побывать во всех до единого приходах своих епархий. Многое для монастырей и приходского духовенства было сделано Гавриилом Петровым, епископом Тверским (1763–1770) и митрополитом Петербургским (1770–1799). К выдающимся иерархам XVIII в. относится также Арсений Верещагин, который еще до своего посвящения в сан активно помогал Гавриилу Петрову в улучшении монастырской жизни в Твери; позднее, уже будучи епископом Тверским, а затем Ростовским, он был известен своей заботой о семинариях и народных школах[160]. Предметом особого попечения Тамбовского епископа Феофила Раева (1778–1811) были монастыри, и прежде всего старчество. Платон Левшин (1775–1812) образцово поставил в Москве дело духовного образования[161]. Что касается малороссийских епархий, управление которых было приведено к великорусскому образцу лишь в конце XVIII в., то здесь следует упомянуть Черниговского архиепископа Иродиона Жураковского (1722–1738), проявлявшего большую заботу о духовенстве, а также митрополитов Арсения Могилянского (1757–1770), Гавриила Кременецкого (1770–1783), Самуила Миславского (1783–1796) и Рафаила Заборовского (1731–1757) ради их трудов на пользу Киевской Академии[162].
И в 1-й половине XIX в. бывали епископы, считавшие объезды приходов своей главной обязанностью, вызывая, впрочем, одним известием о своем приближении (как выразился в своих записках священник 40-х гг.) «трепет и смятение» духовенства[163]. Примером для епископов того времени мог служить первый предстоятель новообразованной Олонецкой епархии Игнатий Семенов (1828–1842): он организовал управление епархией, заботился об образовании духовенства, с помощью которого завел приходские школы, и боролся с расколом[164]. Прежде чем во 2-й половине XIX в. церковная политика в Грузинском экзархате роковым образом приняла националистический и русификаторский характер, многое для улучшения положения буквально нищенствовавшего духовенства сделал здесь Иона Василевский (1821–1832). И при мягкосердечном Моисее Богданове-Платонове (1832–1834) управление экзархатом также оставалось на высоте. Преемник же его Евгений Базанов (1839–1844), напротив, принес огромный вред своей жестокостью и произволом[165]. Выдающимся администратором, помимо прочих его достоинств, был Московский митрополит Филарет Дроздов (1821–1867). Он вникал в каждое отдельное дело и обосновывал свои всегда очень точные решения подробными разъяснениями, которые превращались в общие административные установки. Его считали строгим, но справедливым, и поэтому духовенство боялось и уважало его. Деспотизм и произвол были ему совершенно несвойственны, он никогда не забывал, подобно иным своим коллегам, об уважении священнического сана своих подчиненных[166].