Например, если ребенок первый раз в своей жизни видит обычный кофейник, какие вопросы он может задать? Почти наверняка его первый вопрос будет таким: “А что это такое?” (Подоплека вопроса: куда, к какой категории предметов отнести незнакомую вещь? Игрушка ли это, мамина вещь или вещь непонятного назначения, которых у взрослых много?) Если он получит ответ: “Это такая посуда, как чайник, чтобы греть в нем воду”, то вполне может последовать следующий вопрос: “А почему он блестящий и не такой как чайник?”. (Ребенок уже уяснил, что это посуда – вещь такого же назначения, как кастрюля или чайник, но другой формы. Значит, это не игрушка и играть с ним мама, наверное, не позволит... Соответственно, он перешел от общих вопросов к более конкретным.) – “Ты ведь любишь какао? Вот в таком кофейнике его можно сварить для тебя...” – “Тогда почему он кофейник, а не “какавник?” – задает ребенок вполне резонный вопрос, отметив несоответствие названия предмета с его назначением. – “Потому, что в нем можно варить не только какао, но и кофе.” – “А можно мне поиграть с ним?” – “Нельзя, это не игрушка. Он горячий, ты можешь обжечься и тебе будет очень больно”.
После такого ответа ребенок уточнит классификацию нового для него предмета – это такой красивый, блестящий и высокий чайник, в котором мама варит горький кофе для папы и сладкое, вкусное какао для него. Но играть с ним нельзя – он горячий... Из всего многообразия вопросов ребенку потребовалось всего четыре или пять, что бы уяснить для себя назначение незнакомой вещи.
Любопытно, но именно с вопросов “что это?”, “кто это?” и ответов на них начинается изучение родного или иностранного языка и в жизни, и в школе. С этих же вопросов человек (ребенок или взрослый) начинает, когда ему что-либо не ясно. Это важнейшие стереотипные вопросы, которые в “обойме главных вопросов” стоят на первом месте, причем нет никакой уверенности, что это стереотипы только интеллектуального сознания. Сравните: когда собака обнюхивает ранее незнакомую ей пищу, например, кусочек творожной запеканки, то она пытается ответить для себя сначала на тот же самый общий вопрос “что это?”. (Обычная подоплека вопроса: “пища ли это?”) Если она посчитает что это пища – а она именно так и посчитает, сравнив запахи со своими врожденными знаниями о пище – то она перейдет к другому важному для нее вопросу: “съедобна ли эта пища?”
Второй важный момент. Когда ребенок в возрасте “от двух до пяти” лет начинает засыпать взрослых своими бесконечными “почему?”, он хотя и руководствуется своим интеллектом, но уровень интеллектуального сознания у него еще только-только начинает формироваться. Однако даже этих, более чем скромных способностей интеллекта с избытком хватает, чтобы поставить в тупик многоопытных взрослых. И далеко не всегда мы можем вразумительно ответить на неожиданные, наивные, а порой и просто дурацкие, с нашей точки зрения, детские вопросы. (“А собачка потому не кошка, что не царапается? А паровозик утром ест манную кашу? А солнышко ночью тоже спит в кроватке? И т. д. и т. п.) Нетрудно заметить за такими вопросами сложную работу детского сознания по осмыслению (пониманию) причинно-следственных связей реального внешнего мира. Но этих связей оказывается слишком много для ребенка, слишком многого он еще не знает и не понимает, поэтому и обращается к взрослым за разъяснениями. В какой-то мере, здесь можно усмотреть отдаленную аналогию взаимоотношений эмоционального сознания (ребенок) и интеллекта (взрослый человек). И точно так же ребенок, хотя и находится в прямой зависимости от родителей, нередко своевольничает, капризничает или даже “бунтует”, отказываясь вести себя так, как от него требуют, а то и, вообще, подчиняться.[39]
Любой вопрос ребенка, даже самый дурацкий, показывает, что с какой-то задачей по осмыслению (пониманию) явления, предмета или проблемы он не справился полностью или частично. Он либо не понял чего-нибудь, либо понял, но не уверен в правильности самостоятельных логических выводов и хочет получить подтверждение этих своих выводов от высшей в его понимании инстанции – от взрослых, которые все знают.
Как уже было отмечено ранее, здесь просматривается аналогия с ситуацией, когда эмоциональное сознание обращается за помощью к интеллекту в непонятных или сложных случаях, хотя работа эмоционального сознания вопросами обычно “не озвучивается”. Сравните: если человек в темной комнате налетает на стул и больно ударяется коленом, то обычно совершенно непроизвольно вырываются такие “конструктивные предложения” по этому поводу: “Вот дьявол!”, “Какого черта?!”, “Блин!”, а также “Ой!”, Ай!” и “выражения покрепче”. Все эти выражения и междометия являются очень устойчивыми стереотипами речевого поведения. Вопрос только в том, чьи это стереотипы, эмоционального или интеллектуального уровня сознания? Ведь основные знания родного языка закладываются в раннем детстве, и именно эмоциональный уровень сознания играет в этом процессе важнейшую роль. Вспомните такой чрезвычайно устойчивый детский стереотип речевого поведения: “на фиг надо (не надо)!” и производные от него – “фиг тебе (вам)”, “фигня”, “иди на фиг!”... Эти стереотипы с удивительным постоянством присутствуют в речи детей, особенно при общении со сверстниками. С возрастом они начинают вытесняться аналогичными по смыслу речевыми стереотипами, свойственными уже взрослым, наиболее “литературные” из которых следующие: “на хрен надо (не надо)!”, “хрен тебе!”, “хреновина”, “иди на хрен!” и т.п. То есть происходит не замена детского стереотипа, а всего лишь изменение его внешней формы... Как бы там ни было, но именно поведение детей в возрасте до пяти лет, приоткрывает завесу над многочисленными тайнами человеческого сознания, в том числе и таких, как взаимоотношения разных уровней сознания, а также стадии развития и становления сознания человека.
Следует также учесть, что эмоциональное сознание, также как и интеллектуальное, находится в постоянном процессе своего развития и совершенствования практически весь период жизни человека за исключением, пожалуй, глубокой старости, когда становятся заметны процессы ре-эволюции и деградации сознания, вызванные общим физиологическим угасанием и старением организма. Эмоциональное сознание 5-ти летнего мальчика, 15-ти летнего подростка и 50-ти летнего мужчины далеко не одно и то же. То же можно сказать и об их интеллектуальном сознании. Сравните употребление в языке таких близких по значению слов как “несмышленый” и “глупый”. Если глупым может быть и взрослый человек, и ребенок, то несмышленым можно назвать только ребенка, а также детенышей каких-то животных, например, щенка или котенка. Другими словами, выражение “несмышленый” подчеркивает наивность, неразвитость детского сознания, которое еще находится в периоде активного развития и обучения. Но как уже было отмечено, потенциальные возможности эмоционального сознания ребенка достаточно велики и значительны. Возможности же эмоционального сознания взрослого, а тем более умудренного жизнью человека, несравнимо шире и богаче.
Таким образом, вариант № 1 имеет под собой достаточное основание.
2. Вопросы задает наше интеллектуальное сознание и само же пытается на них ответить. Возможно ли такое? Вполне... Вспомните: “Поставь себя на его место, как бы ты поступил?” То есть такая “подстановка” вполне согласуется с нашим повседневным поведением. А некоторые представители отдельных профессий такими мнимыми перестановками в своем сознании занимаются довольно часто. Например, следователь умышленно пытается поставить себя на место преступника, чтобы легче понять его психологию и мотивы поведения – ему так проще понять и, возможно, предугадать действия преступника (его логику поведения, тактику или стратегию).
Но и здесь кроме принципиальных моментов возникают и “чисто технические”. Если интеллект в какой-то конкретный момент времени занят именно анализом условий задачи и формулированием соответствующего вопроса, то к кому тогда обращен вопрос? Крайне сомнительна версия, что интеллект способен расщепиться на две части – очень уж это похоже на обыкновенную шизофрению...
Гораздо более убедительно выглядит другая версия: вопросы не повисают в пустоте, а временно хранятся в оперативной памяти.[40] При таком небольшом допущении все становится на свои места: формулирует вопросы и отвечает на них интеллектуальное сознание, вопросы же и промежуточные ответы временно сохраняются в оперативной памяти. При этом роль базы данных играет наша долговременная память (полученные навыки, накопленные знания, банк стереотипов решений, поведения…)
3. Возможен и компромиссный (третий) вариант: сначала все идет по сценарию № 1, а в случае неуспеха – по “сценарию № 2. В целом, первый и третий варианты хорошо согласуются с настоящей теорией об эволюционном происхождении и преемственности сознания человека. Второй же вариант входит в противоречие с ней: он не отрицает прямо наличие процессов мышления на уровне эмоционального сознания, а как бы выносит их за скобки. Но тем самым разрушается общее звено в преемственности всех уровней сознания: от рефлексов – к эмоциям, а от них – к простым, и далее – к сложным мыслям. При таком допущении, что подсознание вообще не участвует в процессах мышления, нам никогда не объяснить, а тем более не обосновать появление интеллекта у человека. По этой причине следует отказаться от варианта № 2. (Для сравнения: работа глубинного сознания связана с обработкой (анализом) гигантского количества информации, поступающей от каждой клетки организма и принятии огромного количества решений на основе такого анализа. По большому счету, можно вполне обоснованно утверждать, что этот уровень сознания занят осознанием проблем и их решением на уровне физиологии организма, но этот уровень сознания является и прототипом эмоционального уровня сознания. Эмоциональный же уровень сознания в свою очередь является прототипом интеллекта. Такой подход позволяет сохранить преемственность между всеми уровнями сознания и избежать неразрешимых логических противоречий.)