– Кто же может нам запретить? Или вы, таким образом, пытаетесь со мной больше не видеться. В таком случае вам лучше сейчас же прекратить общаться со мной!
– Нет, боже упаси! Я ни за что на свете не оставлю вас, ваше присутствие рядом со мной доставляет мне райское удовольствие! Я просто боюсь вашего отца – Калмат-хана.
– А чего же его боятся? – весело спросила Чолпонай.
– Ну, вы сами посудите, ведь вы же дочь хана великого города Ак-Буркут, а я обычный воин! Я даже не принадлежу к вашему народу.
– Это обстоятельство ничего не меняет.
– Вы так думаете? Неужели вы думаете, что ваш отец не будет противиться нашей с вами встрече.
– Мой отец сделает так, как хочу я! – твердым голосом сказала она. –А если вы считаете себя обычным воином, тогда вам следовало бы сделать нечто необычное, возможно тогда вы сможете принадлежать моему народу в полном праве и впредь, не будете бояться хана!
– Сделать нечто необычное? Что именно?
– Ну, как вы пишите в своих стихах, итди ради меня в поход на край света, мне не надо. А вот если вы сможете как-то наказать монголов пытающихся напасть на наш город, то вероятнее всего это даст вам возможность здорово отличиться перед глазами кыргызского народа и вы, сможете самоутвердиться и в дальнейшем быть более уверенными в себе!
Сказав это, Чолпонай кивнула головой Эль Херзуку в виде прощания и ушла в сторону ханского дворца. Ее служанка Майрамкуль поспешно пошла за ней, держа в руках целый ворох всяких товаров, прикупленных Чолпонаем на рынке.
Оставшийся один Эль Херзук, задумчиво почесав свою голову, вернулся в свой шатер. Сев на бочонок он начал размышлять над состоявшейся с ней беседой. Прокруивая в голове все свои высказывания и повторяя про себя, ее ответные слова он решил подумать обо всем как следует.
Ему вспомнились сказанные Курчгезом слова о том, как у человека появляются способности сочинять стихи: «Если ты, – как тогда ему сказал Курчгез, – сильно влюблен, настолько сильно, что будешь чувствовать, как сильно колотится твое сердце и дрожит тело, то твоя душа сама запоет, причем слова будут такими складными, как ровный марш идущих строем солдат! Это и называется сочинением стихов. Когда любовь искренна и чиста, стихи получаются красивыми и понятными, каждое слово приобретает свой смысл и словно солдат, вышедший из шеренги, быстро находит свое место в строю, тогда как если любовь не настоящая все становится хаотичным и все слова, либо предательски теряют всякий смысл, либо смысл сам подобно дезертиру исчезает!».
Эль Херзук приставил свою ладонь к груди и прислушался к тому, как билось его сердце. Он напрягся, но ничего не произошло. В голове его все время слышались слова Курчгеза: – «если ты сильно влюблен, настолько сильно, что будешь чувствовать, как сильно колотится твое сердце и дрожит тело, то твоя душа сама запоет». Эль Херзук снова приставил свою ладонь к груди, пытаясь определить силу и скорость биения сердца. Снова ничего не произошло. Было похоже на то, что его сердце вовсе не собиралась петь. Тогда он лег на землю и попытался представить себе лицо Чолпоная.
Он начал вспоминать все с того самого момента, как обнаружил на себе ее пристальный взгляд и то, как она приходила на центральную площадь и как они, словно лучники на расстоянии своими случайно брошенными взглядами обстреливали друг друга. Все их встречи начали проплывать перед его глазами. Он начал вспоминать каждую деталь на ее лице и одежде. Он вспомнил, как построенные им солдаты, охраняющие караван ровным маршем идут по площади не сбиваяь с шага и, держа строй. После чего в его памяти снова появилась она! Она, такая прекрасная! Она - Чолпонай, Чолпонай! Вдруг тело Эль Херзука начало дрожать, со лба выступил пот, сердце начала бешено колотиться. Чолпонай, Чолпонай! Подняв голову, он снял свои тяжелые доспехи, которые мешали ему двигаться, и положил их напротив себя. В наступившей тишине Эль Херзук услышал бодрое ржание своего коня. Посмотрев на отполированную сталь, увидел свое отражение в своих доспехах. Улыбнувшись своему отражению, Эль Херзук побарабанил пальцами на доспехе. Ему снова вспомнились слова Курчгеза: – «сочиненные влюбленным человеком стихи настолько сильны, остры и опасны как свист разящего меча, поражающего в самое сердце и читающим их человеком воспринимаются так же быстро, как пущенная стрела. Если при сочинении стихов ты не думаешь о любимом человеке, то сила твоих стихов теряется и исчезает словно туман, тогда как постоянные мысли о ней словно сильные дуновения ветра шлифуют твои стихи!». Еще раз, взглянув на свое отражение в доспехах, Эль Херзук тыльной стороной руки вытер выступившие со лба капельки пота и представил образ любимой Чолпонай. Неожиданно для самого себя весело засмеявшись, Эль Херзук произнес следующие слова:
– Спасибо тебе Курчгез! Ты открыл мне глаза на мои таланты, скрытые в глубине моего сердца. Спасибо, что подсказал мне о том, что душа влюбленного может вдруг запеть!
Сразу же после этого Эль Херзук выглянув наружу, подозвал к себе Джуса.
– Похоже, друг мой тебе в скором времени еще раз придется отправиться во дворец Калмат-хана с особой миссией.
– Вы хотите отправить меня к дочери хана Чолпонай?
– Да, друг мой.
– Но, Курчгеза уже нет в городе, – протестующе ответил Джус.
– Он мне и не понадобится. Теперь я могу обойтись и без его помощи! – усмехнулся Эль Херзук.
– Как скажете, – непонимающе согласился Джус.
Ближе к полудню Майрамкуль тихо постучавшись в комнату Чолпоная, робко вошла и отдала ей письмо, полученное от Джуса.
Чолпонай с удивлением раскрыла письмо и с замирающим сердцем прочитала следующее:
Каждый раз, когда вы не появляетесь на центральной площади,
мое тело, сердце и душа начинают скакать галопом как лошади!
Мои доспехи скрипят и скрежещут, словно ржавчиной покрытые,
а на теле и в сердце ноют и кровоточат раны свежие и открытые.
Но стоит вам появиться, как боль на теле и в сердце куда-то уходит,
сердце останавливается и замирает, а вместо боли радость приходит.
Я тут же сбрасываю с себя все тяжелые латы и скрипящие доспехи,
сердце начинает, бешено стучать, словно готовое расколоть орехи.
Меч готов рассечь небо и вызвав ветер запеть вместе с ним на пару,
при этом, ничуть не боясь обрушить на себя всю небесную кару!
Ноги то перестают слушаться, то вовсю несутся в вашу сторону,
словно к божественному белому лебедю, а не к черному ворону.
Без вас я не смогу прожить и одного дня и малюсенького мгновения,
вы чудо и для меня радость видеть пред собой ангельского явления!
Такого чудесного создания как вы – Чолпонай, нигде больше нет,
и не думайте, что это придуманный мною какой-то глупый бред!
Я стража каравана, я воин пустыни, я джигит ваших гор и степей,
у меня одно сердце, пожалуйста, возьми его или меня ты убей!
Немного придя в себя от посвященных ей стихов, Чолпонай улыбнушись к своей служанке Майрамкуль крепко прижала ее руки своими ладонями и радостно сказала:
– Доблестный Эль Херзук начинает меня поражать своим недюжим талантом! Эти стихи намного отличаются от тех, которые он прислал мне вчера. Такое ощущение, что вчерашние и сегодняшние стихи сочиняли два разных человека.
– Возможно, он воспользовался чьей-либо услугой.
– Нет. Ты ошибаешься дорогая Майрамкуль. Эти стихи написал для меня Эль Херзук! Я это знаю, я чувствую это! Его тонкий ум обаяние и чутье в придачу с хорошой внешностью дополняются талантом прирожденного поэта! Он воистину настоящий кыргыз!
– Сразу видно, что он не на шутку вскружил вам голову!
– Ты только послушай, что он пишет:
– «Без вас я не смогу прожить и одного дня и малюсенького мгновения, вы чудо и для меня радость видеть пред собой ангельского явления!»
– Мало ли что он видел в свое время? – помотав головой, заметила Майрамкуль. – Все они одинаково говорят льстивые слова, а когда дело доходит до…
– Ты слушай дальше, – перебила ее Чолпонай. – «Такого чудесного создания как вы – Чолпонай, нигде больше нет!». Можно без остановки восхищаться им!
– Позвольте мне самой взглянуть на его творение, – и взяла с рук своей госпожи написанное Эль Херзуком письмо.
– Ты когда нибудь слышала подобные слова? – Чолпонай подняв вверх голову, закружилась и продолжила восхищенно вздыхать. – Послушай «я стража каравана, я воин пустыни, я джигит ваших гор и степей, у меня одно сердце, пожалуйста, возьми его или меня ты убей!». Разве он не чудо?!
– Оконцовка немного грубовата! Он, уже позабыв об этике и уважении к вашей ханской крови обращается к вам на ты! – критично заметила Майрмакуль. – Да и начало тоже! Вы только послушайте это:
– «Каждый раз, когда вы не появляетесь на центральной площади, мое тело, сердце и душа начинают скакать галопом как лошади!» – это что же получается? Если он влюблен то у него сердце и душа скачут галопом, тогда что же получается с сердами и душами тех, кто не влюблен? Если, к примеру, я не влюблена, то, что же получается, что мое сердце просто ползет как змея или ковыляет как осел?!
– Ничего ты не понимаешь в стихах! Он же этим самым выражает свою искреннюю любовь. Любовь! Ты понимаешь это, дорогая Майрмкуль?
– Для выражения любви можно было бы привести в пример более красивых животных, а не лошадей! А это что, по-вашему, означает «сердце начинает, бешено стучать, словно готовое расколоть орехи? Мне кажется, он просто насмехается над вами! Как можно сочинять такие безобразные стихи? Расколоть орехи, глупое выражение! Видимо, долгое время, таская на себе тяжелые доспехи, его голова кроме орехов больше в пример ничего не может привести, поскольку, будучи в доспехах он похож на скорлупу ореха. Наверняка если бы он все время носил бы платье, то его стих звучал бы так:
– «Сердце начинает развеваться, словно парус на галере уносимый попутным ветром»!