Противопоставление «региона» и «Москвы» осуществляется не только в области экономических взаимоотношений, но и в области политической, и, что не менее важно, в области культурной. В культурном плане противопоставление столицы и провинции подчеркивается через различие образа жизни, стиля поведения москвичей и жителей региона. «Москва» предстает как иной мир – «чужой» и даже в чем-то враждебный жителям регионов.
Примечательно, что понимание этого конфликта существует не только в провинции, но и в столице. В качестве характерного примера сошлемся на мнение московского политолога А. Ципко, который в феврале 1996 г. писал:
«За последние три года опасных размеров достигло противостояние российской провинции и Москвы. Усугубляется не только экономический разрыв между богатеющей и жиреющей Москвой и нищающей день ото дня российской провинцией, но и политический и культурный разрыв. Никогда еще не было в истории государства, чтобы ее столица воспринималась подавляющим большинством населения как чуждое, враждебное образование, как носитель зла. Столица голосует за политиков, которые многими избирателями в провинции воспринимаются как враги русского государства и русской культуры...» [111].
Этот вывод был подтвержден в результате некоторых социологических исследований. Особенно выразительными, на наш взгляд, являются итоги исследования регионалистских настроений в Алтайском крае, проведенного социологом Ю. Растовым. Изучая протестное поведение в регионе, автор отмечает тесную взаимосвязь между неудовлетворенностью респондентов своим социально-экономическим положением и регионалистскими настроениями, чрезвычайно распространенными в крае (так, в апреле 1995 г. 63,5 % населения края считали, что нынешнее правительство России, как и все предыдущие, относится к Сибири как к колонии; 35 % уверены, что жизнь в Алтайском крае значительно тяжелее, чем в других регионах, и объясняют это грабежом Сибири) [112]. Комментируя результаты собственного исследования, автор пишет: «Примечательно, что сепаратистски мыслящие респонденты говорят о вымышленном ими Сибирском государстве как выразителе национальных интересов русских и упрекают современные федеральные власти в нерусскости проводимой ими политики (как внутренней, так и внешней)» [113]. Аналогичные оценки зафиксированы в ходе общероссийских социологических опросов. В апреле 1999 г., по данным опроса ВЦИОМ, 81 % респондентов считали, что Москва живет за счет регионов. В 46 % случаев следовал ответ, что регион больше отдает федеральным властям, чем получает от них. Обратного мнения придерживались лишь 29 % опрошенных (при том, что из 89 субъектов Федерации лишь 8 – 11 регионов могут быть отнесены к так называемым регионам-донорам) [114].
Итак, противопоставление «региона» и «центра», «Москвы» может быть зафиксировано не только на уровне текстов политической риторики, или политической рекламы, но и на уровне массового сознания. Конечно, далеко не всегда образ Москвы наделяется агрессивно-враждебными чертами, но в самих мягких вариантах сопоставления «центр» и «Москва» описываются как чуждый, а точнее активно отчуждающийся от регионов мир, что хорошо прослеживается в высказываниях, подобных следующим.
«Центр упиваясь собственны значением, совершенно забыл о тех, кто живет на его окраинах». (Е. Наздратенко. Приморский край) [115].
«...у нас есть огромная Российская держава, состоящая из регионов, и есть федеральные органы власти, которые сидят в Москве. Что-то они делают, но делают изолированно от мнений регионов... Федеральные органы власти, кто за забором, кто не за забором, управляют Россией, а регионы — сами по себе, мы фактически брошены правительством с 1990 года» (Э. Россель. Свердловская область) [116].
Иными словами, в рамках региональной «картины мира» «центр», «Москва» – это образы «другого», «чужого», противопоставляя себя которому, регион выстраивает собственную позитивно оцениваемую идентичность.
Дополняя реконструкцию региональной «картины мира», осуществленную в предыдущей главе, мы можем отметить, что важным ее элементом является образ «хаоса», привносимого в пространство региона из окружающего «мира России». Источником или виновником этого хаоса полагается «центр», «Москва», которая «отгородившись» от региона, перестала выражать его интересы. Описание такого рода создает основания для легитимации определенного типа политического курса. Из него следует, что регион может эффективнее решать свои проблемы, если каким-то образом оградит себя от «разрушительных» импульсов из центра. Тем самым, логика «противостояния хаосу, идущему извне» предполагает ту или иную меру самоизоляции региона в экономике, политике, культуре. Из той же системы образов вытекает логика «удержания порядка», лежащая в основе политических аргументов, подобных следующим:
«В области на протяжении длительного времени стоимость потребительской корзины одна из самых низких в Российской Федерации. Ушли в прошлое проблемы насыщения потребительского рынка, обеспечения населения продуктами питания и товарами повседневного спроса. Обеспечиваются бесперебойные поставки хозяйствующим субъектам и населению газа, электроэнергии, топлива, оказываются другие жизненно важные услуги. Сохраняется стабильная общественно-политическая обстановка» (В. Шутеев. Курская область. 1996 г.) [117].
«Кубань должна оставаться краем межнационального мира и согласия. Необходимо сдерживание миграционного наплыва» (В. Крохмаль. Краснодарский край. 1996) [118].
Несмотря на различие предметов высказываний (социально-экономическая и политическая ситуация в одном случае, миграционные процессы – в другом), они построены по одному принципу: угроза, идущая извне, – сдерживание ее региональным лидером и администрацией. Низкая стоимость потребительской корзины – ответ на инфляцию, которая является следствием проводимых центром реформ (и в этом отношении «наш» регион выделяется на фоне всех остальных, и особенно на фоне «дорогой» столицы); бесперебойные поставки газа и других жизненно необходимых услуг символизируют защиту региональной общности от опасности, которая стала следствием охватившего страну экономического кризиса [119]; стабильная общественно-политическая ситуация – антитеза разрушительной политической борьбе, происходящей в «центре» и несущей угрозу всей России. Во втором примере угроза, исходящая извне, описывается через образ «миграционного наплыва», способного разрушить мир и порядок на Кубани.
Наконец, образ региона как места «удержания» или «воссоздания» порядка в противовес «центру», «Москве» как источнику или виновнику «хаоса» предполагает перераспределение ресурсов (экономических, властных) с федерального на региональный уровень.
«Очень меня беспокоит бюджет развития, на который столько у всех надежд. Мне кажется, “жирные коты” со всех сторон обхаживают его. Думаю, регионы намного эффективнее распорядятся деньгами из него, чем центр» (Е. Савченко. Белгородская область) [120].
«Хочу сказать, что далеко от Москвы, в провинции, реформы проводятся. Думаю, мы осознали их суть даже лучше, чем те люди, которые советуют нам из столицы, как их делать» (Л. Рокецкий. Тюменская область) [121].
Схожие установки обнаруживаются на уровне массового сознания. Так, по данным ВЦИОМ, в апреле 1999 г. 32% респондентов полагали, что местные органы власти честнее оценивают ситуацию в России (в пользу федеральных органов высказались 13%; 27% считали, что местные власти предлагают более эффективные пути выхода из экономического кризиса (в пользу федеральных - 14%), 69 % были уверены, что самостоятельные регионы смогут лучше решать вопросы хозяйственного развития, 64 % – что они лучше обеспечат социальную защиту своих жителей, 53 % – что они лучше смогут бороться с преступностью [122]
Проведенный анализ дает основания считать, что черты «картины мира», описывающие взаимодействие между пространством региона и окружающим миром в целом совпадают с той, гипотетической моделью пространства, которая, по нашему предположению, должна создавать контекст образа регионального лидера как «крепкого хозяйственника и управленца». Действительно функция «хозяйствования» и противопоставление «хозяйственника» «политику» получают смысл лишь в рамках представлений о противостоянии порядка и хаоса, ассоциированного с представлением о противопоставлении региона и окружающего мира, и в особенности региона и центра. Задача «крепкого хозяйственника» созидать, упорядочивать жизнь, а не заниматься «политическими дрязгами», как это делают «московские политики». Другая функция регионального политического лидера – представлять регион в непонятном и чуждом мире московской политики – также обретает смысл лишь в рамках представлений о непонятности и чуждости этого мира, которые были выявлены нами при анализе пространственных аспектов региональной «картины мира».
Тем самым можно утверждать, что образ регионального лидера как «крепкого хозяйственника и управленца» и проанализированная нами модель пространства-времени являются взаимосвязанными компонентами одной «картины мира», выражающей правила существования региональной общности в ситуации экономического, политического и социокультурного кризиса, переживаемого генеральной общностью – Россией.
Логика «противостояния хаосу» лежит, как мы выяснили, в основе описаний взаимодействия региона с окружающим миром и представлений о природе регионального политического лидерства. Однако напрямую из нее не вытекает образ «уникального потенциала региона», распространенный при описании пространства региона в текстах политической коммуникации. Вместе с тем, их взаимосвязь хорошо прослеживается при изложении региональными политическими лидерами целей и задач своей политики.