Рост знания
Один фиксируемый пункт в концепции Лакатоша заключается в простой мысли о том, что знание действительно растет. На этом обстоятельстве он пытается построить философию, не прибегая к идее, что в знании содержится некоторое представление о мире. Он начинает с того факта, что можно видеть, что знание растет, независимо от того, что мы думаем относительно “истины” или “реальности”. Необходимо отметить три аспекта этого факта.
Во-первых, простое наблюдение позволяет увидеть, что знание выросло. Этот урок мы усваиваем не у общей философии или истории, но при подробном чтении некоторых последовательностей научных текстов. Нет сомнений в том, что сейчас известно больше, чем знали прошлые поколения. Можно рассмотреть пример того же Лакатоша. В нем говорится, что в результате работы Резерфорда и Содди, а также открытия изотопов, об атомном весе стало известно гораздо больше, чем об этом мечтали на протяжении целого века после того, как Праут в 1815 году высказал гипотезу о том, что вселенная состоит из водорода и что атомные веса кратны массе водорода. Я привожу здесь этот пример для напоминания о том, что Лакатош начинает с глубокого, но элементарного положения. Главный пункт в его концепции заключается не в том, что знание существует, а в том, что есть рост. Мы знаем об атомном весе больше, чем мы знали когда-то, даже если будущее представит нам совершенно новое, расширенное переосмысление этой области.
Во-вторых, бесспорно, что некоторые исторические события демонстрируют рост знаний. То, что необходимо, – это анализ, который выявил бы, в чем состоит этот рост, который показал бы, что представляет собой тот рост, который называется наукой, а что не является таковым. Может быть, существуют глупцы, которые считают, что открытие изотопов не является ростом реального знания. Подход Лакатоша заключается в том, что с ними не нужно спорить, скорее всего они ленивы и не читали книг или не имели отношения к результатам такого роста. Мы не должны спорить с такими невеждами. Когда они научатся тому, как использовать изотопы или просто прочтут тексты, они обнаружат, что знание растет.
Такие мысли приводят к третьему положению. Рост научного знания при разумном анализе может указать на демаркационную линию между рациональной деятельностью и иррациональностью. Хотя Лакатош выражал суть дела таким образом, это не те слова, которые стоит использовать. Ничто не росло более согласованно и постоянно на протяжении многих лет, чем комментарии к Талмуду. Но является ли это рациональной деятельностью? Мы сразу же видим, насколько пусто слово “рациональное”, когда оно используется для положительной оценки. Комментарии к Талмуду – самые рассудительные и солидные тексты, которые мы знаем, намного более рассудительные, чем научная литература. Философы часто задают скучный вопрос о том, почему западная астрология двадцатого века, такая как она есть, не является наукой. Это не тот пункт, где проходит демаркационная линия из колючей проволоки. Поппер вступил в более серьезную игру, оспаривая право психоанализа и марксистской историографии называться “наукой”. Вся машина исследовательских программ, твердые ядра и пояса безопасности, прогресс и регресс, должны, если они чего-то стоят, выработать различение не между рациональным и разумным, с одной стороны, и иррациональным и неразумным, с другой, а между теми способами рассуждения, которые привели к тому, что Поппер и Лакатош называли объективным знанием, и теми, которые преследуют иные цели и имеют иные траектории интеллектуального развития.
Оценка научных теорий
Таким образом, Лакатош не предсказывает будущего развития соперничающих теорий. В крайнем случае, он может бросить взгляд в прошлое и сказать, почему, по его критерию, одна исследовательская программа была прогрессивной, а другая нет. Что же касается будущего, то из его методологии следуют три указания. Во-первых, он говорит, что мы должны быть скромными в наших надеждах относительно наших собственных программ, поскольку последнее слово может быть все-таки сказано соперничающими программами. Во-вторых, когда деятельность по реализации программы находится в затруднении, самое время проявить упорство. Девизом при этом – и это является третьим выводом – может быть пролиферация (размножение) теорий, доброжелательность оценок и честный учет того, какие результаты достигаются при выполнении программы и какие трудности преодолеваются. Очевидно, что это не столько настоящая методология, сколько перечисление свойств науки, предположительно не связанной с какой-либо идеологией. Если бы Лакатош занимался теорией оценок, то я бы согласился с его самым интересным критиком, Полом Фейерабендом. Основной напор часто весьма проницательных обвинений Фейерабенда, приводимых в семнадцатой главе его книги “Против метода”, направлен на то, что методология Лакатоша не является хорошим средством для советов относительно теорий, разрабатываемых в настоящий момент. Я согласен с этим, но предполагаю, что это и не было целью анализа Лакатоша, который был настроен более радикально. Лакатош был остроумен, придерживался твердых взглядов и не страдал застенчивостью. У него было множество занятных наблюдений о том или ином исследовательском проекте, но все эти язвительные ремарки были случайными и не связаны с той философией, которую я ему приписываю.
Является ли дефектом то, что методология Лакатоша направлена в прошлое? Я думаю, что нет. В современных методологических исследованиях не зафиксировано каких-либо значительных общих законов, которые хорошо описывали бы будущее. Есть только трюизмы. Одна из таких “закономерностей” состоит в том, что группе исследователей, у которой есть только хорошая идея, часто требуется по крайней мере несколько лет, для того чтобы успешно применить ее. Такие группы регулярно получают огромные суммы денег от корпораций, правительств и фондов. Есть и другие “мягкие” социологические закономерности, например, такая: если группа заинтересована в том, чтобы защититься от критики и не хочет поставить себя под удар, ей редко удается получить интересный результат. И т. д. Возможно, основная практическая проблема научной деятельности просто игнорируется философами рациональности. Как вы остановите финансирование программы, которую вы поддерживали пять или пятнадцать лет – программу, которой посвятили себя многие молодые люди, но которая очень мало что приносит? Этот подлинный жизненный кризис имеет мало отношения к философии.
Среди современных философов науки модно говорить о том, что Лакатош назвал бы “новым подтвержденчеством” (the new justificationism). Это направление выпускает множество книг в попытке показать, что система принятия теорий может быть построена как система правил. Предлагается даже оказать финансовую поддержку такой работе по философии науки, для того чтобы научиться тому, как правильно финансировать проекты в реальной науке. Мы не будем смешивать эти бюрократические затеи с попытками Лакатоша понять содержание объективного суждения.
Внутренняя и внешняя история
Средством Лакатоша для понимания объективности научного знания было то, что он называл историей науки. Однако историки науки, даже те, которые подвержены полетам отвлеченного воображения, находят у Лакатоша лишь “пародию на историю, от которой волосы встают дыбом”. Таково мнение Джеральда Холтона, высказанное им в книге “Научное воображение” (стр. 106) и с которым согласны многие коллеги.
Лакатош начинает с “неортодоксальной, новой демаркации между “внутренней” и “внешней” историей науки (1, стр. 102), но не совсем ясно, что он при этом имеет в виду. Под внешней историей науки обычно подразумевают те экономические, социальные и технологические факторы, которые имеют влияние на научное познание или объясняют некоторые эпизоды в истории знания. Внешняя история может включать такое событие, как запуск первого советского спутника на орбиту Земли, который вызвал немедленное увеличение американских вложений в научное образование. Внутренняя история – это история идей, имеющих отношение к науке и мотивациям научных работников, образцам их общения и линиям интеллектуального наследования идей.
Внутренняя история Лакатоша находится на краю этого спектра. Она исключает все, что относится к субъективной или персональной области. Короче говоря, это история гегелевского отчужденного знания, анонимных и автономных исследовательских программ.
Эта идея превращения знания в нечто объективное и лишенное человеческих факторов лежала в основе первой философской работы Лакатоша, “Доказательства и опровержения”. На 146 странице этого замечательного диалога о природе математики мы находим следующие строки:
“Математическая деятельность – это человеческая деятельность. Некоторые аспекты этой деятельности, так же как и всякой другой, могут изучаться психологией, другие – историей науки. Эвристика интересуется в первую очередь не этими вопросами. Математическая деятельность продуцирует математическое знание. Математика, как продукт человеческой деятельности, “отчуждается” от деятельности, которая ее производит. Она становится живым и растущим организмом, который получает определенную автономию от деятельности, которая его породила”.