7) Сосуществование конкурирующих теорий – скорее правило, чем исключение, так что оценка теорий есть, в основном, дело сравнения.”
Лаудан считает, что критерий научной рациональности заключается в способности науки решать проблемы. Теория Т предпочтительней теории Т*, если теория Т помогает решать больше проблем, чем Т*. Мы не должны беспокоиться по поводу того, находится ли Т ближе к истине, чем Т* (положение 6). Теории можно оценивать, только сравнивая их возможности для решения проблем (пункт 7). Согласованность с экспериментальными фактами – это не единственная вещь, которая учитывается в науке; большое значение имеет также способность теории решать концептуальные проблемы (пункт 3). Рациональным может быть признано исследование, основанное на идеях, которые не согласуются с имеющейся информацией, поскольку исследование приобретает ценность, если оно ведет к решению проблем (пункт 2).
Мы не должны подписываться под всеми положениями Лаудана. Я разделяю с критиками Лаудана сомнение в том, что мы можем сравнивать теории по их способности к решению проблем. Для меня наиболее важное наблюдение Лаудана (пункт 5) заключается в том, что процедуры принятия и отвержения теорий есть лишь малая часть реальной научной деятельности. Едва ли кто-либо вообще занимается этим в науке. Но я вообще делаю иной вывод: вопреки Лаудану я полагаю, что сама рациональность имеет малое значение для науки. Философ языка Джилберт Райл давно заметил, что для нас важнее не слово “рациональное”, а слово “иррациональное”. О своей мудрой тетке Патрисии я никогда не скажу, что она рациональна (скорее, она разумна, мудра, имеет развитое воображение и восприятие). И я скажу о своем глупом дяде Патрике, что иногда он иррационален (а также ленив, путаник, безответствен, ненадежен). Аристотель учил, что люди – это разумные животные, что означает, что они способны рассуждать. Мы можем согласиться с этим, не считая, что “рациональный” – это оценочное слово. Однако в нашем современном языке слово “иррациональный” оценочно, и оно может означать помешанный, противоречивый, ненадежный, мерцающий, лишенный знания о себе и многое другое. “Рациональность”, изучаемая философами науки, лишена для меня очарования так же, как и для Фейерабенда. Реальность гораздо интереснее. И дело не в том, что лучше само слово реальность. Более интересным является понятие реальности. Как бы то ни было, посмотрите, какими историцистами мы уже стали. Лаудан выводит свои заключения “из существующей исторической очевидности”. Дискурс философии уже трансформировался с того времени, как Кун писал свою книгу. Мы уже больше не демонстрируем, как это утверждал Ницше, нашу приверженность науке, деисторизируя ее.
Рациональность и научный реализм
Вот и все о вводных темах философии науки, о которых мы не будем говорить дальше. Конечно, реальность и рациональность не такие уж разные понятия. Если я и затрону предметы, о которых говорится в этом введении, ударение будет всегда приходиться на реализм. Глава 5 посвящена несоизмеримости, но лишь поскольку концепция несоизмеримости содержит зародыши ирреализма. Глава 8 посвящена Лакатошу, которого часто считают защитником рациональности, но он появляется здесь, поскольку он показывает, как можно быть реалистом, не придерживаясь корреспондентной теории истины.
Другие философы сближают понятия рациональности и реальности. Например, Лаудан – рационалист, который нападает на теории реализма. Это происходит потому, что многие хотят использовать реализм в качестве основы теории рациональности, а Лаудан считает, что это страшная ошибка. Под конец книги я приду к определенной концепции реализма, но не вопреки Лаудану, поскольку я никогда не использую понятие реализма в качестве основы для “рациональности”.
Напротив, Хилари Патнэм начинает свою книгу 1982 года “Разум, истина и история” с утверждения о довольно тесной связи между понятиями “истины” и “рациональности”. (Истина – это один из заголовков, под которым обсуждается научный реализм). “Еще более огрубленно, – продолжает Патнэм, можно сказать: единственный критерий того, что нечто есть факт, заключается в том, что принятие этого нечто является рациональным актом” (стр. X). Прав Патнэм или нет, но Ницше опять оказался реабилитированным. Когда-то философские книги на английском языке имели заголовки типа “Язык, истина и логика” (А. Айер, 1936). В 1982 году выходит “Разум, истина и история”.
Но сейчас мы не будем останавливаться на истории. Я буду использовать исторические примеры для того, чтобы извлекать уроки, и буду предполагать, что знание само по себе – исторически развивающаяся сущность. Оно может быть частью истории идей или интеллектуальной историей. Существует более простое, старомодное понятие истории, истории не того, что мы думаем, а того, что мы делаем. Это не история идей, но просто история (без определения). Я разделяю разум и реальность более остро, чем Лаудан и Патнэм, поскольку я думаю, что реальность больше относится к тому, что мы делаем в мире, чем к тому, что мы о нем думаем.
Часть А:
ПРЕДСТАВЛЕНИЕ
1. ЧТО ТАКОЕ НАУЧНЫЙ РЕАЛИЗМ?
Научный реализм утверждает, что объекты, состояния и процессы, описываемые правильными теориями, существуют на самом деле. Протоны, фотоны, силовые поля, черные дыры так же реальны, как ногти на ноге, турбины, вихри в потоке и вулканы. Слабые взаимодействия физики малых частиц так же реальны, как влюбленность. Теории относительно структур молекул, содержащих генетический код, либо истинны, либо ложны, а по-настоящему правильная теория будет обязательно истинной.
Даже когда наша наука не описывает вещи правильно, реалист считает, что мы часто подходим близко к истине. Наша цель – открытие внутренней структуры вещей и выяснение того, что и кто находится в отдаленных частях вселенной. И не нужно нам быть излишне скромными, ведь мы сделали уже довольно много открытий.
Антиреализм утверждает обратное: электронов как вещей не существует. Конечно, существуют явления электричества и наследственности, но мы строим теории о состояниях, процессах и объектах микромира только для того, чтобы предсказать или вызвать события, которые нас интересуют. Электроны – фикция. Теории, которые их описывают, служат лишь инструментами мысли. Теории могут быть адекватными, полезными, подтвержденными или применимыми, но независимо от того, насколько мы восторгаемся умозрительными и технологическими триумфами естественных наук, мы не должны считать даже наиболее убедительные их теории истинными. Некоторые антиреалисты колеблются, считая, что теории служат мыслительными средствами, которые нельзя понимать как буквальные описания структуры мира. Другие говорят, что теории нужно воспринимать буквально и другого способа понимания их нет. Но такие антиреалисты настаивают на том, что, несмотря на возможную пользу от теорий, нет полных оснований полагать, что они истинные. Сходным образом, все антиреалисты не включают теоретические объекты в класс тех вещей, которые на самом деле существуют в мире: турбины – да, а фотоны – нет.
Конечно, мы овладели множеством явлений природы, говорит антиреалист. Генная инженерия становится таким же обычным делом как производство стали, но не будем обманываться. Не думайте, что действительно существуют длинные цепочки молекул, которые нужно сшивать. Биологи могут представлять аминокислоту, построив ее молекулярную модель из проволоки и цветных шаров. Эта модель может помочь нам представить явление. Она может предложить использование новой микротехнологии, но это не точная картина того, как вещи устроены на самом деле. Можно сделать модель экономики из блоков, рычагов, шаров и гирь. Каждое уменьшение веса M (“денежный запас”) производит уменьшение угла I (“уровень инфляции”) и увеличение числа N шаров в некоторой чаше (“количество безработных”). У этой системы правильные входы и выходы, но никто не скажет, что это и есть экономика.
Если вы можете их напылять, значит они реальны
Я не задумывался глубоко о научном реализме, пока один знакомый не рассказал мне об опыте, направленном на выявление существования дробных электрических зарядов, которые называются кварками. Реалистом здесь меня сделали скорее не кварки, а электроны. Позвольте мне рассказать эту историю. Она хоть и принадлежит прошлому, но связана с сегодняшней научной практикой. Начнем со старого опыта с электронами.
Фундаментальной единицей электрического заряда долгое время считался электрон. В 1908 году Р.Э. Милликен поставил замечательный опыт по измерению этой величины. Крохотная отрицательно заряженная капелька масла удерживается в воздухе между двумя заряженными пластинами. Сперва этой капле позволяют упасть, устранив электрическое поле. Затем поле вновь вводят для того, чтобы ускорить падение. Зная конечные скорости капли в этих двух опытах, коэффициент вязкости воздуха, удельные плотности воздуха и масла, а также ускорение свободного падения, можно вычислить заряд капли. В многочисленных опытах заряды этих капель кратны некоторой величине. Эта величина и принимается за минимальный заряд, то есть за заряд электрона. Как и все другие опыты, этот опыт использует предположения, которые лишь приблизительно верны, например, предположение о том, что капли имеют сферическую форму. Вначале Милликен не учитывал тот факт, что размер капли невелик по отношению к средней длине пути молекулы воздуха и что, вследствие этого, происходит ряд столкновений капли с молекулами. Но идея эксперимента ясна.
Электрон долго считали единицей заряда, которая обозначалась буквой e. Однако физика элементарных частиц, все больше настаивает на реальности объекта под названием кварк, который имеет заряд 1/3 е. В теории ничто не говорит о том, что кварки имеют независимое существование: если они появляются, утверждает теория, они немедленно вступают во взаимодействие и тут же слипаются. Но это не остановило замечательный опыт, проделанный Ларю, Фэйрбэнком и Хэбардом в Стэнфорде. Они искали “свободные” кварки, взяв за основу идею Милликена. Поскольку кварки могут редко встречаться или обладать малым времени жизни, следует использовать не маленькую, а большую каплю, поскольку в этом случае больше шансов, что на ней окажется кварк. Капля, которую использовали в этом опыте, хотя и весила всего 10-4 грамма, была в 107 раз больше, чем капли Милликена. Если бы она была из масла, она бы падала как камень. Вместо этого, ее сделали из вещества, называемого ниобием, которое было охлаждено ниже своего порога сверхпроводимости, равного 9° К. Если электрический заряд начинает двигаться по этому очень холодному шару, он никогда не остановится. Значит, капля может парить в магнитном поле и двигаться вперед и назад при изменении поля. Возможно также, используя магнетометр, точно определить местоположение и скорость капли. Начальный заряд, помещенный на шар, постепенно меняется, и, используя современную технологию аналогично Милликену, можно определить, происходит ли переход от положительного заряда к отрицательному при нулевом заряде или при ± 1/3е. В последнем случае на шаре находится один свободный кварк. В своем последнем препринте Фэйрбэнк и его ассистенты пишут об обнаружении четырех дробных зарядов +1/3е, четырех зарядов величиной - 1/3е и тринадцати нулевых зарядов.