3) Предложение рассказчику оценить свою жизнь в целом: сравнение реконструированной биографической идентичности информанта с его собственной «теорией» своей жизни помогает понять используемые им схемы толкований и интерпретации. «Фрейм», «рамочный» смысл «истории жизни», обычно задается в начале и в конце повествования, но биографическая процессуальность (упоминаемые события и факты) может изменять заданные смысловые рамки. Важно, чтобы сам рассказчик проговорил ту событийную логику, за счет которой его повествование приобрело целостность. Иногда на заключительном этапе проведения нарративного интервью респондента просят изобразить графически, например, этапы своего профессионального пути и сопроводить их комментариями, что позволяет понять ценностно-временное восприятие рассказчиком своей профессиональной биографии в единстве ее событий.
В качестве практических рекомендаций по проведению нарративного интервью исследователи подчеркивают необходимость [Fraser, 2004, p.184-185]: предварительно ознакомиться с социально-историческим контекстом жизни респондентов; использовать различные коммуникативные стили общения; избегать «вытягивания» из респондентов информации; аккуратно относиться к временным рамкам как избранным самим респондентом, так и заложенным в задачах исследования; создавать атмосферу доверия (с помощью достаточно неформальной и дружелюбной манеры общения); обсуждать с респондентами возникающие в процессе интервью первоначальные интерпретации происходящих в их жизни событий; с уважением относиться к той форме, стилю и содержанию повествования, которые выбрал респондент.
К решающим методическим преимуществам нарративного интервью в силу его неформализованного характера относятся гибкость, триангулируемость и «феноменологичность», к недостаткам – отсутствие доказательности и гарантий глубокого проникновения в подлинные установки и убеждения людей [Веселкова, 1994, с.107]. Вместо понятий надежности, точности и устойчивости в нарративном интервью используются критерии недирективности, референтности и естественности. Под недирективностью понимается мастерство нейтрального (несуггестивного) опроса, нацеленного на минимизацию «эффекта интервьюера», хотя радикальное невмешательство может вызвать серьезные искажения (интервьюируемый не знает, о чем его, собственно, спрашивают, а исследователь не знает, что имеет в виду респондент). Категория референтности предполагает акцент на контекстуальности речевого материала информанта – «нужно «проникнуть» в описываемую информантом практику, чтобы быть уверенным в обоюдном понимании» [с.108].
Необходимо отметить, что понятие нарративного интервью не отличается однозначностью: одни исследователи разводят понятия нарративного и биографического интервью, другие, наоборот, определяют нарративное интервью как биографическое повествовательное [Маслова, 1996, с.209]. Одни авторы различают нарративное интервью как биографический метод (рассказ о жизни в целом) и лейтмотивное (тематическое) интервью как повествование об отдельном аспекте биографии [Семенова, 1998, с.104-106]; другие вводят понятие «лейтмотивно-нарративное интервью» [Устная история…, 2004, с.135] или заменяют его формулировками «проблемно-ориентированное интервью с использованием элементов биографического» [Устная история…, 2004, с.197], «биографическое проблемно-ориентированное» [Бредникова, 1997, с.70], «тематически стимулированный биографический нарратив» [Герасимова, 1997, с.105], «биографически-нарративное интервью» [Женская устная истории…, 2004, с.70]. Все эти понятия объединяет то, что нарративное интервью в строгом смысле слова доступно не каждому респонденту. Оно предполагает, что «после предъявления нарративного импульса роль исследователя-интервьюера ограничивается эмпатическим слушанием, обеспечивающим психологическую поддержку рассказчика и стимулирование его активности; в действительности же респонденты обладают весьма различными способностями, желанием и готовностью рефлексировать» [Маслова, 2000, с.50]. Кроме того, в рамках нарративного интервью высокие требования предъявляются и к «ретроспективной компетенции» респондента – способности информанта по заказу интервьюера/исследователя под углом определенной тематической перспективы образовывать смысловые связи, формулировать, оценивать и оправдывать мотивы и намерения [Женская устная история…, 2004, с.71].
П. Томпсон признает наличие двух крайних форм интервью – 1) разграфленного «вопросника» с жесткой логической структурой, когда респондент дает односложные или очень краткие ответы (здесь могут «подавляться» многообещающие направления исследования и упускаться важная информация), и 2) «свободного разговора», в котором рассказчика «приглашают поговорить» (интервью может выродиться в набор анекдотов и сплетен) [2003, с.226‑229]. По его мнению, контраст между указанными типами интервью не столь резок уже потому, что любые общие принципы сглаживаются под воздействием личностей участников интервью: ни один интервьюер не будет проводить интервью в негибком анкетном стиле с непроницаемым лицом и отказываться от диалога с собеседником во избежание искажений. Хотя в отечественной социологической традиции понятия нарративного и свободного интервью разводятся, в понимании Томпсона – это вещи синонимичные. Во-первых, задача свободного интервью – запись нарратива (что люди говорят о своей жизни или ее части, как они строят рассказ, выбирают события и слова); во-вторых, Томпсон ставит под сомнение рассмотренную выше трехчленную структуру нарративного интервью с точки зрения субъективного характера полученной информации: как и в свободном интервью, в нарративном интервью необходимо, в первую очередь, установить социальный контекст (объяснить цель интервью), что порождает определенные ожидания у информанта и влияет на все происходящее.
Независимо от метода получения нарративов, в них могут использоваться различные принципы связывания и осмысления событий: «героецентрический», временной (повествование-хроника), пространственный (повествование-путеводитель), причинно-следственный (повествование-толкование) [Веселова]. Сам процесс осюжетивания жизненного опыта, превращения его в нарратив схематично выглядит так: неделимый жизненный континуум – выделение и отбор событий (фабула) – связывание событий (сюжет) – материализации жизненного опыта в конкретной нарративной форме. Общая схема работы с нарративами предполагает несколько этапов: 1) непосредственное участие информанта (рефлексия, воспоминания, накопление отдельных фактов в наблюдениях – одни феномены оказываются для человека значимыми, другие он даже не замечает); 2) конструирование нарратива воедино так, чтобы авторская интерпретация событий была понятна слушателям (нарратив неизбежно является самопрезентацией рассказчика); 3) фиксация речевого действия в письменной форме (транскрибирование); 4) анализ исследователем расшифровок и создание некой минитеории (собственной версии изучаемого явления), исходя из поставленных задач и теоретических предпочтений; 5) восприятие читателем написанного отчета – он становится соавтором текста, привнося в него свои смыслы, вопросы и сомнения [Ярская-Смирнова, 1997а]. Каждый из перечисленных этапов, с одной стороны, конституирует описываемый в нарративе опыт, придавая ему смысл, с другой – урезает, редуцирует, искажает и изменяет его.
Варианты «прикладного» нарративного анализа
Подходы к анализу нарративов
Можно выделить несколько подходов к анализу нарративов: драматический, социолингвистический, структурный. Драматический подход акцентирует внимание на грамматических ресурсах, применяемых индивидами для характеристики действия, сцены, агентов, обстоятельств и целей. «Драматургический анализ» представления, исследование техник и приемов «продажи своего имиджа» информантом позволяет понять, каким образом человек поддерживает или меняет свою идентичность [Бредникова, 1997, с.74]. Поскольку «речь уточняет интенцию говорящего» [Луман, 2004, с.89], социолингвистический подход апеллирует к изучению разнообразных черт речевой пунктуации, которые помогают интерпретатору услышать, как группируются предложения и маркируются границы эпизодов (хотя нарративы только условно являются историями, имеющими начало, середину и конец). Задача нарративного анализа в данном случае состоит в выявлении не только чисто лингвистических характеристик истории, но и собственно социологического содержания набора фраз. В основе нарратива как законченного текста, полученного в результате установления отношений последовательности между локализованными в пространственно-временных координатах событиями, всегда лежит некий концептуальный «посыл», в соответствии с которым повествование организуется иерархически – от наиболее важных и глобальных событий к менее значимым феноменам [Abu-Akel, 1999, p.438].
Структурный подход позволяет избежать тенденции прочтения нарратива только ради содержания или как доказательства первичной теории и имеет свою внутреннюю дифференциацию [Ярская-Смирнова, 1997а]: одни авторы убеждены, что основу нарратива составляет совокупность темпорально упорядоченных предложений (В. Лабов); другие считают, что важна не хронология, а взаимосвязь событий (К. Юнг); третьи утверждают, что целостность нарратива гарантируется не временем, а темой (К. Риссман). Но в любом случае «суть классического повествования в том, что оно подчиняется логико-временному порядку» [Барт, 2001, с.70]. Структурный подход допускает разные варианты нарративного анализа: фиксацию в целостных текстах основных тем, элементов мысли и стиля (Р. Барт); акцентирование связи текста со средой и взаимосвязи слов в тексте (Т. ван Дейк); выделение элементов текста по их функциям (К. Леви‑Строс, В. Пропп); выстраивание структуры текста на основе определенным образом взаимосвязанных событий (З. Харрис). У. Эко определяет структуру как результирующую модель упрощающих операций, позволяющих рассматривать явление с одной единственной точки зрения и «именовать сходным образом разные вещи» [1998, с.63-65]. Путем последовательного абстрагирования мы находим гомогенные структуры на разных культурных уровнях и представляем текст в виде некоей пространственной схемы (пирамиды, круга, спирали, ролевой или темпоральной матрицы и т.д.). Хотя ни одно произведение не сводимо к схеме или ряду схем, мы загоняем его туда, чтобы разобраться, почему возможно множество интерпретаций одного и того же текста.