В рамках гендерной социологии нарративы личного опыта привлекаются, в первую очередь, для характеристики особенностей женской профессиональной карьеры. Например, в рассказах достигших профессиональных высот женщин доминируют следующие тематизации [Устная история…, 2004, с.39‑89]: 1) мотивация старта наверх (значимая позитивная или отрицательная ориентация на отца, желание реванша у судьбы, эстафета от матери к дочери); 2) биографический опыт в советское время (растворение личного в коллективном, механизмы карьерного роста, «стеклянный потолок» – невидимые барьеры на пути к социально-профессиональным вершинам); 3) адаптация в постсоветский период (новый виток самореализации или сохранение статусной позиции). Анализ нарративных интервью позволяет выделить несколько стратегий совмещения семьи и карьеры: наиболее оптимальна стратегия «поиска баланса» (признание равнозначности работы и семьи и стремление к равному распределению обязанностей в семье); позитивная, но маргинальная стратегия – «ответственное материнство» (приоритет семьи, но гармоничное сочетание профессионального развития и материнства); инструментальная по отношению к семье стратегия «манипуляторши» (жизненный приоритет – профессиональный рост – достигается за счет мужа-кормильца) и т.д.
В социологии семьи нарративы личного опыта привлекаются для реконструкции истории семьи на протяжении нескольких поколений в рамках меняющегося социального контекста. Важно показать не только типичность стратегий выживания в новых социально-экономических и исторических условиях, но и их индивидуальность как «частного проявления социально-типичного» [Судьбы людей…, 1996, с.11]. Например, конкретный опыт создания семейных коммуналок как способ недопущения вторжения «чужих» в частное жилищное пространство в период санкционированной государством политики расселения уникален, но репрезентирует одну из типичных стратегий социальной адаптации и реинтеграции в новое общество представителей сметенных революцией 1917 г. социальных слоев – использование личных связей (другие стратегии – использование высокого образовательного и профессионального статуса и территориальная мобильность) [с.245-263]. Обращение к нарративам личного опыта здесь обусловлено тем, что «культурная память перешагивает через эпохи и поддерживается нормативными текстами, а коммуникативная память связует поколения через устно передаваемые воспоминания» [Устная история…, 2004, с.14]. Обычно история семьи реконструируется через жизненные траектории представителей разных ее поколений, отраженные в биографических повествованиях членов семьи.
В западной традиции нарративный анализ широко применяется в рамках социологии здоровья и медицины [Jones, 2000; Riessman, 2003]. Например, знаменитое исследование Б. Глейзера и А. Страусса, по материалам которого была разработана методика «обоснованной теории», проводилось в шести больницах Сан-Франциско для определения устойчивых типов взаимодействия между пациентом, персоналом больницы и родственниками пациента в ситуации осознания вероятности фатального исхода. Базовое допущение данного направления социологических исследований состоит в том, что серьезные заболевания (рак, СПИД, сердечные приступы) и различные повреждения, ведущие к физической неполноценности, способны изменить отношение человека к жизни и смерти, его систему ценностей и образ жизни (становятся моментами эпифании). Подобные нестандартные жизненные ситуации предполагают интенсивное эмоциональное переживание и угрожают самоидентичности. Для исследователя в нарративе больного важна «правда» не в объективном смысле, а в плане отражения уникального человеческого опыта в свете существующих социокультурных моделей. Для информанта нарратив – возможность привести в порядок свои мысли и чувства, более адекватно отнестись к заболеванию и выйти из стрессового состояния [Miczo, 2003, p.470-474]. Например, нарративы больных СПИДом и их родственников анализируются для оценки степени стигматизации людей и их исключения из устоявшегося социального окружения. В отечественной социологии жизненные трагедии указанного типа рассматриваются как одна из причин воцерковления во взрослом возрасте: вера помогает человеку справиться с кризисной ситуацией, примириться с постигшим его горем и продолжить жить дальше [Устная история…, 2004, с.153-180].
Обращение к нарративам личного опыта наиболее плодотворно в рамках социологического изучения феномена одиночества, потому что он имеет объективное (стабильная ситуация ограниченности коммуникативных, эмоциональных и духовных связей человека с другими людьми) и субъективное измерение (не всегда верное определение себя в качестве одинокого человека) [Шагивалеева, 2003]. В негативном смысле одиночество – неадекватная форма самосознания, переживание разрыва связей и отношений с другими людьми, утрата идентичности; в позитивном – уединение, которое помогает раскрыть свои способности, понять себя [Уледова, 1999], может быть как объективным (необходимый процесс формирования личности), так и субъективным (сознательное добровольное самоустранение из чуждых социальных связей) [Шмелев, 2004].
Собственно социологическая трактовка феномена одиночества состоит в соотнесении его объективной основы с индивидуальным опытом переживания: безработные, пенсионеры, люди в местах заключения, лечебных учреждениях, сменившие место жительства и др. подвержены чувству одиночества, но стратегии его переживания и преодоления различны. Например, демография считает одинокими женщин, не состоящих в браке, вдов и разведенных. Социология дополняет эти критерии психическим состоянием человека, возрастными границами (старше 25 лет) и фактом отсутствия постоянного жизненного партнера [Романова, 2002]. Изучая методом глубинных интервью жизненные стратегии матерей-одиночек, М. Киблицкая пришла к выводу, что в российском обществе доминирует стереотип ненормальности и неправильности воспитания ребенка в неполной семье, который формирует у матерей-одиночек «комплекс неполноценности» – «феномен отсутствующего плеча» чаще угнетает женщину не потому, что она действительно в нем нуждается, а в силу наличия в общественном мнении стереотипа «нормальности» обладания им [1999].
Анализ нарративов личного опыта позволил выделить два типа жизненных стратегий одиноких женщин (пред)пенсионного возраста [Романова, 2002]: конструктивные стратегии самореализации и неконструктивные стратегии выживания. Около 80% женщин придерживаются тактики защитного, избегающего поведения, оценивая свою жизненную ситуацию как однозначно негативную и основным выходом из одиночества считая обретение постоянного партнера (среди всех одиноких женщин старше 25 лет 42% видят уход от одиночества только в создании семьи). С.Л. Вербицкая [2002], проинтервьюировав считающих себя одинокими людей в возрасте от 17 до 45 лет, выделила группы с высоким, средним (адаптивным) и низким уровнем переживания одиночества по критерию отношения к себе и окружающей жизни (оценки прошлого и настоящего, прогнозы на будущее, эмоциональное состояние). Конструктивные стратегии адаптации к одиночеству включают в себя «социальную поддержку», «высокую активность», «принятие себя и своего состояния», «социальную отстраненность» или «религиозный путь», поскольку все они основаны на позитивной динамике переживания одиночества (мотивации к изменениям).
Утверждая, что любой нарратив представляет собой практику исключения (содержит описание нескольких нетипичных событий из жизни рассказчика), Е.Р. Ярская-Смирнова [1997] использует нарративы в социокультурном анализе нетипичности как реальности, в которой приходится жить людям с особой внешностью и опытом переживания повседневности. Созданная посредством социокультурного анализа социальная, а не патологическая модель инвалидности, показала, что, например, сами глухие относят себя не к дефектным, а к людям со специфическим способом коммуникации [1999]. Ярская-Смирнова изучает жизненный опыт людей, имеющих задержки развития и вытесненных в результате этого на периферию общественных отношений, анализируя нарративы с точки зрения контекстуальных оснований конструирования смысла. В изучении инвалидности важны не столько формальные показатели состава семьи и срока инвалидности, сколько эмоциональные качества семейных отношений, складывающиеся под влиянием появления человека с особыми потребностями. Несмотря на индивидуальные особенности биографических траекторий, нарративы инвалидов объединяет несколько ключевых тем (потребность самостоятельного выбора, признание важной роли семьи, новое отношение к жизни), которые связаны с неявным противостоянием социальным ожиданиям, приписывающим инвалидам пассивную жизненную позицию, состояние безысходности и иждивенческие настроения. Многие респонденты на собственном примере показывают, что инвалидность не судьба, что свою биографию они делают сами, с помощью родных и близких [Семейные узы…, 2004, с.423,435].
В целом Ярская-Смирнова сводит все социологические исследования биографических повествований к двум уровням: макросоциологический подход изучает воздействие общества и социальных институтов на индивидуальный жизненный путь; микросоциологический - «биографическую социализацию», те правила, которым следует индивид в течение жизни, соотнося с ними собственное ощущение того, кем он является. Соответственно, понятие нарратива позволяет соединить микро- и макроуровень анализа биографического повествования.
Критика нарративного анализа
Формирование проблемного поля нарративного анализа не будет полным без включения в него основных моментов критики данного исследовательского подхода. Сразу оговоримся, что критика референциальности нарративов личного опыта (бессмысленно говорить о реальной жизни за пределами текста или произнесенного слова, поскольку кроме текстов не существует других способов утверждать что-либо о жизни) в социологии неприемлема: тексты практически ничего не представляют в биографическом контексте, пока мы не даем им «кредит реальности», которую они стараются более или менее адекватно описать, а мы - понять и сделать понятным другим в коммуникации [Берто, 1997, с.17; Руус, 1997, с.10]. Как точно подметил Д. Берто, принятие «антиреалистической» критической позиции, по сути, будет означать конец социологической мысли [1997, с.18]. Она приемлема для философии (занимается миром идей), для литературы (занимается художественным вымыслом), для лингвистики, анализирующей взаимодействия между означающим и означаемым и не нуждающейся для этого в реальном референте, и даже для психологии, для которой значимо не столько то, что произошло с человеком на самом деле, сколько то, что случилось по убеждению рассказчика. История и социология не могут позволить себе подобного «антиреализма», поскольку нацелены на помощь своим современникам в лучшем понимании того мира, в котором они живут и который конструируют каждый день.