- Но что же такое случилось, дядюшка?
- Я расстаюсь с Фомой, - произнес дядя решительным голосом.
- Дядюшка! - закричал я в восторге, - ничего лучше вы не могли выду- мать! И если я хоть сколько-нибудь могу способствовать вашему решению, то... располагайте мною во веки веков.
- Благодарю тебя, братец, благодарю! Но теперь уж все решено. Жду Фо- му; я уже послал за ним. Или он, или я! Мы должны разлучиться. Или же завтра Фома выйдет из этого дома, или, клянусь, бросаю все и поступаю опять в гусары! Примут; дадут дивизион. Прочь всю эту систему! Теперь все по-новому! На что это у тебя французская тетрадка? - с яростию зак- ричал он, обращаясь к Гавриле. - Прочь ее! Сожги, растопчи, разорви! Я твой господин, и я приказываю тебе не учиться французскому языку. Ты не можешь, ты не смеешь меня не слушаться, потому что я твой господин, а не Фома Фомич!..
- Слава те господи! - пробормотал про себя Гаврила. Дело, очевидно, шло не на шутку.
- Друг мой! - продолжал дядя с глубоким чувством, - они требуют от меня невозможного! Ты будешь судить меня; ты теперь станешь между ним и мною, как беспристрастный судья. Ты не знаешь, ты не знаешь, чего они от меня требовали, и, наконец, формально потребовали, все высказали! Но это противно человеколюбию, благородству, чести... Я все расскажу тебе, но сперва...
- Я уж все знаю, дядюшка! - вскричал я, перебивая его, - я угады- ваю... Я сейчас разговаривал с Настасьей Евграфовной.
- Друг мой, теперь ни слова, ни слова об этом! - торопливо прервал он меня, как будто испугавшись. - Потом я все сам расскажу тебе, но пока- мест... Что ж? - закричал он вошедшему Видоплясову, - где же Фома Фомич?
Видоплясов явился с известием, что Фома Фомич "не желают прийти и на- ходят требование явиться до несовместности грубым-с, так что Фома Фомич очень изволили этим обидеться-с".
- Веди его! тащи его! сюда его! силою притащи его! - закричал дядя, топая ногами.
Видоплясов, никогда не видавший своего барина в таком гневе, ретиро- вался в испуге. Я удивился.
"Надо же быть чему-нибудь слишком важному, - подумал я - если человек с таким характером способен дойти до такого гнева и до таких решений".
Несколько минут дядя молча ходил по комнате, как будто в борьбе сам с собою.
- Ты, впрочем, не рви тетрадку, - сказал он наконец Гавриле. - Подож- ди и сам будь здесь: ты, может быть, еще понадобишься. - Друг мой! - прибавил он, обращаясь ко мне, - я, кажется, уж слишком сейчас закричал. Всякое дело надо делать с достоинством, с мужеством, но без криков, без обид. Именно так. Знаешь что, Сережа: не лучше ли будет, если б ты ушел отсюда? Тебе все равно. Я тебе потом все сам расскажу - а? как ты дума- ешь? Сделай это для меня, пожалуйста.
- Вы боитесь, дядюшка? вы раскаиваетесь? - сказал я, пристально смот- ря на него.
- Нет, нет, друг мой, не раскаиваюсь! - вскричал он с удвоенным оду- шевлением. - Я уж теперь ничего больше не боюсь. Я принял решительные меры, самые решительные! Ты не знаешь, ты не можешь себе вообразить, че- го они от меня потребовали! Неужели ж я должен был согласиться? Нет, я докажу! Я восстал и докажу! Когда-нибудь я должен же был доказать! Но знаешь, мой друг, я раскаиваюсь, что тебя позвал: Фоме, может быть, бу- дет очень тяжело, когда и ты будешь здесь, так сказать, свидетелем его унижения. Видишь, я хочу ему отказать от дома благородным образом, без всякого унижения. Но ведь это я так только говорю, что без унижения. Де- ло-то оно, брат, такое, что хоть медовые речи точи, а все-таки будет обидно. Я же груб, без воспитания, пожалуй, еще такое тяпну, сдуру-то, что и сам потом не рад буду. Все же он для меня много сделал... Уйди, мой друг... Но вот уже его ведут, ведут! Сережа, прошу тебя, выйди! Я тебе все потом расскажу. Выйди, ради Христа!
И дядя вывел меня на террасу в то самое мгновение, когда Фома входил в комнату. Но каюсь: я не ушел; я решился остаться на террасе, где было очень темно и, следственно, меня трудно было увидеть из комнаты. Я ре- шился подслушивать!
Не оправдываю ничем своего поступка, но смело скажу, что, выстояв эти полчаса на террасе и не потеряв терпения, я считаю, что совершил подвиг великомученичества. С моего места я не только мог хорошо слышать, но да- же мог хорошо и видеть: двери были стеклянные. Теперь я прошу вообразить Фому Фомича, которому приказали явиться, угрожая силою в случае отказа.
- Мои ли уши слышали такую угрозу, полковник? - возопил Фома, входя в комнату. - Так ли мне передано?
- Твои, твои, Фома, успокойся, - храбро отвечал дядя. - Сядь; погово- рим серьезно, дружески, братски. Садись же, Фома.
Фома Фомич торжественно сел на кресло. Дядя быстрыми и неровными ша- гами ходил по комнате, очевидно, затрудняясь, с чего начать речь.
- Именно братски, - повторил он. - Ты поймешь меня, Фома, ты не ма- ленький; я тоже не маленький - словом, мы оба в летах... Гм! Видишь, Фо- ма, мы не сходимся в некоторых пунктах... да, именно в некоторых пунк- тах, и потому, Фома, не лучше ли, брат, расстаться? Я уверен, что ты благороден, что ты мне желаешь добра, и потому... Но что долго толко- вать! Фома, я твой друг во веки веков и клянусь в том всеми святыми! Вот пятнадцать тысяч рублей серебром: это все, брат, что есть за душой, пос- ледние крохи наскреб, своих обобрал. Смело бери! Я должен, я обязан тебя обеспечить! Тут все почти ломбардными и очень немного наличными. Смело бери! Ты же мне ничего не должен, потому что я никогда не буду в силах заплатить тебе за все, что ты для меня сделал. Да, да, именно, я это чувствую, хотя теперь, в главнейшем-то пункте, мы расходимся. Завтра или послезавтра... или когда тебе угодно... разъедемся. Поезжай-ка в наш го- родишко, Фома, всего десять верст; там есть домик за церковью, в первом переулке, с зелеными ставнями, премиленький домик вдовы-попадьи; как будто для тебя его и построили. Она продаст. Я тебе куплю его сверх этих денег. Поселись-ка там, подле нас. Занимайся литературой, науками: при- обретешь славу... Чиновники там, все до одного, благородные, радушные, бескорыстные; протопоп ученый. К нам будешь приезжать гостить по празд- никам - и мы заживем, как в раю! Желаешь иль нет?
"Так вот на каких условиях изгоняли Фому! - подумал я, - дядя скрыл от меня о деньгах".
Долгое время царствовало глубокое молчание. Фома сидел в креслах, как будто ошеломленный, и неподвижно смотрел на дядю, которому, видимо, ста- новилось неловко от этого молчания и от этого взгляда.
- Деньги! - проговорил наконец Фома каким-то выделанно-слабым голо- сом, - где же они, где эти деньги? Давайте их, давайте сюда скорее!
- Вот они, Фома: последние крохи, ровно пятнадцать, все, что было. Тут и кредитными и ломбардными - сам увидишь... вот!
- Гаврила! возьми себе эти деньги, - кротко проговорил Фома, - они, старик, могут тебе пригодиться. - Но нет! - вскричал он вдруг, с прибав- кою какого-то необыкновенного визга и вскакивая с кресла, - нет! дай мне их сперва, эти деньги, Гаврила! дай мне их! дай мне их! дай мне эти мил- лионы, чтоб я притоптал их моими ногами, дай, чтоб я разорвал их, опле- вал их, разбросал их, осквернил их, обесчестил их!.. Мне, мне предлагают деньги! подкупают меня, чтоб я вышел из этого дома! Я ли это слышал? я ли дожил до этого последнего бесчестия? Вот, вот, они, ваши миллионы! Смотрите: вот, вот, вот и вот! Вот как поступает Фома Опискин, если вы до сих пор этого не знали, полковник!
И Фома разбросал всю пачку денег по комнате. Замечательно, что он не разорвал и не оплевал ни одного билета, как похвалялся сделать; он только немного помял их, но и то довольно осторожно. Гаврила бросился собирать деньги с полу и потом, по уходе Фомы, бережно передал своему барину.
Поступок Фомы произвел на дядю настоящий столбняк. В свою очередь он стоял теперь перед ним неподвижно, бессмысленно, с разинутым ртом. Фома между тем поместился опять в кресло и пыхтел, как будто от невыразимого волнения.
- Ты возвышенный человек, Фома! - вскричал наконец дядя, очнувшись, - ты благороднейший из людей!
- Это я знаю, - отвечал Фома слабым голосом, но с невыразимым досто- инством.
- Фома, прости меня! Я подлец перед тобой, Фома!
- Да, передо мной, - поддакнул Фома.
- Фома! не твоему благородству я удивляюсь, - продолжал дядя в вос- торге, - но тому, как я мог быть до такой степени груб, слеп и подл, чтобы предложить тебе деньги при таких условиях? Но, Фома, ты в одном ошибся: я вовсе не подкупал тебя, не платил тебе, чтоб ты вышел из дома, а просто-запросто я хотел, чтоб и у тебя были деньги, чтоб ты не нуждал- ся, когда от меня выйдешь. Клянусь в этом тебе! На коленях, на коленях готов просить у тебя прощения, Фома, и если хочешь, стану сейчас перед тобой на колени... если только хочешь...
- Не надо мне ваших колен, полковник!..
- Но, боже мой! Фома, посуди: ведь я был разгорячен, фрапирован, я был вне себя... Но назови же, скажи, чем могу, чем в состоянии я загла- дить эту обиду? Научи, изреки...
- Ничем, ничем, полковник! И будьте уверены, что завтра же я отрясу прах с моих сапогов на пороге этого дома.
И Фома начал подыматься с кресла. Дядя, в ужасе, бросился его снова усаживать.
- Нет, Фома, ты не уйдешь, уверяю тебя! - кричал дядя. - Нечего гово- рить про прах и про сапоги, Фома! Ты не уйдешь, или я пойду за тобой на край света, и все буду идти за тобой до тех пор, покамест ты не простишь меня... Клянусь, Фома, я так сделаю!
- Вас простить? вы виноваты? - сказал Фома. - Но понимаете ли вы еще вину-то свою передо мною? Понимаете ли, что вы стали виноваты передо мной даже тем, что давали мне здесь кусок хлеба? Понимаете ли вы, что теперь одной минутой вы отравили ядом все те прошедшие куски, которые я употребил в вашем доме? Вы попрекнули меня сейчас этими кусками, каждым глотком этого хлеба, уже съеденного мною; вы мне доказали теперь, что я жил как раб в вашем доме, как лакей, как обтирка ваших лакированных са- погов! А между тем я, в чистоте моего сердца, думал до сих пор, что оби- таю в вашем доме как друг и как брат! Не сами ль, не сами ль вы змеиными речами вашими тысячу раз уверяли меня в этой дружбе, в этом братстве? Зачем же вы таинственно сплетали мне эти сети, в которые я попал, как дурак? Зачем же во мраке копали вы мне эту волчью яму, в которую теперь вы сами втолкнули меня? Зачем не поразили вы меня разом, еще прежде, од- ним ударом этой дубины? Зачем в самом начале не свернули вы мне головы, как какому-нибудь петуху, за то... ну, хоть, например, только за то, что он не несет яиц? Да, именно так! Я стою за это сравнение, полковник, хо- тя оно и взято из провинциального быта и напоминает собою тривиальный тон современной литературы; потому стою за него, что в нем видна вся бессмыслица обвинений ваших; ибо я столько же виноват перед вами, как и этот предполагаемый петух, не угодивший своему легкомысленному владельцу неснесеньем яиц! Помилуйте, полковник! разве платят другу иль брату деньгами - и за что же? главное, за что же? "На, дескать, возлюбленный брат мой, я обязан тебе: ты даже спасал мне жизнь: на тебе несколько иу- диных сребреников, но только убирайся от меня с глаз долой!" Как наивно! как грубо вы поступили со мною! Вы думали, что я жажду вашего золота, тогда как я питал одни райские чувства составить ваше благополучие. О, как разбили вы мое сердце! Благороднейшими чувствами моими вы играли, как какой-нибудь мальчишка в какую-нибудь свайку! Давно-давно, полков- ник, я уже предвидел все это, - вот почему я уже давным-давно задыхаюсь от вашего хлеба, давлюсь этим хлебом! вот почему меня давили ваши пери- ны, давили, а не лелеяли! вот почему ваш сахар, ваши конфекты были для меня кайеннским перцем, а не конфектами! Нет, полковник! живите один, благоденствуйте один и оставьте Фому идти своею скорбною дорогою, с меш- ком на спине. Так и будет, полковник!