- Вот и он! - радостно вскричал дядя, увидев меня. - Илюша, брат, стихи приготовил - вот неожиданность, настоящий сюрприз! Я, брат, пора- жен и нарочно за тобой послал и стихи остановил до прихода... Садись-ка возле! Послушаем. Фома Фомич, да ты уж признайся, братец, ведь уж, вер- но, ты их всех надоумил, чтоб меня, старика, обрадовать? Присягну, что так!
Если уж дядя говорил в комнате Фомы таким тоном и голосом, то, каза- лось бы, все обстояло благополучно. Но в том-то и беда, что дядя неспо- собен был угадать по лицу, как выразился Мизинчиков; а взглянув на Фому, я как-то невольно согласился, что Мизинчиков прав и что надо было че- го-нибудь ожидать...
- Не беспокойтесь обо мне, полковник, - отвечал Фома слабым голосом, голосом человека, прощающего врагам своим. - Сюрприз я, конечно, хвалю: это изображает чувствительность и благонравие ваших детей. Стихи тоже полезны, даже для произношения... Но я не стихами был занят это утро, Егор Ильич: я молился... вы это знаете... Впрочем, готов выслушать и стихи.
Между тем я поздравил Илюшу и поцеловал его.
- Именно, Фома, извини! Я забыл... хоть и уверен в твоей дружбе, Фо- ма! Да поцелуй его еще раз, Сережа! Смотри, какой мальчуган! Ну, начи- най, Илюшка! Про что это? Верно, какая-нибудь ода торжественная, из Ло- моносова что-нибудь?
И дядя приосанился. Он едва сидел на месте от нетерпения и радости.
- Нет, папочка, не из Ломоносова, - сказала Сашенька, едва подавляя свой смех, - а так как вы были военный и воевали с неприятелями, то Илю- ша и выучил стихи про военное... Осаду Памбы, папочка.
- Осада Памбы? а! не помню... Что это за Памба, ты знаешь, Сережа? Верно, что-нибудь героическое.
И дядя приосанился в другой раз.
- Говори, Илюша! - скомандовала Сашенька.
Девять лет, как Педро Го'мец... - начал Илюша маленьким, ровным и ясным голосом, без запятых и без точек, как обыкновенно сказывают маленькие дети заученные стихи, -
Девять лет, как Педро Го'мец Осаждает замок Памбу,
Молоком одним питаясь, И все войско дона Педра, Девять
тысяч кастильянцев, Все по данному обету Ниже хлеба не
снедают, Пьют одно лишь молоко.
- Как! что? Что это за молоко? - вскричал дядя, смотря на меня в изумлении.
- Читай дальше, Илюша, - вскричала Сашенька.
Всякий день дон Педро Гомец О своем бессилье плачет
Закрываясь епанчою. Настает уж год десятый; Злые мавры
торжествуют; А от войска дона Педра Всего-навсего
осталось Девятнадцать человек...
- Да это галиматья! - вскричал дядя с беспокойством, - ведь это не- возможное ж дело! Девятнадцать человек от всего войска осталось, когда прежде был, даже и весьма значительный, корпус! Что ж это, братец, та- кое?
Но тут Саша не выдержала и залилась самым откровенным и детским сме- хом; и хоть смешного было вовсе немного, но не было возможности, глядя на нее, тоже не засмеяться.
- Это, папочка, шуточные стихи, - вскричала она, ужасно радуясь своей детской затее, - это уж нарочно так, сам сочинитель сочинил, чтоб всем смешно было, папочка.
- А! шуточные! - вскричал дядя с просиявшим лицом, - комические то есть! То-то я смотрю ... Именно, именно, шуточные! И пресмешно, чрезвы- чайно смешно: на молоке всю армию поморил, по обету какому-то! Очень на- до было давать такие обеты! Очень остроумно - не правда ль, Фома? Это, видите, маменька, такие комические стихи, которые иногда пишут сочините- ли, - не правда ли, Сергей, ведь пишут? Чрезвычайно смешно! Ну, ну, Илю- ша, что ж дальше?
Девятнадцать человек! Их собрал дон Педро Го'мец И
сказал им: "Девятнадцать! Разовьем свои знамена, В
трубы громкие взыграем И, ударивши в литавры, Прочь от
Памбы мы отступим! Хоть мы крепости не взяли, Но
поклясться можем смело Перед совестью и честью, Не
нарушили ни разу Нами данного обета: Целых девять лет
не ели, Ничего не ели ровно, Кроме только молока!
- Экой фофан! чем утешается, - прервал опять дядя, - что девять лет молоко пил!.. Да какая ж тут добродетель? Лучше бы по целому барану ел, да людей не морил! Прекрасно, превосходно! Вижу, вижу теперь: это сати- ра, или... как это там называется, аллегория, что ль? и, может быть, да- же на какого-нибудь иностранного полководца, - прибавил дядя, обращаясь ко мне, значительно сдвинув брови и прищуриваясь, - а? как ты думаешь? Но только, разумеется, невинная, благородная сатира, никого не обижаю- щая! Прекрасно! прекрасно! и, главное, благородно! Ну, Илюша, продолжай! Ах вы, шалуньи, шалуньи! - прибавил он, с чувством смотря на Сашу и ук- радкой на Настеньку, которая краснела и улыбалась.
Ободренные сей речью, Девятнадцать кастильянцев, Все,
качаяся на седлах, В голос слабо закричали: "Санкто Яго
Компостелло! Честь и слава дону Педру! Честь и слава
Льву Кастильи!" А каплан его, Диего, Так сказал себе
сквозь зубы: "Если б я был полководцем, Я б обет дал
есть лишь мясо, Запивая сантуринским!"
- Ну вот! Не то же ли я говорил? - вскричал дядя, чрезвычайно обрадо- вавшись. - Один только человек во всей армии благоразумный нашелся, да и тот какой-то каплан! Это кто ж такой, Сергей: капитан ихний, что ли?
- Монах, духовная особа, дядюшка.
- А, да, да! Каплан, капеллан? Знаю, помню! еще в романах Радклиф чи- тал. Там ведь у них разные ордена, что ли?.. Бенедиктинцы, кажется... Есть бенедиктинцы-то?..
- Есть, дядюшка.
-Гм!.. Я так и думал. Ну, Илюша, что ж дальше? Прекрасно, превосход- но!
И, услышав то, дон Педро Произнес со громким смехом:
"Подарить ему барана; Он изрядно подшутил!.."
- Нашел время хохотать! Вот дурак-то! Самому наконец смешно стало! Барана! Стало быть, были же бараны; чего ж он сам-то не ел? Ну, Илюша, дальше! Прекрасно, превосходно! Необыкновенно колко!
- Да уж кончено, папочка!
- А! кончено! В самом деле, чего ж больше оставалось и делать, - не правда ль, Сергей? Превосходно, Илюша! Чудо как хорошо! Поцелуй меня, голубчик! Ах ты, мой милый! Да кто именно его надоумил: ты, Саша?
- Нет, это Настенька. Намедни мы читали. Она прочла, да и говорит: "Какие смешные стихи! Вот будет Илюша именинник: заставим его выучить да рассказать. То-то смеху будет!"
- Так это Настенька? Ну, благодарю, благодарю, - пробормотал дядя, вдруг весь покраснев как ребенок. - Поцелуй меня еще раз, Илюша! Поцелуй меня и ты, шалунья, - сказал он, обнимая Сашеньку и с чувством смотря ей в глаза.
- Вот подожди, Сашурка, и ты будешь именинница, - прибавил он, как будто не зная, что и сказать больше от удовольствия.
Я обратился к Настеньке и спросил ее: чьи стихи?
- Да, да! чьи стихи? - всполошился дядя. - Должно быть, умный поэт написал, - не правда ль, Фома?
- Гм!.. - промычал Фома под нос.
Во все время чтения стихов едкая, насмешливая улыбка не покидала губ его.
- Я, право, забыла, - отвечала Настенька, робко взглядывая на Фому Фомича.
- Это господин Кузьма Прутков написал, папочка, в "Современнике" на- печатано, - выскочила Сашенька.
- Кузьма Прутков! не знаю, - проговорил дядя. - Вот Пушкина так знаю!.. Впрочем, видно, что поэт с достоинствами, - не правда ль, Сер- гей? И, сверх того, благороднейших свойств человек - это ясно, как два пальца! Даже, может быть, из офицеров... Хвалю! А превосходный жур- нал"Современник"! Непременно надо подписываться, коли все такие поэты участвуют... Люблю поэтов! Славные ребята! все в стихах изображают! Пом- нишь, Сергей, я видел у тебя, в Петербурге, одного литератора. Еще ка- кой-то у него нос особенный... право!.. Что ты сказал, Фома?
Фома Фомич, которого разбирало все более и более, громко захихикал.
- Нет, я так... ничего-с... - проговорил он, как бы с трудом удержи- ваясь от смеха. - Продолжайте, Егор Ильич, продолжайте! Я после мое сло- во скажу... Вот и Степан Алексеич с удовольствием слушает про знакомства ваши с петербургскими литераторами...
Степан Алексеевич, все время сидевший поодаль, в задумчивости, вдруг поднял голову, покраснел и ожесточенно повернулся в кресле.
- Ты, Фома, меня не задирай, а в покое оставь! - сказал он, гневно смотря на Фому своими маленькими, налитыми кровью глазами. - Мне что твоя литература? Дай только бог мне здоровья, - пробормотал он себе под нос, - а там хоть бы всех... и с сочинителями-то... волтерьянцы, только и есть!
- Сочинители волтерьянцы-с? - проговорил Ежевикин, немедленно очутив- шись подле господина Бахчеева. - Совершенную правду изволили изложить, Степан Алексеич. Так и Валентин Игнатьич отзываться намедни изволили. Меня самого волтерьянцем обозвали - ей богу-с; а ведь я, всем известно, так еще мало написал-с... то есть крынка молока у бабы скиснет - все господин Вольтер виноват! Все у нас так-с.
- Ну, нет! - заметил дядя с важностью, - это ведь заблуждение! Вольтер был только острый писатель; смеялся над предубежденииями; а вольтерьянцем никогда не бывал! Это все про него враги распустили. За что ж, в самом деле, все на него, бедняка?..
Снова раздалось ядовитое хихиканье Фомы Фомича. Дядя с беспокойством посмотрел на него и приметно сконфузился.
- Нет, я, видишь, Фома, все про журналы, - проговорил он с смущением, желая как-нибудь поправиться. - Ты, брат Фома, совершенно был прав, ког- да, намедни, внушал, что надо подписываться. Я и сам думаю, что на- до!Гм... что ж, в самом деле, просвещение распространяют! Не то, какой же будешь сын отечества, если уж на это не подписаться? не правда ль, Сергей? Гм!..да!.. вот хоть "Современник".. Но знаешь, Сережа, самые сильные науки, по-моему, это в том толстом журнале, как бишь его? еще в желтой обертке...
- "Отечественные записки", папочка.
- Ну да, "Отечественные записки", и превосходное название, Сергей, - не правда ли? так сказать, все отечество сидит да записывает... Благо- роднейшая цель! преполезный журнал! и какой толстый! Поди-ка, издай та- кой дилижанс! А науки такие, что глаза изо лба чуть не выскочат... На- медни прихожу - лежит книга; взял, из любопытства, развернул да три страницы разом и отмахал. Просто, брат, рот разинул! И знаешь, обо всем толкование: что, например, значит метла, лопата, чумичка, ухват? По-мое- му, метла так метла и есть; ухват так и есть ухват! Нет, брат, подожди! Ухват-то выходит, по-ученому, не ухват, а эмблема или мифология, что ли, какая-то, уж не помню что, а только что-то такое вышло... Вот оно как! До всего дошли!