Не знаю, что именно приготовлялся сделать Фома после этой новой вы- ходки дяди, но в эту минуту появился Гаврила и, понурив голову, стал у порога.
Фома Фомич значительно взглянул на него.
- Готово, Гаврила? - спросил он слабым, но решительным голосом.
- Готово-с, - грустно отвечал Гаврила и вздохнул.
- И узелок мой положил на телегу?
- Положил-с.
- Ну, так и я готов! - сказал Фома и медленно приподнялся с кресла. Дядя в изумлении смотрел на него. Генеральша вскочила с места и с беспо- койством озиралась кругом.
- Позвольте мне теперь, полковник, - с достоинством начал Фома, - просить вас оставить на время интересную тему о литературных ухватах; вы можете продолжать ее без меня. Я же, прощаясь с вами навеки, хотел бы вам сказать несколько последних слов...
Испуг и изумление оковали всех слушателей.
- Фома! Фома! да что это с тобою? Куда ты сбираешься? - вскричал на- конец дядя.
- Я сбираюсь покинуть ваш дом, полковник, - проговорил Фома самым спокойным голосом. - Я решился идти куда глаза глядят и потому нанял на свои деньги простую, мужичью телегу. На ней теперь лежит мой узелок; он не велик: несколько любимых книг, две перемены белья - и только! Я бе- ден, Егор Ильич, но ни за что на свете не возьму теперь вашего золота, от которого я еще и вчера отказался!..
- Но, ради бога, Фома? что ж это значит? - вскричал дядя, побледнев как платок.
Генеральша взвизгнула и в отчаянии смотрела на Фому Фомича, протянув к нему руки. Девица Перепелицына бросилась ее поддерживать. Приживалки окаменели на своих местах. Господин Бахчеев тяжело поднялся со стула.
- Ну, началась история! - прошептал подле меня Мизинчиков.
В эту минуту послышались отдаленные раскаты грома: начиналась гроза.
IV
ИЗГНАНИЕ
- Вы, кажется, спрашиваете, полковник: "что это значит?" - торжест- венно проговорил Фома, как бы наслаждаясь всеобщим смущением. - Удивля- юсь вопросу! Разъясните же мне, с своей стороны, каким образом вы в сос- тоянии смотреть теперь мне прямо в глаза? разъясните мне эту последнюю психологическую задачу из человеческого бесстыдства, и тогда я уйду, по крайней мере обогащенный новым познанием об испорченности человеческого рода.
Но дядя не в состоянии был отвечать: он смотрел на Фому испуганный и уничтоженный, раскрыв рот, с выкатившимися глазами.
- Господи! какие страсти-с! - простонала девица Перепелицына.
- Понимаете ли, полковник, - продолжал Фома, - что вы должны отпус- тить меня теперь, просто и без расспросов? В вашем доме даже я, человек пожилой и мыслящий, начинаю уже серьезно опасаться за чистоту моей нравственности. Поверьте, что ни к чему не поведут расспросы, кроме ва- шего же посрамления.
- Фома! Фома!.. - вскричал дядя, и холодный пот показался на лбу его.
- И потому позвольте без объяснений сказать вам только несколько про- щальных и напутственных слов, последних слов моих в вашем, Егор Ильич, доме. Дело сделано, и его не воротишь! Я надеюсь, что вы понимаете, про какое дело я говорю. Но умоляю вас на коленях: если в сердце вашем оста- лось хотя искра нравственности, обуздайте стремление страстей своих! И если тлетворный яд еще не охватил всего здания, то, по возможности, по- тушите пожар!
- Фома! уверяю тебя, что ты в заблуждении! - вскричал дядя, мало-по- малу приходя в себя и с ужасом предчувствуя развязку.
- Умерьте страсти, - продолжал Фома тем же торжественным тоном, как будто и не слыхав восклицания дяди, - побеждайте себя. "Если хочешь по- бедить весь мир - победи себя!" Вот мое всегдашнее правило. Вы помещик; вы должны бы сиять, как бриллиант, в своих поместьях, и какой же гнусный пример необузданности подаете вы здесь своим низшим! Я молился за вас целые ночи и трепетал, стараясь отыскать ваше счастье. Я не нашел его, ибо счастье заключается в добродетели...
- Но это невозможно же, Фома! - снова прервал его дядя, - ты не так понял и не то совсем говоришь...
- Итак, вспомните, что вы помещик, - продолжал Фома, опять не слыхав восклицания дяди. - Не думайте, чтоб отдых и сладострастие были предназ- начением помещичьего звания. Пагубная мысль! Не отдых, а забота, и забо- та перед богом, царем и отечеством! Трудиться, трудиться обязан помещик, и трудиться, как последний из крестьян его!
- Что ж, я пахать за мужика, что ли, стану? - проворчал Бахчеев, - ведь и я помещик...
- К вам теперь обращаюсь, домашние, - продолжал Фома, - обращаясь к Гавриле и Фалалею, появившемуся у дверей, - любите господ ваших и испол- няйте волю их подобострастно и с кротостью. За это возлюбят вас и госпо- да ваши. А вы, полковник, будьте к ним справедливы и сострадательны. Тот же человек - образ божий, так сказать, малолетний, врученный вам, как дитя, царем и отечеством. Велик долг, но велика и заслуга ваша!
- Фома Фомич! голубчик! что ты это задумал? - в отчаянии прокричала генеральша, готовая упасть в обморок от ужаса.
- Ну, довольно, кажется? - закричал Фома, не обращая внимания даже и на генеральшу. - Теперь о подробностях; положим, они мелки, но необходи- мы, Егор Ильич! В Харинской пустоши у вас до сих пор сено не скошено. Не опоздайте: скосите и скосите скорей. Таков совет мой...
- Но, Фома...
- Вы хотели, - я знаю это, рубить зыряновский участок лесу; не рубите - другой совет мой. Сохраните леса: ибо леса сохраняют влажность на по- верхности земли... Жаль, что вы слишком поздно посеяли яровое; удиви- тельно, как поздно сеяли вы яровое!..
- Но, Фома...
- Но, однако ж, довольно! Всего не передашь, да и не время! Я пришлю к вам наставление письменное, в особой тетрадке. Ну, прощайте, прощайте все. Бог с вами, и да благословит вас господь! Благословляю и тебя, дитя мое, - продолжал он, обращаясь к Илюше, - и да сохранит тебя бог от тлетворного яда будущих страстей твоих! Благословляю и тебя, Фалалей; забудь комаринского!.. И вас, и всех... Помните Фому... Ну, пойдем, Гав- рила! Посади меня, старичок.
И Фома направился к дверям. Генеральша взвизгнула и бросилась за ним.
- Нет, Фома! я не пущу тебя так! - вскричал дядя и, догнав его, схва- тил его за руку.
- Значит, вы хотите действовать насилием? - надменно спросил Фома.
- Да, Фома... и насилием! - отвечал дядя, дрожа от волнения. - Ты слишком много сказал и должен разъяснить! Ты не так прочел мое письмо, Фома!..
- Ваше письмо! - взвизгнул Фома, мгновенно воспламеняясь, как будто именно ждал этой минуты для взрыва, - ваше письмо! Вот оно, ваше письмо! вот оно! Я рву это письмо, я плюю на это письмо! я топчу ногами своими ваше письмо и исполняю тем священнейший долг человечества! Вот что я де- лаю, если вы силой принуждаете меня к объяснениям! Видите! видите! види- те!..
И клочки бумаги разлетелись по комнате.
- Повторяю, Фома, ты не понял! - кричал дядя, бледнея все более и бо- лее, - я предлагаю руку, Фома, я ищу своего счастья...
- Руку! Вы обольстили эту девицу и надуваете меня, предлагая ей руку; ибо я видел вас вчера с ней ночью в саду, под кустами!
Генеральша вскрикнула и в изнеможении упала в кресло. Поднялась ужас- ная суматоха. Бедная Настенька сидела бледная, точно мертвая. Испуганная Сашенька, обхватив Илюшу, дрожала как в лихорадке.
- Фома! - вскричал дядя в исступлении. Если ты распространишь эту тайну, то ты сделаешь самый подлейший поступок в мире!
- Я распространю эту тайну, - визжал Фома, - и сделаю наиблагородней- ший из поступков! Я на то послан самим богом, чтоб изобличить весь мир в его пакостях! Я готов взобраться на мужичью соломенную крышу и кричать оттуда о вашем гнусном поступке всем окрестным помещикам и всем проезжа- ющим!.. Да, знайте все, все, что вчера, ночью, я застал его с этой деви- цей, имеющей наиневиннейший вид, в саду, под кустами!..
- Ах, какой срам-с! - пропищала девица Перепелицына.
- Фома! не губи себя! - кричал дядя, сжимая кулаки и сверкая глазами.
- ...А он, - визжал Фома, - он, испугавшись, что я его увидел, осме- лился завлекать меня лживым письмом, меня, честного и прямодушного, в потворство своему преступлению - да, преступлению!.. ибо из наиневинней- шей доселе девицы вы сделали...
- Еще одно оскорбительное для нее слово, и - я убью тебя, Фома, кля- нусь тебе в этом!..
- Я говорю это слово, ибо из наиневиннейшей доселе девицы вы успели сделать развратнейшую из девиц!
Едва только произнес Фома последнее слово, как дядя схватил его за плечи, повернул, как соломинку, и с силою бросил его на стеклянную дверь, ведшую из кабинета во двор дома. Удар был так силен, что притво- ренные двери растворились настежь, и Фома, слетев кубарем по семи камен- ным ступенькам, растянулся на дворе. Разбитые стекла с дребезгом разле- телись по ступеням крыльца.
- Гаврила, подбери его! - вскричал дядя, бледный как мертвец, - поса- ди его на телегу, и чтоб через две минуты духу его не было в Степанчико- ве!
Что бы не замышлял Фома Фомич, но уж, верно, не ожидал подобной раз- вязки.
Не берусь описывать то, что было в первые минуты после такого пасса- жа. Раздирающий душу вопль генеральши, покатившейся в кресле; столбняк девицы Перепелицыной перед неожиданным поступком до сих пор всегда по- корного дяди; ахи и охи приживалок; испуганная до обморока Настенька, около которой увивался отец; обезумевшая от страха Сашенька; дядя, в не- выразимом волнении шагавший по комнате и дожидавшийся, когда очнется мать; наконец, громкий плач Фалалея, оплакивавшего господ своих, - все это составляло картину неизобразимую. Прибавлю еще, что в эту минуту разразилась сильная гроза; удары грома слышались чаще и чаще, и крупный дождь застучал в окна.
- Вот-те и праздничек! - пробормотал господин Бахчеев, нагнув голову и растопырив руки.
- Дело худо! - шепнул я ему, тоже вне себя от волнения, - но, по крайней мере, прогнали Фомича и уж не воротят.
- Маменька! опомнились ли вы? легче ли вам? можете ли вы наконец меня выслушать? - спросил дядя, остановясь перед креслом старухи.