Русский национальный характер занял свое место в фокусе исследований зарубежных антропологов сразу после Второй мировой войны. Британский антрополог Д. Горер выдвинул свою «пеленочную» гипотезу, М. Мид ее развила и популяризировала, а Э. Эриксон адаптировал ее в своей статье «Легенда о юности М. Горького». Д. Горер считал, что русским свойственна традиция туго пеленать младенцев с ранних месяцев их жизни. Это, по его мнению, приводит к тому, что они растут сильными и сдержанными, в противном случае они легко могли бы себя поранить. На короткое время их освобождают от пеленок, моют и активно с ними играют. Горер образно связал эту альтернативу между длительным периодом неподвижности и коротким периодом мускульной активности и интенсивного социального взаимодействия с определенными аспектами русского национального характера и внешней политики России. Многие русские, по его мнению, испытывают сильные душевные порывы и короткие всплески социальной активности в промежутках долгих периодов депрессии и «самокопания». Эта же тенденция, по его мнению, характеризует и политическую жизнь общества: длительные периоды покорности сильным внешним авторитетам перемежаются яркими периодами интенсивной революционной деятельности.
Конечно, было много исследований русского национального характера, выходящих за рамки так называемого «пеленочного» комплекса. Результаты клинических интервью и психологического тестирования привели к созданию «модальной личности» великоросса. По мнению американских антропологов, это «теплая, человечная, очень зависимая, стремящаяся к социальному присоединению, лабильная (эмоционально нестабильная), сильная, но недисциплинированная личность, нуждающаяся в подчинении властному авторитету» (Kaplan В., 1961). Поскольку правящая в ту пору Коммунистическая партия насаждала абсолютно другой идеальный тип личности, то, по мнению К. Клакхона, этот внутренний конфликт привел к драме русского национального характера, в которой малочисленная национальная элита пыталась заставить большинство народа усвоить образ, совершенно противоположный традиционному русскому характеру.
С конца 1960-х гг. интерес к исследованиям национального характера упал, однако в политологии эта тема до сих пор пользуется популярностью, хотя профессиональные психологи смотрят на данные подходы довольно скептически. Недавно была опубликована книга К. Касьяновой «О русском национальном характере», в которой автор привела сравнительные данные исследования американской и русской выборок по тесту MMPI (Миннесотский многофакторный личностный опросник). С помощью оригинальной и глубокой интерпретации исторического и социологического характера автор иллюстрирует наиболее явные отличия и выдвигает стройную и интересную концепцию узловых моментов русского национального менталитета. Особое внимание уделяется анализу так называемых «социальных архетипов», которые бессознательно определяют мотивы поведения в типичных для нашей культуры социальных ситуациях. Очень интересным и важным представляется анализ таких культурных ценностей, как терпение, страдание, смирение (которые являются орудием и результатом внутреннего делания, устроения души человека в противовес деланию внешнему или труду). Касьянова отмечает, что труду в системе ценностей русской культуры отводится явно подчиненное место и его невозможно перевести в другой разряд, не нарушив всей системы (Касьянова К., 1994).
Основной пафос этого исследования в том, что России в наше время как никогда важно осознать и осмыслить свои культурные или социальные архетипы, лежащие в основе национальной психологии, с тем, чтобы не отвергать их, а разумно и бережно «встроить» в бурно идущий процесс общественного развития, а может быть, в критические моменты и выверять по ним этот процесс.
Проблемы русского национального характера на современном этапе развития России волнуют многих исследователей. В типологической модели личности Б. С. Братуся приводятся описательные характеристики психологических типов личности в русской, советской и западноевропейской культурах, а также тип «перестроечной личности». Исходя из доминирующего способа отношения к себе и другим людям Братусь предлагает четыре основных уровня в структуре личности: эгоцентрический, группоцентрический, просоциальный и духовно-эсхатологический. Русскую культуру он характеризует как среду формирования прежде всего личности духовно-эсхатологического уровня, советскую культуру — как среду воспитания личности группоцентрического уровня, а западноевропейскую — как формирующую личность просоциального типа. Типу перестроечной личности, по мнению автора, свойственно переходное потребностно-мотивационное состояние: есть желание, но нет предмета, ему отвечающего. Очень важно, считает автор, не ошибиться в выборе этого «предмета», определяя ход развития России, и советует, по примеру Толстого, «брать выше», ибо жизнь «снесет»: «для достижения реального и возможного необходимо стремиться к идеальному и невозможному» (Братусь Б. С., 1994).
Самым важным в данных исследованиях является то, что культура анализируется исследователями, которые находятся внутри ее, т. е. знают, понимают и принимают эту культуру. Это очень важный момент для верного понимания любой культуры. В этнопсихологии, как ни в одной другой области знаний, более верным и непредвзятым оказывается взгляд на культуру изнутри, так как именно такой взгляд не имеет невольного этноцентрического искажения, основанного на другой этнической картине мира.
Самоконцепции как культурный феномен. Самоконцепции представляют собой совокупность мыслей и чувств индивида по отношению к себе как объекту (Gudykunstetal., 1988). Они включают социальную и личную идентичность (самотождественность). Социальная идентичность индивида — функция его «групповых членств», его представлений о себе как о члене различных социальных групп. Личная идентичность — функция его индивидуально-личностных характеристик, представление о себе как индивиде и личности. Социальная идентичность — это часть самоконцепции индивида, происходящая из осознания собственного членства в социальных группах, вместе с ценностным и эмоциональным значением, приписываемым этому членству (TajfelH., 1982). Социальная идентичность основана на разделяемых членами группы представлениях и убеждениях. У. Мак-Гир и его коллеги установили, что этничность (как групповое членство) возникает в сознании индивидов как часть спонтанной самоконцепции в том случае, когда члены этнической группы резко отличаются от социального окружения. Это согласуется с положением М. Бревера, что принадлежность к определенному этносу более важна для групп меньшинств, чем для этнического большинства (GudykunstW. etal„ 1988).
Логично предположить, что групповое членство является более важным для членов коллективистских культур, чем для членов индивидуалистических культур. В кросскультурных исследованиях было установлено, что китайцам, например, свойственны более ориентированные на группу самоконцепции, чем американцам. Из этого можно сделать вывод, что коллективистские культуры больше поощряют и воспитывают социальную идентичность, а индивидуалистические — личную. В более позднем исследовании М. Бревер с коллегами в Гонконге выявил, что пол доминирует над этничностью в желаемом уровне близости: дети всех обследованных этнических групп желали большей близости с представителями того же пола, чем с представителями своего этноса, но противоположного пола. В то же время этничность доминировала, когда оценивалось сходство с собой: члены внутри группы воспринимались более похожими, чем представители того же пола (GudykunstW. etal., 1988). Эти результаты говорят в пользу иерархичности социальной идентичности, когда в разных ситуациях на первое место выходит разная групповая принадлежность.
Понятие «лицо» присутствует практически во всех культурах. «Лицо» — это образ человека, проецируемый в ситуацию отношений, или идентичность, определяемая совместно участниками коммуникации. В разных культурах разная степень представления о себе проецируется в «лицо», или, иными словами, допускается и приветствуется разная степень самораскрытия в публичном проявлении. С. Тинг-Томи принадлежит интересная теория о связи культуры с созданием «лица». Согласно этой теории, в некоторых культурах (индивидуалистических: Австралии, Германии и США) делом личной чести считается поддержание соответствия между частным «я» и публичным самопредъявлением («лицом»). В других культурах (коллективистских: Китай, Корея, Япония) «я» — понятие, определяемое ситуацией и контекстом отношений. Так, в китайской культуре «я» определяется через многочисленные пересечения социальных и личных отношений данного человека. В большинстве коллективистских культур образ «я» формируется и поддерживается в процессе активного социального взаимодействия, в то время как в индивидуалистических культурах «я» — внутрипсихический феномен, достаточно независимый от социального контекста.
«Создание лица», по образному выражению У. Гудикунста, — символический фронт, на котором члены всех культур сражаются за свой публичный образ, где способы и стили борьбы за свое «лицо» могут сильно варьировать в разных культурах. Например, в культурах, поощряющих прямой стиль взаимодействия в повседневной жизни (индивидуалистические культуры: Германия, Швеция, США и др.), прямота в общении не воспринимается как посягательство или угроза «лицу» другого. В культурах, поощряющих непрямой стиль взаимодействия (коллективистские культуры: Китай, Япония, Корея, Вьетнам и др.), прямой стиль коммуникации воспринимается как угрожающий и ущемляющий «лицо» другого.
В индивидуалистических культурах люди больше заботятся о поддержании собственного «лица», а в коллективистских — о поддержании как собственного «лица», так и «лица» другого человека. Кроме этого, в индивидуалистических культурах ценностями являются свобода выбора и возможность автономии, а в коллективистских культурах — взаимная зависимость, взаимные обязательства и возможность «быть вместе».