Когда он иногда по вечерам возвращался в монастырь, то созывал братьев на капитул, ставил на середину комнаты кровать, клал на нее матрасы и одеяла, просил кого-нибудь лечь на нее, а потом начинал учить других, как привести в порядок постель, стараясь не беспокоить больного, как сменить белье, как обращаться с больными, испытывающими тяжкие страдания. Потом он заставлял их самих все повторять.
Время от времени он кричал: "Больше сердца, я хочу видеть больше материнской любви!". Или: "Больше души в руках!". Однажды в больницу прибыл комендант конгрегации Святого Духа (главный начальник больницы) и срочно потребовал к себе Камилло. Но тот как раз кормил больного. Он попросил передать следующее: "Скажите монсиньору, что сейчас я занят Иисусом Христом, но, как только освобожусь, предстану перед Его преподобием". И в том, что он ухаживает за Самим Господом, Камилло был искренне убежден.
Его первый биограф писал: "Казалось, что он уже не живет в своем теле. Только Иисус и бедные жили в нем".
Постепенно молодых людей, которые хотели разделить его жизнь, становится все больше, и Камилло начинает "захватывать" другие больницы.
Он начинает действовать в Неаполе, Генуе, Милане, Мантуе. Именно в Милане вопрос о больницах встает с особенной остротой. Камилло самовольно, не с кем не советуясь, воспользовавшись благоприятным случаем, становится во главе целой больницы, беря на себя и руководство всей хозяйственной частью.
Для Камилло разделения между материальным и духовным не существует. Он хочет делать все, что имеет отношение к уходу за больными. Его братья не согласны, потому что они справедливо считают, что в этом случае дело в конце концов сводится не к помощи больным, но к помощи чиновникам, которые экономят, тогда как братья буквально валятся с ног от усталости.
Но для Камилло все, что хотя бы отдаленно касается его несчастных подопечных, свято и должно быть исполнено.
Тем временем он первым становится жертвой непосильного труда.
Во время знаменитого наводнения на Рождество 1598 года, когда Тибр вышел из берегов, несмотря на ропот братьев и служителей и на их уверения, что опасность отнюдь не так велика, он заставляет их перенести этажом выше всех больных - а их было около трехсот - с их вещами.
Когда последний больной был перенесен наверх, Тибр затопил нижний этаж больницы - уровень воды достигает трех метров от пола. Но больные были спасены.
Люди обращаются к Камилло в любой беде, в особенности во время чумы и голода, свирепствующих то здесь, то там, когда кажется, что мертвые, которых не успевают хоронить, "убивают живых". К концу своей жизни Камилло основал четырнадцать монастырей, его сподвижники работали в восьми больницах (четыре из которых целиком находились под их началом), а его конгрегация насчитывала 80 послушников и 242 человек, принесших вечные обеты.
Угнетенный старостью, он слагает с себя все начальственные обязанности и просит позволения жить и умереть в больнице Святого Духа, чтобы закрыть глаза среди своих бедняков.
Посетившему его генералу ордена Босых Кармелитов он сказал: "Я был великим грешником, игроком и человеком дурных нравов". Но он также вправе сказать о себе: "С тех пор, как Бог просветил и призвал меня служить Ему, я не помню, милостью Божьей, чтобы мне когда-либо случилось совершить смертный грех или намеренно совершить хотя бы грех простительный".
Однажды вечером один из братьев заглядывает в изолятор, где угасает жизнь Камилло, и видит, что тот созерцает картину, где сам он изображен у ног Распятого. На его вопрос Камилло ответил: "Что я делаю? Я жду благой вести от Господа: "Придите, благословенные Отца Моего, ибо был Я болен, и вы посетили Меня"".
Он умер в возрасте 64 лет, но перед смертью написал завещание, чтобы завещать всего себя. Он заставил всех своих братьев подписать его и попросил, чтобы его привязали к нему на шею и положили вместе с ним в могилу.
В завещании он целиком и полностью отдает себя самого: "Я, Камилло Леллис, оставляю тело мое той земле, из которой оно было взято.
...Я оставляю дьяволу, презренному искусителю, все грехи и прегрешения, которые я совершил против Бога, и каюсь в них до глубины души...
Далее я оставляю миру всю тщету его.. и желаю сменить эту земную жизнь на непреложное обетование Рая... все, что мне принадлежит, - на вечные блага, всех моих друзей - на общение святых, всех родных - на сладостный ангельский сонм и, наконец, все диковины мира - на созерцание Бога лицом к лицу.
Далее я оставляю и отдаю душу мою со всеми ее свойствами моему возлюбленному Иисусу и Его Пресвятой Матери Марии... и моему Ангелу-хранителю.
Далее, я предаю мою волю в руки Девы Марии, Матери Бога всемогущего и не хочу желать ничего, кроме того, что угодно Владычице Ангелов.
И, наконец, я оставляю Иисусу Христу Распятому всего себя душою и телом и уповаю, что по неизреченной Своей благости и по великому Своему милосердию, Он примет и простит меня, как простил Магдалину, и будет благосклонен ко мне, как к доброму разбойнику перед смертью крестной...".
И действительно, он умер улыбаясь, в тот миг, как священник, читавший над ним отходную, произносил слова: "Да предстанет тебе Иисус Христос в облике милостивом и радостном".
Сегодня то, что было сделано Камилло де Леллисом, своей милосердной любовью к больным охватившим всю Италию, может показаться отдаленным во времени и уже не столь необходимым.
Наши больницы и наши больные, как можно слышать, уже не в столь ужасном состоянии, в котором они находились тогда, когда Камилло начал ухаживать за больными с такой яростной нежностью.
На самом деле это не совсем так. То же самое, что рассказывается о св. Камилло де Леллисе, мы можем прочесть в рассказах о жизни Матери Терезы Калькуттской и ее сестер. Они ухаживают за тысячами умирающих бедняков, которых находят на улицах и в сточных канавах и которые благодаря им могут умереть, "как ангелы".
И по сей день они готовы признать Христа во всех, кто неизлечимо болен.
Тем не менее, во всяком случае на западе, больницы уже не так ужасны, как больницы времен Камилло де Леллиса, по крайней мере пока удается сдерживать распространение смертоносных эпидемий и болезней.
Но мы, современные люди, не знаем, как поведем себя, если вернутся те дни, когда уход за больными будет сопряжен для врачей, медсестер, санитаров с вполне реальным повседневным риском для жизни. Никаких обнадеживающих признаков, безусловно, нет, и даже современные учреждения и общественные структуры быстро оказались бы во власти паники и эгоизма. Понадобятся святые, и дать их сможет только Церковь. Но еще более ужасно то, чем оборачиваются успехи современной медицины. Если бы была осознана вся бесчеловечность грехов, которые сегодня обличает Церковь (убиение младенцев посредством абортов, манипуляции с эмбрионами, скрытые или открытые формы евтаназии - безболезненного умерщвления безнадежно больных и тяжело страдающих людей по их просьбе), то они предстали бы не менее жестокими и отталкивающими, чем то, что происходило в больницах во времена Камилло де Леллиса. Более того, Опыт прошедших веков научил нас быстрее уничтожать следы наших злодеяний.
Кроме того, даже те больные, за которыми сегодня ухаживают хорошо (а уже то здесь, то там поднимается вопрос о том, что государство должно прежде решить, кто заслуживает такого отношения, а кто нет, поскольку медицинское обслуживание должно подчиняться законам железной экономии), - даже эти больные часто жалуются, что к ним относятся не как к живым людям, а как к испортившимся механизмам, которые сдаются врачам и медицинскому персоналу в надежде взять их назад исправными.
Больной человек не рассматривается как целостная личность, а те, кто за ним ухаживают, не отдаются своему делу целиком: происходит в лучшем случае встреча между болезнью и средствами победить ее - все остальное безымянно, и больной обреченна горькое одиночество. И здесь полнота самоотдачи св. Камилло, его способность отдавать себя больным целиком сияют, как солнце.
Наши больницы, по справедливому замечанию современного биографа св. Камилло де Леллиса, уже не посвящены страданию и человеческому братству, но часто представляют собой "лишь подвергшиеся поруганию дома, зараженные корыстью, самомнением, бесчувственностью здоровых".
В любом случае, проблема не будет решена до тех пор, пока с больным не будут обращаться как с существом священным.
Сегодня, когда ведутся споры о допустимости евтаназии, нельзя не вспомнить о том, что монахов конгрегации св. Камилло в Болонье и Пьяченце народ называет "отцами доброй смерти", а во Флоренции и в Тоскане - "отцами прекрасной смерти".
Церковь может дать ответ на все человеческие вопросы, и эти вопросы - достояние не только ее отвлеченного разума, но прежде всего - ее памяти, то есть воспоминания о ее святых, которые столь любили Христа, что целиком отдались всему, что ни есть человеческого.
Один из министров индийского правительства, сравнивая то, что удалось сделать Матери Терезе с успехами социального обеспечения, однажды с восхищением и некоторой грустью сказал ей: "Разница между нами и вами вот в чем то, что мы делаем для чего-то, вы делаете кому-то"
И в этом - вся ослепительная тайна христианства все и все - знамения Кого-то, Кто искупил всех и вся.
В заключение приведем еще один, последний эпизод из жизни ев Камилло де Леллиса, чтобы еще раз запечатлеть в памяти его образ "Однажды он увидел, что многие бедняки лежат на земле, покрытой соломой, потому что им не хватило постелей. Когда он смотрел на них, его спросили, почему он так скорбит, он ответил: "Я ем хлеб скорби, смотря на страдающие члены Христовы"". Жить для него означало "умереть для себя самого, чтобы жить в Иисусе Христе, распятом в больных".