* «...следование нарративизму». В новой философии истории нарратив строится не как простое повествование (telling story), а как способ исторической интерпретации, и ключевым словом здесь является «язык». Историк-нарра-тивист пишет историю так же, как художник пишет картину, слова нарратива являются для него способом вхождения в реальность исторического прошлого. Исторический нарратив не воспроизводит исторические процессы, а просто сообщает, в каком направлении следует размышлять об этих событиях, он насыщает наши мысли об этих событиях «различной эмоциональной валентностью» (X. Уайт). Поэтому исторический нарратив не обязательно имеет последовательный характер, то есть он только условно является рассказом, в действительности же он является интерпретацией. Последняя видит в прошлом серию фактов как нечто
434
Комментарии
непроблематическое и толкует их, поэтому интерпретация есть нахождение единства в многообразии. В этом смысле исторический нарратив новой истории проектирует (Ф. Ан-керсмит) структуру прошлого, но не обнаруживает ее так, как это делает историческое исследование документов и памятников, то есть исторический нарратив не является отражением прошлого, не корреспондирует и не соотносится с ним. Исторический нарратив только обращается к прошлому, «вырывает» нас из него и не отсылает обратно. В этом смысле новая философия истории орентируется не на лингвистическую версию исследования текста, в которой рассматриваются определенные лексические и грамматические категории языка, а на семиологическую, как науку о формах, изучающую значения независимо от их содержания. Причем семиология берется новой историей в бартовском прочтении, настаивающим на исключительной важности отличения знака от означающего, в итоге создающей ограниченность семиологического прочтения текста: можно работать только с одним языком и осуществлять только одну операцию - операцию чтения, дешифровки текста. Последовательно оформляется цепочка: «письмо-авторское намерение-текст», каждому элементу которой соответствуют элементы другой цепочки «чтение текста-читатель-новый мир». Следовательно, исторические нар-ративы являются не знанием, а организацией знания, которая невозможна в рамках требования установленных значений для слов нарратива, он не предполагает определений и заканчивается на них. Исторический нарратив в новой философии истории выполняет двойную функцию: интерпретирует прошлое и индивидуализирует его, являясь тем самым подтвержденной метафорой. Исторический нарратив в новой истории вообще строится на основе активного использования тропов поэтического языка, которые, как это полагает, например, Хайден Уайт, руководят работой историка от начала и до конца: понять историка и его творение можно только тогда, когда к читателю придет понимание того тропа, который является алгоритмом его работы. Исторический нарратив, подобно тропу, является местом рождения нового значения (семиология). Способность историка развить тропологическое пространство нарратива является решающей в его возможности интерпретации прошлого. Само нарративное пространство есть гештальт, то есть не индивидуальный исторический текст,
15*
435
а практика всей истории, понимаемой как исторический текст в целом. По мнению новой истории, это показывает различие между хроникой и нарративом как тотальностью утверждений о прошлом. При этом нарративное пространство рождается только на основе сравнительного сопоставления одной нарративной интерпретации с другой и не может быть образовано только единичным нарративом. Таким образом, нарратив новой философии истории обращает внимание на его специфические свойства относительно других видов нарративных изложений. Он задается системой выразительных средств и личным опытом его автора. При этом вводится понятие референта, по отношению к которому выстроены все события нарратива, но он присутствует как бы имплицитно и используется в его причинной трактовке (С. Крипке, К. Доннелан, X. Патнем). Главный элемент анализа - язык нарратива как особая знаковая система, структурирующая его реальность. Язык нарратива превращается в метафорическое (тропологическое) заявление, с помощью которого устанавливаются отношения тождества между историческими событиями и рассказом о них. Новая философия истории своей теорией исторического нарратива ищет «искренный дискурс», полагая, что «именно язык... образует те силы, которые противодействуют или же помогают субъекту в его поиске» (Барт Р. Драма, поэма, роман // Называть вещи своими именами. Программные выступления мастеров западноевропейской литературы XX века. М., 1986, с. 143.) подлинной истории и ее подлинного понимания. Эти поиски позитивны до тех пор, пока они придают прошлому характер предшествующего настоящего, когда же они заменяют этот императив иллюзией познанного, тогда многочисленные интерпретации становятся незавершенными и даже объективируются, историческая определенность исчезает или становится двусмысленной. Хотя, впрочем, новая философия истории ясно и настойчиво подчеркивает, что нарративная стратегия исторического поиска основывается на «полных очарования» философских проблемах рефлексии над историей и как таковая, на наш взгляд, может позволить себе отсутствие абсолютных суждений и даже неадекватность, тем более что никто не знает, что такое адекватность в исследовании прошлого.
' «Если мы имеем в виду Метаисторию». Имеется в виду книга X. Уайта «Метаистория: Историческое Воображение
436
Комментарии
в Европе девятнадцатого века» (Metahistory: The Historical Imagination in Nineteenth-Century Europe. Baltimore, 1973).
5 «Как известно, согласно Метаистории, историческое письмо всегда задается одним из четырех тропов». По мнению X. Уайта, историк, прежде чем оценить историческое поле своего исследования, должен конституировать его как объект ментального восприятия. Таких стратегий не множество, а всего четыре. Уайт называет их тропами по аналогии с тропами поэтического языка. В поисках адекватного обозначения искомых тропов Уайт обращается к соответствующим работам известных авторов: К. Леви-Стросса, Р. Джейкобсона, Ж.-Ф. Лакана. Все они по разным поводам и в разных аспектах (в исследовании речевых структур примитивных обществ (Леви-Стросс); в лингвистической теории стиля (Джейкобсон); в структурном психоанализе (Ла-кан) использовали в своих исследованиях тропы поэтического языка: метафору, метонимию, синекдоху, литоту, гиперболу и пр. Уайт для осуществления нужд своего анализа выбрал Метафору, Метонимию, Синекдоху и Иронию. Четыре названных тропа позволяют произвести характеристику искомых исторических объектов в различных типах образного дискурса. Уайт полагает, что они необходимы для понимания сути операций, с помощью которых содержание исторического опыта, сопротивляющегося описанию в больших массивах прозаической репрезентации, может быть пре-фигуративно организовано и подготовлено для сознательного исследования. При этом для предоставления «реалистической» репрезентации и интерпретации действительности необходимо прежде всего определить доминирующий поэтический троп, в котором протекает дискурс историка.
7 «Вспомните, как Кант определил трансцендентального субъекта». Трансцендентализму, как и тропологии, свойственна попытка трансформировать иное в свое: и трансцендентальный, и «тропологический» субъекты преобразовывают ноуменальную действительность в феноменальную, которая сама адаптирует себя к структуре трансцендентальной (тропологической) самости. Трансцендентализм и тро-пология «антропоморфизируют» реальность, «присваивают» ее человеку, позволяют рассматривать неизвестное в терминах известного, делают его самоочевидным. Подчеркнем, что для Канта эпистемология была мероприятием,
437
имеющим целью утвердить безусловно объективное. Парадигмой понимания в таком случае становилось восприятие физических объектов, имеющих размерность, соотносимую с окружающим миром. Только так рассматривалась возможность выявить позицию, гарантирующую безусловность знания и вместе с ним вневременность и неизменность полученной истины. Достигнутая самоочевидность не может быть разрушена, а все, что не вписывается в указанные объяснительные модели, остается за границей познанного и, в частности, познанного исторического прошлого.
8 «...чьими важнейшими сочленениями являются воспринятый объект, промежуточная сфера». Под «промежуточной сферой» имеется в виду акт восприятия.
9 «...создали почти непреодолимую пропасть между сознанием (mind) и познанием». В английском языке принято обозначать словом «mind» философское понимание сознания, а словом «consciousness» по преимуществу его психологическую трактовку.
10 «...гальдериновской онтологией Verstehen» - онтологией понимания.
11 «...что Гадамер относит к Wirkungsgeschichte» - к истории действия.
Шесть тезисов нарративной философии истории
1 «...каузальное объяснение, например, по типу охватывающего закона». Теория охватывающего закона, или подводящая теория объяснения, была впервые сформулирована Дж. Гемпелем в 1942 г. Ее суть состоит в том, что охватывающие (универсальные) законы играют в гуманитарных науках такую же роль, что и в науках естественных. Все индивидуальные (частные) случаи подводятся под эти охватывающие законы так, что производится логическая дедукция особенного явления из общего закона. // Gempel G.G. The Funcruin of General Laws in History // Theories of History ed. P. Gardiner. N.Y., 1959, p. 344-356.; Idem. Aspects of Scietific Explanation and Other Essays in the Philosophy of Science. N.Y., I., 1965; Idem. Explanation in Science and in History // Philosophical Analysis and History. N.Y., 1966.
438
Комментарии
2 «Лейбницевский принцип предиката в понятии». Здесь имеется в виду учение Лейбница о полном индивидуальном понятии как совершенном понятии какого-либо субъекта. Оно включает в себя все предикаты, прошлые, настоящие и будущие так, что в нем находятся все события,в которые с ним случились, случаются или еще случатся. История понятия предстает как история мира, рассмотренная с определенной «точки зрения». Все модификации и отношения истории мира с самого начала задаются в ее понятии потому, что в рассуждениях логическое предшествует историческому.