Знаменательно и то, что даже благотворную для развития общества промышленную революцию не все восприняли однозначно. Писатели, художники, ученые оказывались порой «луддитами»… Ректор одного из английских колледжей говорил: «Это равно не угодно ни богу, ни мне». Теоретическими проблемами, связанными с задачами образования и воспитания также в XIX в. интересовались очень немногие. Хотя схожими проблемами «мучились» еще древние, начиная с Платона и Сенеки. Сенека вопрошал: «Для чего мы образовываем сыновей, обучая их свободным искусствам?» С тех пор прошли века… И вновь возник спор о проблеме выбора. Вопрос не в том, учиться ли «по Гумбольдту, Ньюмену, Песталоцци». Правильнее было бы сказать: «Давайте учиться по жизни». В этом и состоит истинная мудрость, которая, по словам Сенеки, отнюдь не только «кузнец необходимейших орудий»: «Зачем приписывать ей так мало? Перед тобой та, чье искусство – устраивать жизнь».[310]
Прогресс науки, образования, индустриализации в рассматриваемую эпоху, тем не менее, несомненен. Цивилизация приобретала иные очертания, нежели те, что она собой представляла на протяжении столетий или тысячелетий. Поэтому нельзя принять категорического и сурового приговора критика и эссеиста С. Конноли (1903–1974), заявлявшего: «Цивилизация – это зола, оставшаяся от горения Настоящего и Прошлого». Тут подошла бы иная метафора. Цивилизация – это своего рода «хворост», что приходится всё время подбрасывать в костер человеческих знаний и открытий, чтобы тот горел всё ярче. Согласимся с выводами авторов коллективного труда «История Европы», принадлежащего видным европейским историкам, когда они говорят: «Индустриализация совершила такой же глубокий переворот в истории человечества, как появление земледелия в эпоху неолита за восемь тысяч лет до того. Никогда еще в Европе не происходило таких внезапных и значительных изменений».[311]
Постараюсь теперь набросать социокультурный портрет немецкого народа и его героев. Это – народ реформаторов, музыкантов, философов и солдат, знавший удивительные взлеты и падения, мгновения высшего триумфа и трагической катастрофы. Сей народ, когда он откровенен в своих суждениях и взглядах, считает себя центром мира, во всяком случае того мира, который принято называть «культурным». С великолепной прямотой и откровенностью об этом сказал Ф. Ницше в «Казусе Вагнера»: «Надо прежде всего быть «немцем», «расой», тогда уже можно принимать решения о всех ценностях и неценностях in historicis – устанавливать их». И пусть для нас с вами, дорогой читатель, «немецкое» еще не есть аргумент, пусть даже мы не очень уверены, что нам когда-либо удастся добраться до сути и основания вопроса, поскольку, по признанию того же Ницше, у «немца, как у женщины, не добраться до основания, он лишен его: вот и все», мы все же предпримем такую попытку.[312] Что же важнее всего для немца – культура, мещанское благополучие или могущество? В чем высшее предназначение немецкой расы? Осталась ли у немецкой научной молодежи, да и у зрелых маститых ученых ныне та самая страсть к духовным вещам, которая выносила их на некогда недосягаемую высоту? Есть ли у немецкой нации «ученики чародеев», которые некогда завораживали Европу, да и весь мир звуками их философских или музыкальных «волшебных флейт», или же они уже навсегда потеряли власть над формулой, которую сами же некогда и вызвали (Горнфельд)!?
Подводя сугубо предварительные итоги состоянию науки, культуры и образования в Западной Европе, можно констатировать, что: 1) рост знаний, в целом, способствовал улучшению состояния дел человечества, отвечая важным, насущным целями и задачам сообщества; 2) торговля с индустрией все заметнее воздействуют на состояние науки, образования и культуры в ряде стран Европы; 3) наука и образование – мощные факторы, влияющие на уровень политической, социальной и культурной зрелости народов; 4) талантливейшие деятели искусства, каковы бы ни были их взгляды, если они только обладали умом и чувством социальной ответственности, всегда стремились выразить в идеях и образах нужды своего времени и народа; 5) неравномерность развития капитализма вела к обострению конкуренции между различными странами и регионами мира; 6) вместе с тем довольно заметные успехи наук, образования и производства всё-таки были ещё очень ограниченными в масштабах мира; 7) не могли они заменить заметное ослабление нравственных, религиозных, духовных устоев обществ, называвших себя «цивилизованными»; 8) это подвело ряд ученых (Спенсер, Конт, Маркс, Энгельс, Дюркгейм и др.) к необходимости поиска сил, которые бы организовали и оформили «позитивные процессы» эволюции рода человеческого в конкретные формы. Наиболее отчетливо эти тенденции проявились в Германии, США и Японии.
Неравномерность развития капитализма выталкивала вперед «новые страны». Среди лидеров этих держав оказалась к концу XIX в. и Германия. Немцы получали в университетах солидное и добротное образование. Пользуясь этим, многие наживали в Англии огромные состояния, как будто, шутит Ч. П. Сноу, «находились в богатой колонии, где никто не умел ни читать, ни писать».[313] Иные из них становились богачами и в США. Видимо, им это удавалось по той причине, что они умели увязать теоретические знания с их практическим применением. В немецкой политике и мысли мы увидим как бы некое завершение торжества фаустовского духа: «Что надо знать, то можно взять руками. // Так и живи, так к цели и шагай».
Германия и Европа – цитадель науки, культуры и литературы
Уникален и интересен путь Германии… Немцы имеют богатейшую историю культуры. У древних германцев, кельтов, скандинавов, как писал Гегель, «была своя Валгалла, населенная их богами, их героями, жившими в их песнопениях, подвиги которых вдохновляли их в битвах или же на пиршествах наполняли их великими помыслами; у них были священные рощи, где эти божества были ближе к ним». И хотя с приходом христианства опустела мифическая Валгалла и были вырублены священные рощи, но фантазия и дух народа нашли для себя новый объект приложения сил – культуру, образование, философскую мысль, государственное и военное строительство… В то время как древние, Соломон и Давид, Цезарь и Александр, уйдя из жизни, безмолвными тенями пересекли Стикс и канули в Лету забвения, на смену им явились герои-немцы – Карл Великий, Фридрих Барбаросса, Лютер, Дюрер, Вагнер, заняв в сердце немца и во всемирной истории места библейских и античных героев.
Однако мы вовсе не обещаем вам современной версии «Песни о Нибелунгах», которая начинается столь яркими и интригующими строками (наши сказания проще и прозаичнее):
Полны чудес сказанья давно минувших дней.
Про громкие деянья былых богатырей.
Про их пиры, забавы, несчастия и горе
И распри их кровавые услышите вы вскоре…[314]
Хотя именно с кровавых битв, как собственно и считалось в XIX в., и начиналась германская история. В 9 году н. э. князь из германского племени херусков Арминий одержал победу в Тевтобургском Лесу над тремя римскими легионами. Он и стал первым немецким национальным героем (в 1838–1875 гг. в Детмольде ему был сооружен внушительный памятник). В отношении же самого немецкого народа можно сказать вкратце следующее: народность эта формировалась веками. Возникновение слова «немецкий» относят к VIII в., когда под ним подразумевался язык племен, обитавших в восточной части франкского государства. При Карле Великом в него входили народности, говорившие частично на германских, частично на романских диалектах. Переход от восточно-франкской к германской империи, как считается, произошел в 911 г. Тогда после смерти последнего Каролинга королем был избран франкский герцог Конрад I. Его-то и называют первым германским королем. Характерно и то, что с XI в. империя называлась «Римской империей», с XIII в. – «Священной Римской империей», а в XV в. к этому названию добавили «германской нации». Немцы с давних пор полагали себя наследниками Римской империи, что ко многому их обязывало.[315]
Отношение римлян к германцам следует признать сложным и неоднозначным. В частности, великий римский историк Тацит (ок. 55– ок. 120 н. э.), в трудах которого встречаем описания поступков императоров, их действий и мнений, говорил так о землях германцев и их нравах: «Сам я присоединяюсь к мнению тех, кто думает, что народы Германии не смешивались посредством браков ни с какими другими народами и представляют собой особое, чистое и только на себя похожее племя; вследствие этого у них у всех одинаковый внешний вид, насколько это возможно в таком большом количестве людей: свирепые темноголубые глаза, золотистого цвета волосы, большое тело… Хотя (их) страна и различна до некоторой степени по своему виду, но в общем она представляет собой или страшный лес или отвратительное болото… Германцы любят, чтобы скота было много; в этом единственный и самый приятный для них вид богатства. В золоте и серебре боги им отказали, не знаю уж по благосклонности к ним или же потому, что разгневались на них».[316] Тем не менее, в битвах германцы не уступали римлянам. Арминий, указывая на алчность, жестокость и надменность римлян, призвал их: «Отстоять свою независимость или погибнуть, не давшись в рабство».[317]