\' Там же. \" Там же, с. 208. \'\"Тамже, с. 210. \"\"Тамже, с. 211. \'\"\"Тамже, с. 212.
[синди шерман]: аффект тела 95
пытно, что Делёз отождествляет фетиш с фотографией - для него он не символ, но «некий зафиксированный и застывший план». Удержанный момент еще не поколебленной веры. Остановленный образ, короче говоря. С другой стороны, женщина-палач в романе Мазоха принимает позы, которые превращают ее, помимо прочего, и в фотографию*. Наша процедура, однако, будет носить инверсивный характер: мы попытаемся показать, как фото - внешне застывшее - воспринимается необходимо динамически.)
Интерпретация Делёза чрезвычайно продуктивна. Для нас в ней важно то, что он в известном смысле нейтрализует сам психоанализ. Впрочем, такая нейтрализация носит не защитный, а стратегический характер: с ее помощью можно говорить о психоанализе в обход него самого. Не менее замечательны и те трансформации, которым здесь подвержено «подвешивание»: именно suspens, выводимый с легкостью из фетишизма, перебрасывает мост к мазохизму уже в расширенном значении культурной практики — одновременно философской и литературной. Так что «подвешенными» де-факто оказываются и многие из бесспорных некогда значений (главное из которых, пожалуй, это внутреннее, теоретически навязанное единство садомазохизма-, у Делёза единство это разрушено раз и навсегда). Походя заметим, что «неверное» прочтение психоанализа по-своему типично и для Меца. Стало быть, «фетишизм» - предмет их разделяемого интереса - мы сознательно используем в постоянно смещаемом смысле. Это, если угодно, есть рефлексивная разблокировка фетиша. Остается понять, как этот «фетиш» действует у Шерман.
С определенного момента работы Шерман вызывают одну и ту же постоянную реакцию: они одновременно отвращают и притягивают. Это, безусловно, связано с растущим искажением самой предметности. Факт по-своему замечательный уже хотя
\' Там же.
96 антифотография
бы потому, что, исходя из относительно недавней парадигмы, фотография весьма далека от карнавала в любом возможном понимании. (А у Шерман это и переодевания, достигающие кульминации в вытеснении «живой натуры» - остаются лишь маски, одежды и даже накладные части тела, под которыми никого уже нет, - и полностью неподконтрольное, в терминологии М. Бахтина, торжество «телесного низа». Собственно, это и есть область культурных «отбросов»: кровь, плесень, рвота, пищевые отходы, оброненные волосы - все это и многое другое фигурирует в позднейших в остальном беспредметных работах.) Нарастающий хаос зримо представлен в больших фотографиях, заимствующих формальные характеристики коммерческой рекламы: это кричащий, назойливый и даже агрессивный глянец. На таких фотографиях, по сути программирующих активное участие, изображены сцены, на которые смотреть, по меньшей мере, неприятно, и это чувство брезгливого отвращения предшествует любым оценкам*. Но и в тех фотографиях, где камера еще не «у земли», где фигура по-прежнему так или иначе доминирует в изображении, ощущается распад некоего важного единства: даже гротеск - привнесенный ли в «модное фото», в фиктивно-исторический портрет или в волшебную сказку, - и тот становится пугающе необратимым. Больше, чем простой прием, он сам отныне вписан в го-
\' Ср. со следующим наблюдением: «Ранняя серия, «Unfilled Film Stills», была вся [размером] 8 на 10 дюймов, тогда как поздние серии выросли до таких масштабов, как 72 на 49 дюймов. Зритель мог вобрать ранние работы единым взглядом, ощущая контроль над изображением; поздние фотографии подавляют зрителя и заставляют глаз сканировать поверхность в поисках формы или узора, которые могли бы предоставить хоть какое-то формальное успокоение (reassurance) в отношении тревожащего содержания». Laura Mulvey. Cosmetics and Abjection: Cindy Sherman 1977-87, p. 71. Здесь же отметим, что фотографии Шерман анализировались в связи с понятием «отвратного» (abject) - концепцией, разработанной Юлией Кристевой и популярной у американских феминисток.
[синди шерман]: аффект тела 97
ризонт бесформенного («внелитературного»).
Что же за странная «невыразимость» реет над этими снимками? Почему комбинация накладных частей тела, часто — простых учебных муляжей, или же сцены придуманного кукольного вероломства так сильно действуют на разные аудитории? Что за механизм, заложенный в «картинках», заставляет привыкшего и не к такому зрителя инстинктивно отводить глаза, а критиков - упорно биться над «загадкой» Шерман? Ответыпрост и, вместе с тем, парадоксален: коллективный фетиш. Но не фетиш как выбираемый объект и даже не структура заслонения. Это скорее «фетиш», который попадает в поле зрения случайно (в двояком смысле этих слов) и в то же время связан с той базовой структурой восприятия, какой в современных нам «обществах зрелища» является suspens(e).
Итак, коллективный фетиш. Уже с объектной точки зрения фетиш указывает на связующее поле потенциального взаимного обмена: он избирается случайно, к его чертам относятся доступность и незаметность для других. Не признаваемый другими в своем особом качестве, фетиш тем самым как будто обходит закон, (Эти признаки без труда прочитываются у 3. Фрейда в его классическом эссе о фетишизме*.) Циркулирует не фетиш - однако именно продленный ряд, или серия, таких объектов и создает систему циркуляции: не «один фетиш на всех», но все, объединенные самой его случайностью. Легко понять, что циркуляция при этом имеет свободный, вненормативный характер. Забегая вперед, отметим, что как раз к такому плавающему сообществу и апеллирует в своих работах Шерман. Но что это за сообщество (современных) «фетишистов»? Есть ли оно вообще? Мы
\' См.: Зигмунд Фрейд. Фетишизм. - В кн.: Леопольд фон Захер-Мазох. Венера в мехах. ЖшгьДаяез. Представление Захер-Мазоха. Зигмунд Фрейд. Работы о мазохизме.
98 антифотография
предположили: фетиш отличается неким разделяемым, хотя и не универсальным восприятием, а у воображаемого «сообщества фетишистов» иного закона, кроме случайности, нет. Однако именно это и характеризует сегодняшнего зрителя -зрителя par excellence (особенно американского). Это тот, кто научился видеть (и жить) в обществе всеобщей представимости, для кого это общество создало набор автоматизмов восприятия, не исключая и suspense - культурно освоенный, многократно переработанный и перекроенный уже по визуальным меркам. Это тот, для кого одинаково обыденными являются как фильмы ужаса, так и сам психоанализ - общая площадка, где «подвешивание» выступает уже как возвышенный жанр. И все же такого зрителя не существует. Его, как и фетиш, необходимо проектировать и «собирать».
На значение «подвешивания» в мазохизме в свое время обратил внимание и Теодор Рейк, посвятивший специальное исследование социокультурным формам и аспектам мазохизма*. Противопоставляя мазохистское «подвешивание» (suspense) нормальному сексуальному «напряжению» (tension), Рейк отмечает, что, в отличие от простого возбуждения, стремящегося достичь высшей точки и разрядки, «подвешивание» включает «элемент неопределенности, «пребывания в подвешенном состоянии», замедленности (dilatoriness); и в то же время представление о том, что это состояние длится неопределенно долго (there is no definite termination to this state)» (курсив мой. — £77.)\". Другая особенность кривой мазохистского напряжения (the masochistic tension-curve), а именно «тенденция длить напряжение», то есть откладывание конечного удовольствия (end-pleasure) вплоть до отказа от него, тесно связана с природой самого «подвешивания»: это есть не что иное, как «напря-
\' См.: TheodorReik. Masochism in Modern Man. Trans. by Margaret H. Beigel and Gertrud M. Kurth. New York: Farrar, Straus and Co., 1941.
\" Ibid., p. 59.
[синди шерман]: аффект тела 99
женив внутри напряжения» (курсив мой. - Е.П), когда желание достичь оргазма не менее сильно, чем страх перед его последствиями. В силу этого ощущение подвешенности сопоставимо лишь с таким сексуальным напряжением, которое «преобразовано тревогой (anxiety)»*.
Важно подчеркнуть: Рейк не рассматривает мазохизм как неизменное образование (unity) - мазохизм принимает разные формы, по-разному разыгрывая пару «удовольствие-не-удовольствие»)»стало быть, морфологически он динамичен. С другой стороны, подвешивание не есть прерогатива мазохизма - это особый нюанс того «оттенка чувства» (feeling tone), которое «охватывает широкий диапазон психических ситуаций и играет роль во многих разнообразных психических явлениях»\". Выделим основной для нас момент: suspense - состояние, которое ни во что не разрешается, хотя и находится в горизонте конечного, отягощенного тревогой удовольствия. (Именно для того, чтобы отвести непомерную тревогу, мазохист и навлекает на себя страдания: антиципация шока приводит к добровольному его переживанию - в виде самонаказа-