Метафорически выражаясь, это распространение осознания вверх, а не вперед и дальше. Мы добавляем пациенту не количество сознаваемого, а лишь усиливаем значение того, что он говорит. Пример начинающегося разговора может наилучшим образом пояснить это.
Пациент. Я пью слишком много и, кажется, не могу остановиться.
Терапевт. Это хорошо - вы не остаетесь, как большинство пьющих, без осознания. Вы уже понимаете проблему. Более того, вы уже предпринимали шаги, чтобы прекратить это, а не просто пассивно сознаете свой недостаток.
П. Я уже близок к тому, чтобы сдаться.
Т. Да, вы действительно готовы пережить свое отчаяние, рассказывая о нем здесь.
П. Но это разрушит мою семью!
Т. Так вами движет не только забота о себе, но и забота о вашей семье!
П. То, как я веду себя, часто не создает впечатления большой любви.
Т. В своей заботе вы готовы рассмотреть даже возможность того, что вы их не любите.
Суть реплик терапевта в изменении перспективы. Не добавляется никакого нового знания, только другая точка зрения, с которой состояние, о котором говорит пациент, неожиданно начинает выглядеть позитивным. Первым утверждением пациент зачисляет себя в класс людей, которые много пьют. Автоматически он не сравнивает себя с классом людей, которые не пьют слишком много. В таком сравнении он, разумеется, выглядит не слишком хорошо, и его чувства выражаются тоном голоса и подавленным поведением.
Терапевт принимает утверждение факта - пьет слишком много -как таковое, но затем отмечает, что в широком классе людей, которые пьют слишком много, есть два подкласса. Более широкий и более патологичный включает тех, кто пьет слишком много, но не осознает этого. Меньший, более близкий к здоровью, включает тех, кто пьет много и осознает это. В таком сравнении пациент, разумеется, выглядит гораздо лучше, даже для самого себя. Дело не в том, что он нуждается в оценке терапевта. Коль скоро новая перспектива представлена, он может увидеть, что она уже существует в его вселенной, и он может осуществить свою собственную оценку. Он нуждается только в напоминании о возможности такой точки зрения. Таким образом подчеркивается изменение перспективы, а не оценка, которая может служить лишь драматическим способом представления новой позиции.
Наше основание состоит в том, что пациент уже сознает все, что ему нужно. Единственная проблема состоит в том, что он упорствует в сохранении узкой негативной точки зрения на то, о чем идет речь, а мы общаемся с его проблемой, создавая перспективу, которая, как мы знаем, уже существует в его наборе возможных перспектив и в которой то, что он делает, выглядит как "о'кей".
Ему не нужно гнаться за чем-то новым, нужно лишь переживать и усваивать то, что уже есть. Этому способствует тот факт, что в таком диалоге пациент никогда не сталкивается с тем, что он должен будет делать. Он не должен отвечать на какие-то вопросы, вовлекаться в диалоги, выполнять упражнения. Он полон и совершенен такой, какой он есть. Мы хотим дать ему место, чтобы почувствовать и оценить эту полноту в должной степени. Разумеется, в молчании, которое последует за репликой терапевта, нечто придет. Может быть это будет возражение на позитивную перспективу, которое само будет представлено в надлежащей перспективе, чтобы показать ее совершенство, или произойдет новый шаг осознавания. Поскольку этот шаг исходит от пациента, он будет наиболее оптимальным, подходящим и не обусловленным соображениями терапевта. Когда цикл такого рода вмешательств завершится, последнее молчание обычно представляет собой порыв добрых чувств пациента, который ощущается во всей комнате. Пациент с удивлением обнаруживает внезапное ощущение "окейности", хотя ничего нового в отношении жалобы не произошло. Как правило, при ближайшем рассмотрении оказывается, что произошло весьма многое, но не то, что пациент ожидал.
Часто в процессе переоценки люди обнаруживают, насколько они привязаны к негативным оценкам, и это новое понимание может заместить первоначальное содержание центра внимания. Замечательно наблюдать на какие уловки некоторые люди готовы пойти, чтобы удержать негативный образ, невозможный в процессе такого стиля терапии. Одна из пациенток, когда ее упорное сопротивление наконец капитулировало, назвала этот процесс бархатным катком.
«Бархатный каток» - сравнительно новый метод и мы еще не все знаем о его тонких моментах и о пределах его полезности: Он, очевидно, полезен с опытными пациентами, в особенности с теми, кто попал в тиски жадности сознания или упорного негативного восприятия са-мого.себя. В частности, мы нашли это очень полезным процессом для самих себя. Пока мы концентрируемся на репликах, которые возвещают позитивность и не оставляют пациенту ничего иного, мы можем весьма внятно услышать собственное внутреннее оценочное бормотание, негативность и желание делать умные замечания. Такой стиль работы создает прекрасную возможность изменить эти тенденции.
Нетрудно догадаться, как можно соединить этот процесс переоценки с более традиционными вмешательствами гештальт-терапевте. Сдвиг настроения от мирного, нетребовательного переоценивания к более энергичному качеству "делания" классической гештальт-терапии кажется иногда дисгармоничным, поэтому лучше эти способы работы проводить большими сегментами, посвящая каждый значительный раздел работы последовательно одному из способов, другой, следующий - другому. Для целей обучения использование лишь одного из способов в каждом разделе работы крайне предпочтительно. Кроме содержания реплик, сам тон работы оказывает значительное воздействие на людей. Мы обнаружили, что этот тон влияет на всю нашу работу в терапии и в обучении, даже когда мы используем различные методы или обучаем различным методам.
Поначалу мне не приходило в голову, что "бархатный каток" имеет какое-то отношение к гештальт-терапии. Казалось, что он исходит из других оснований. Однако, когда мы были уже готовы опубликовать статью о методе, я вдруг понял, что это и есть гештальт-терапия. Нечто в умиротворении и хорошем самочувствии, которое появлялось в результате успешного применения этого подхода, напомнило мне мои чувства в ранние дни работы с Фрицем. И когда я услышал в фильме, как Фриц говорит о "пробуждении от кошмара" , я понял, что это ощущение является основным в гештальте, и что несмотря на все отходы в сторону и иное использование, гештальт по существу всегда был "западным подходом к Просветлению"
Есть и другая линия этого понимания. Не раз проводя гештальт-се-минары по работе со снами, я отдавался сильному ощущению, что сновидения и жизнь в них имеют свою собственную реальность, далеко не сводящуюся к тому, чтобы служить повседневному эго источником информации, как это часто понимается. Их собственная жизнь, в некоторых отношениях более глубокая и значительная, чем то, о чем говорит суетливое поверхностное эго, когда оно описывает сны и "прорабатывает" их. Я часто чувствовал, что ночь снова спокойно продолжается, не обращая внимания на безумное круговращение поверхности эго. Я представил себе это как образ большого устойчивого слона, который мощно и спокойно бродит по своим делам, в то время как на его спине вверх и вниз прыгает обезьяна. У обезьяны создалась иллюзия, что она управляет слоном, что слон для того и существует, чтобы возить ее туда -сюда, хотя иногда он не слушается.
В действительности обезьяна весьма мало может управлять. Это немногое основывается лишь на ее хитрости: заметив, что слон имеет весьма регулярные привычки, она научилась "приказывать" ему идти туда, куда он собирается идти, и так наловчилась в своей наблюдательности, что наполовину одурачила саму себя, думая, что она действительно правит. Временами, поскольку она нещадно прыгает на спине <уюна, он замечает ее существование, так что она действительно узнает, что "оказывает влияние" на этого огромного зверя, что еще больше вводит ее в заблуждение. Чувство, которое я пытаюсь вызвать этой басней, - догадка, что жизнь обладает неимоверно большей глубиной, чем повседневное сознание может постичь. Существовала опасность, что гештальт-терапия ограничится этим повседневным эго и будет использоваться для целей управления, приспособления и достижения. Фразы Фрица, вроде "дайте управлять ситуации" и "начинайте танец отрешенности" как и его постоянно презрительное отношение к болтовне - он называл ее "птичьим пометом", который люди пытались выдавать за "чувства" его уважение к "плодотворной пустоте" - все это отражение его прорывов на высокий уровень и сопротивление тому, чтобы ограничивать возможности Гештальта.
Размышляя над этим источником жизни и силы за пределами его -"запредельным внутри", я задумался о том, как примирить человека с представлением об ответственности, о котором я говорил во 2 главе "согласии признать своим": если источник жизни глубже, чем эго, как может эго "признавать своим" что-либо. Я вижу в этом одну из центральных проблем нашей ориентированной на деятельность культуры:
путаницу между "признанием своим", то есть принятием ответственности, и "управлением", то есть принуждением случиться. Это очень глубокая путаница, может быть более глубокая и коварная, чем путаница между ответственностью и стыдом, виной, о которой шла речь в 4 главе. О них пойдет речь и далее, пока же достаточно сказать, что возможность "признавать своим" посредством ответственности, охватывающей неизбежное - это радостное отдавание себя "тому, что есть" полностью ответственно.
Это отличается от обиженного ощущения себя жертвой не отдава-нием себя неизбежному, а качеством чувствования: жертва сопротивляется и подчиняется, тот же, кто отдается своей судьбе и своему предназначению, полон мира и даже радости. В нашей культуре широко распространено представление, что "признание своим" и "ответственность" тождественно управлению. В гештальт-терапии это также является источником непонимания и ложных трактовок. Можно быть ответственным, управляя и не управляя - это разные вещи, также как ничего не имеют общего с ответственностью стыд, вина и доверие.