Народы и личности в истории. том 3 Миронов В.Б 2001г. (стр. 104 из 173)
Поэтому необходимы действия «по переплавке» людей и народов. Речь в данном случае, конечно, не идет о механической или вульгарно-биологической переделке. Хотя сказанное нами не означает отрицания евгеники, политики, социологии. Тем более что конец XIX–XX вв. демонстрирует фантастический взлет технических изобретений и научного творчества в мире (в том числе в России). В перспективе, уверен, придется серьезно вмешаться в генетику. Ученые предприняли обнадеживающие попытки. Однако ныне важнее социально-духовная хирургия и «вивисекция», которым придется подвергнуть сами общества и их законы. Это не снимает груза индивидуальной ответственности с каждого. Кто сумеет проникнуть в тайну механизма наследственности и научится управлять им, тот сможет изменить лицо мира. В XIX в. такая попытка предпринята биологом и антропологом Ф. Гальтоном (1822–1911), талантливым последователем Ч. Дарвина. Как уже отмечалось, он был родней Чарлзу Дарвину (они – двоюродные братья или «полукузены», у них общий дед – Э. Дарвин). Жизнь Гальтона могла бы стать руководством к его научным трудам по наследственности. По сведениям К. Пирсона, среди дальних предков Гальтона, восходящих еще к раннему Седневековью, встречаются такие лица, как Карл Великий, Ярослав Мудрый (киевский князь), Вильгельм-Завоеватель, несколько английских королей и т. д. (предки по линии бабушек, предки дедов – из крестьян). В книге «Наследственность таланта» (1869) он, используя статистический метод, обосновал идею наследственности таланта. Способности, утверждал он, наследуются, как и физические принципы. Идея проста: таланты можно выводить так же, как племенных рысаков в конюшне, высокоудойных коров, породистых гончих. Он воспринимал жизнь как «экзамен»: «Я смотрю на общественную и профессиональную жизнь как на непрерывный экзамен. Все выступают кандидатами на хорошее мнение своих ближних и на успех в своей профессии; этого успеха они достигают в той мере, в какой общее мнение оценивает их совокупные достоинства. На обыкновенных школьных экзаменах по различным предметам выставляются баллы в определенных количествах – столько-то за латинский язык, столько-то за греческий, столько-то за английскую историю и т. д. Свет точно так же, не замечая того, определяет людям подобные отметки. Он ценит таким образом оригинальность мысли, предприимчивость, деятельность и энергию, административное искусство, различные таланты, силу литературного выражения, ораторское красноречие и многие другие качества, имеющие общее жизненное значение или применяемые к какой-нибудь специальности. Эти аттестации не выражаются какими-либо числами, которые могут быть выговорены; здесь является нечто вроде безмолвного общего соглашения, которое действует в этом случае с приблизительным постоянством. Получившие наибольшее число этих неписаных отметок возводятся людьми, стоящими во главе общественного мнения, в разряд наиболее заметных личностей своего времени».[470]
Главная заслуга Гальтона не столько в том, что он доказывает, как в том, к чему он побуждает (К. Пирсон). Его идея на треть истинна и на две трети ошибочна. Истинно в ней то, что наличие наследственных черт в поколениях имело место, а ошибочно то, что наследственность не может выступать постоянной величиной. Как справедливо пишет И. И. Канаев, одаренность нельзя выразить в числах так же четко, скажем, как рост или вес человека. Через двести лет после выхода книги Гальтона «Наследственный гений» современная наука «не нашла еще адекватного метода для количественной оценки талантливости». Его «теория корня» в какой-то мере предвосхитила идею Вейсмана о «зачатковом пути». Наибольший интерес представляет книга Гальтона «Английские люди науки. Их природа и питание». Ученый рассчитал, что в возрасте от 50 до 65 лет (самый активный научный возраст) на Британских островах проживало около 300 первоклассных ученых. Это составляло примерно 1 человека на 10 000 лиц мужского пола. В книге он определил, что гениальность не есть автоматическая активность духа. Хотя идеи, образы, мысли приходят в голову гению сами собой, как бы помимо его воли. Так возникает то, что поэты назовут вдохновением. Гальтон считал едва ли не самым существенным и важным при подготовке научных элит фактор «питания».[471] Предпринял важную попытку разобраться в особенностях психики гениальных людей психиатр и криминалист Ч. Ломброзо (1835–1909). В книге «Гениальность и помешательство» он писал о существовании людей, предрасположенных к гениальным актам творчества (или, наоборот, к преступлениям). Но и до него Аристотель отмечал, что под влиянием приливов крови к голове и возбуждения «индивидуумы делаются поэтами, пророками и прорицателями». В качестве примеров подобного помешательства он называл Сократа, Платона, Эмпедокла. А Демокрит вообще утверждал, что не считает истинным поэтом человека, находящегося «в здравом уме». Паскаль полагал, что величайшая гениальность часто граничит с полным сумасшествием. Многие считали безумным и сэра Ньютона. Оставим измышления, но, возможно, Спиноза прав: «конечный мозг не может понять бесконечного»?!
Фрэнсис Галътон (1822–1911)
Народы, массы, толпы (включая и публику) не могут сами осмыслить и направить движение исторического процесса. Им нужен ум, катализатор, мотор, крылья. Нужны идеи, образы, метафоры, симфонии, картины, перспективы. Это может дать только Личность! С. Московичи писал о массе: «Она лишь тесто, они же – дрожжи». Не хватает слабых силенок правительств, премьеров, президентов, парламентов, банков. Они – инструменты возможных перемен. Вызревая в чреве обществ, Идеи обретают плоть и кровь в уме гениев. Идеи движут миром. Их и порождают гении и таланты, толкая народы, страны и элиты к их воплощению. Обычные люди не найдут выхода. Нужны избранники небес, чей жизненный путь – особого рода миссия. И тысячу раз прав был Гераклит, говоря об умнейших: «Для меня один достойнейший равновелик 10 тысячам». Прекрасно. Что делают эти гении? Они воссоздают мир в мыслях и набросках. Правда, тот еще очень зыбок… Возможно, этим и объясняется, что Гоббсу, Паскалю и Гте являлись галлюцинации и привидения, Мольер и Мендельсон страдали сильной меланхолией, Бетховен был на грани безумия, Ампер сжег трактат «Будущность химии» (потому, что тот якобы был написан сатаной). Саути, Гуно, Монж, Сальери, Мюссе, По, Батюшков, Ван-Гог посходили с ума, а Гельдерлин и Баратынский покончили с собой в припадке безумия. Иным оказалась не по плечу великая задача. Русский ученый-эволюционист В. Ковалевский надумал изучить и охватить эволюцию жизни в масштабах планеты, что дало бы ему ключ к понятию природы. Он объездил всю Европу, работал во Франции, Германии, Англии (в Британском музее). И в итоге пришел к выводу, что люди в большинстве своем «жвачные свиньи». Его вклад в эволюцию парнокопытных значителен. Но изучение свиней это не одно и то же, что изучение людей. Может, поэтому у него и не сложились отношения с супругой – знаменитой Софьей Ковалевской? У той ее любовь к математике была сильнее любви к мужу. Ученый вынужден был зарабатывать на ее вояжи за границу, удовлетворяясь «диссертацией о взаимной свободе», а собственную диссертацию так и не успел написать.[472]
Мир образов, идей, мыслей, звуков и цифр, мир реальных дел – это тяжелая работа, труд олимпийца, навечно приковавшего себя к скале высочайшего долга. Смертные неплохо обжились в мире повседневных забот (в общем и целом, ясном и понятном). Гении же обитают «в стране ангелов и бесов». Кто посетит их в ту или иную минуту – им неведомо. Их жизнь – вечное движение по краю бездонной пропасти, над которой удержаться непросто. Страшны даже не поражение или смерть, но ожидание конца творчества. Руки теряют пластичность. Глаза и мозг лишаются остроты видения мира. Глас совести замолкает. Художник мертв. Суть этих ощущений выразил писатель Дж. Свифт, заявив Юнгу при взгляде на лишенную листвы вершину вяза: «Я точно так же начну умирать – с головы». Известен и ответ Шопена священнику, напомнившему перед смертью композитору, что он пришел за его душой. А тот заметил, что вся его душа давно ушла в музыку.[473] Вспоминается фраза Шиллера: «Гений остается всегда для себя самого тайной». Таинственен процесс создания гением шедевра. Однажды Моцарта спросили, как ему удается создавать чудесные симфонии. Моцарт, улыбаясь, заметил: «Это так же трудно объяснить, как причину чрезмерной длины моего носа, не похожего на другие носы». Последнее замечание должно успокоить владельцев неарийских или неславянских носов. Гальтон и Ломброзо проследили и другую сторону жизни: когда среди наследников гениев и талантов встречается масса посредственностей, негодяев и ничтожеств. В таких случаях говорят: устав от рождения гения, природа-мать отдыхает на потомстве. Еще сложнее выглядит задача избавления человечества от «болезненных микробов», обнаруживающихся в массе (убийцы, воры, наркоманы, извращенцы, шлюхи). На ум приходит мысль Байрона: «Странная вещь – размножение живых существ! Любая капелька семени, излившаяся в лоно шлюхи или в оргазме эротического сновидения, могла бы (почем знать) породить Цезаря или Бонапарта: ведь об их отцах, кажется, неизвестно ничего примечательного».[474] Из семейств богачей, правителей, интеллектуалов (у которых, казалось, есть все для гармоничного развития их потомств) часто выходят жестокие и бездарные существа. А ведь закон отбора требует: воспроизводство гнилого семени должно быть исключено (затруднено). Если промышленность и наука борятся за качество товаров, то нельзя допускать волюнтаризма в столь важном вопросе, как сохранение качества человеческого рода. Намеков Гальтона и других, оценивавших одаренность рас по числу гениев, мы повторять не будем. Но порой семя шлюхи ничем не отличишь от семени принцессы. Были времена, когда перед учеными и мыслителями стояла задача «найти свою Трою», открыть тайну египетских иероглифов, сокровища фараонов или письма майя, отыскать в ассирийской пустыне древние дворцы или обнаружить в развалинах Ниневии древнейшую бибилиотеку. Несомненно, подобные задачи и ныне продолжают стоять перед научным миром. Как однажды заметил Гте: «О тайне мира – пусть хотя бы лепет». Но только ли эти задачи!? А как насчет важнейшей задачи построения основ цивилизованного мира?