Народы и личности в истории. том 3 Миронов В.Б 2001г. (стр. 22 из 173)
Зилотские настроения присутствовали и в Японии. Это проявилось в ряде восстаний. В них находили отражение социальные противоречия в обществе. Особенно заметно это стало в правление Мацудаира Саданобу, которое пришлось на эпоху Французской революции. Властитель обращал свои мечты в прошлое (к конфуцианским стандартам и древней этике самураев). В 1825 г. был принят строжайший Декрет о границах, который сделал изоляцию страны еще более полной. В стране возникла мощная сеть шпионов, которые блюли идейную «чистоту расы». За передачу иностранцу карты Японии запросто могли казнить и видного гражданина (как это и случилось с Такахаши Кагеясу). Однако новизна хороша не сама по себе, но если она удовлетворяет новым общественным потребностям. В 1830-е годы цепь неурожаев и бунтов острейшим образом поставила на повестку дня вопрос о реформах… Мицуно Тадакуни был умным министром, хотя, как говорят японцы, и «брал лососиной». Он ликвидировал коммерческие монополии, отменил валюты местных князьков, прекратил разбазаривать земли Японии, взял под жесткое правление крепость Осака. Земли вокруг нее принадлежали 165 частным владельцам. Он поприжал западную культуру, ограничив модные забавы, совместные купанья, игры, уродование тела татуировкой, а также деятельность так называемых «учительниц музыки». По его мнению, это оскверняло душу народ и природу Японии. Далее произошли интересные события. Среди восстаний той поры можно выделить восстание Ошио Хейхачиро (1837), самурая, вдохновившегося идеей одного конфуцианского философа – «Знание должно превращать в действия!». Вот тогда-то он продал все свои книги и купил на них оружие. Руководствуясь радикальными идеями в духе эгалитаризма Великой Французской революции, он обвинил правительство страны в насаждении голода среди народа. Девизом его движения стала программа «Спасти народ от прошлого ада и утвердить облик рая перед его глазами». Когда же это ему не удалось, он позорному капитулянтству предпочел героическую смерть (взорвал себя вместе с домом, в котором находился). Как видите, даже терпеливые и мудрые японцы вынуждены были порой встать на путь революций.
В XIX в. Япония все еще замкнутая и изолированная, преимущественно сухопутная страна. Ее морские занятия и путешествия, как правило, ограничивались в лучшем случае каботажным плаванием и прибрежной рыбной ловлей. Новые идеи с трудом пробивали дорогу. Когда ученый, поэт-художник Ха-яси Сихэй издал на собственные деньги книгу «Военные беседы для морской страны», ратуя за создание в Японии военно-морского флота (у страны к тому времени не было ни одного военного корабля), власти умудрились засадить его в тюрьму по ложному доносу. Печатные доски с текстом его книги сожгли. Автор не вынес коварства сородичей и через год скончался от горя. Везде нужно мужество, чтобы быть патриотом. Выступать с патриотических и державных позиций оказывается непросто. Можно ли в этой связи говорить о нарождавшемся в Японии просвещении (XIX в.)? Н. И. Конрад считал, что в случае с Японией и Россией речь шла не о просвещении, а скорее о просветительстве (о стремлении «подтянуть свою отставшую страну к уровню ушедших вперед стран»). Упомянутый Фукудзава в Японии скорее может быть отнесен к просветителям, стремившимся распространить уже готовую буржуазную культуру «на Японию», что имеет иное историческое качество. В Японии к «просвещенцам», т. е. к мыслителям, боровшимся «с феодальным режимом», Конрад склонен был отнести только представителей естествознания и математики. Хотя он отмечал и своеобразие лирических образов японской литературы. Порой картины грустны и печальны. Как сказано в одном из изумительных японских пятистиший («танка»):
Печальна жизнь. Удел печальный дан
Нам, смертным всем. Иной не знаем доли.
И что останется? —
Лишь голубой туман,
Что от огня над пеплом встанет в поле…[81]
В Японии возникло течение, в общих чертах созвучное российским западникам. И там шла длительная и острая борьба между отрицанием европейской науки в духе теории «изгнания чужеземцев» и восприятием ценного и позитивного, что есть у европейцев (военное дело, техника, медицина, естественные науки). С 1818—30-х гг. шло внедрение наук и технологий. Немецкий врач Зибольд стал обучать японцев медицине и естественным наукам. Он сделал и первое систематическое научное обследование Японии. Развитию наук способствуют крупные феодалы и правительство «бакуфу». В этом разница западнической политики японцев, перенимающей лучшее в культуре Запада, от «западнического» курса иных марионеточных фигляров… Есть заметные сдвиги и в образовании. В 1856 г. в районе Кудан была учреждена «школа западной науки» – Erakyc, в г. Эдо – военное училище, в г. Нагасаки – военно-морское училище. На базе школы западных наук будут затем образованы филологический и физический факультуты Токийского университета. Старые культурные и профессиональные заимствования из Китая, Кореи, Индии касались языка, алфавита, книг, одежды, ремесел. К концу же XIX в. модернизация затронула науку, технологию и образование. Иэнага Сабуро пишет: «Тогда через просвещение рациональные знания и рациональный дух, опиравшиеся на современную науку, получили распространение среди широких слоев народа, и нужно прямо сказать, что именно в этом заключается то существенное различие, которое отделяет период японской культуры, наступившей после революции Мэйдзи, от всех предыдущих».[82]
Нередко мы слышим: заимствования и подражание – плохие учителя… Японцы опровергли это печальное заблуждение лентяев и недоучек. Они избрали продуктивный путь модернизации, в основе которого лежали заимствования чужих достижений в науке и культуре. Однако процесс модернизации шел очень непросто. Конечно, ныне за давностью времен «революция Мэйдзи» может кем-то восприниматься сугубо бесконфликтно (видимо, лишь не знающими всех ее проблем чужестранцами). Но японцы отдавали себе отчет в безумной сложности реформирования любой традиционалистской системы. Ведь труднее всего изменить психологию народа. Достаточно вспомнить, что режим Токугавы под страхом смерти запрещал подданным воспринимать все иноземное (веру, знания, оружие). Отрицание мировой культуры к добру никого не приводит. И, как скажет Тойнби, последовал «второй взрыв иродианства». Произошло это в эпоху Токугавы. В «Постижении истории» у Арнольда Тойнби читаем: «Тем более примечательно, что, когда правительство Токугавы решило порвать отношения Японии с Западом, оно, отказавшись от использования западного оружия, не рискнуло распространить этот запрет на предметы быта.
Результаты этой непоследовательности не замедлили сказаться. Династия Токугавы в конце концов утратила политическую власть, продемонстрировав в 1853 г. военную несостоятельность режима. Благодаря столь красноречивому свидетельству военной немощи Япония осознала, что 215-летний период изоляции задержал ее развитие и оставил безоружной и беззащитной перед лицом растущей силы Запада.
Между 1853 и 1868 г. созрело общественное требование, обращенное к правящей династии, выполнить свою зилотскую миссию, что выразилось не только в демонстративном неподчинении скомпрометировавшим себя властям, но и явной ксенофобии». То, что называют «Открытием Японии коммодором Перри в 1853 году», стало попыткой США пробиться на рынок Японии, сломав плотину затворничества.
Японцы в древнем вооружении
Современная история Японии датируется с революции Мэйдзи (1867–1868). Эта революция началась с путча, когда в 1868 г. сгуна Токугава Юшимобу сместили молодые самураи, дети представителей старой элиты. К власти пришло буржуазно-дворянское правительство. Оно приступило к решительным социально-экономическим и культурным преобразованиям. Победители не стали делать все наоборот, а выразили готовность учитывать общее мнение и традиции. Курс был взят на сотрудничество классов и поиск знаний. Японцы лучше поняли смысл реформ! Японцы открыли для себя новый мир, знакомясь с достижениями науки и техники передовых стран. Когда-то монгол Хубилай пытался навести плавучий мост для вторжения конницы в Японию. Теперь пришло время наводить научно-технические мосты. Первый президент Токийской академии наук Юкити Фукудзава, побывавший с официальной миссией в США, скажет (1860): «Мы немало удивлены научными и техническими достижениями и прямо-таки ошеломлены общественными институтами». В эпоху Мэйдзи японцы добрыми словами вспомнили и о реформаторстве Петра Великого («Петер Берики»). Однако надо было обладать еще и вселенской мудростью Будды, чтобы после стольких лет отшельничества не только смело пойти на контакты с Западом, но и на практическое воплощение важнейших элементов культуры и цивилизации (но только тех, что действительно были необходимы). При этом особо подчеркнем то, что японцы не потеряли своего лица и, в особенности, души и национального духа, что считается у обитателей этой страны самым страшным грехом и жутким преступлением. Японцам больше повезло с идеологами реформаторства, чем нам. Это были разумные, нравственные, высококультурные люди. В лице Фукудзава Юкити (1835–1901) явился идеолог, заложивший основы буржуазной культуры в Японии. Он стал влиятельным воспитателем народа. Его главные произведения – «Положение дел на Западе» (1866–1869) и «Призыв к знаниям» (1872–1876) – сыграли решающую роль в японской модернизации. Их выпускали миллионными тиражами. По сравнению с японскими западниками конца XVIII – начала XIX вв., Фукудзава был фигурой куда более крупного масштаба. В его лице нация получила действительно образованного просветителя. Он прекрасно владел английским языком, знал голландский, побывал в Америке, посетил многие страны Европы. Но главное не это. Иной «абориген» готов взирать на Европу и Америку как на рождественское чудо и рад тащить оттуда на родину весь евроамериканский «хлам». Жалкие потуги таких «реформаторов» мы видим в современной России. Фукудзава понял, что единого Запада не существует.[83]