"Как там?.. А! Э-эх!.." Пехотинца Ивана так и на пустячок можно прик- нокать.
На зажигалку с голой бабой, на алюминиевый портсигар с патриотической надписью: "За родину! За Сталина!", "Смерть не страшна!", "Пущай погибну я в бою, но любовь наша бессмера!". И поскольку его, Ивана, не убили на войне, он от этого размягчен ище более, чем на войне, храбр, сго- ворчив и думает, что так именно и было бы, как на портсигаре написано, он бы умер, а она, его Нюрка, до скончания века страдала бы о нем. А уж насчет родины и Сталина - тут и толковать нечего, тут один резон: уме- реть, сталыть, надо, не рассусоливай - умирай! Но вернее всего опроки- нуть Ивана можно на бульканье:
булькнул в кармане - он тут же возмущенно заорет: "Чё же ты, змей, на двух протезах стоишь? Помрешь тут!агнешься! А дети?!" С хохлом и евре- ем - с теми и того проще. Если только хохла убедишь, что как получишь документы и станешь директором кбината или хлебозавода, то возьмешь его к себе, начальником военизированной охраны либо командиром пожарной команды, - тут же куда хочешь тебя пропустит. Хоть в рай без контрамар- ки.
С еврее с тем надо пото-о-оньше! С тем надо долго про миры гово- рить, про литературу, про женщин да намекнуть, что в родне, пусть и дальней, тебя тоже евреи водились, ну, если не в родне, так был на фронте друг из евреев, хра-а-абры-ый, падла, спасу нет, сталыть, и среди евреев хорошие люди попадаются...
Но моряк! Он же ж, гад, никакой нации не инадлежит, поскольку на воде все время, земные дела его не касаются, внесоциален он. Стоит вот в красивой своей форме, и морда у него от селки блестит!.. А тут пехот- ня-вшивота да "бог войны", испаривший штаны, изломавший кости в земляной работе, при перетаскивании орудий хребет надломивший, танкист пьяный го- релой головешкой на полу валяется.
А он, подлюга, стоит в клешах и не колышется - бури кончились, волной его больше не качает!
Наверх вызывали или, по-тогдашнему сказать, выклили попарно. В чу- совском военкомате, как и в большинстве заведений стране, рады были до беспамятства окончанию войны и победе, но к встрече и устройству победи- телей не подготовились как следует, несмотря на велеречивые приказы главного командования, потому что оно, главное кандование, большое и малое, привыкло отдавать приказы, да никогда не спешило помогь, наде- ясь, как всегда, что на местах проявят инициативу, прибегнут к военной надчивости, нарушат, обойдут законы и приказы, и если эта самая наход- чивость сойдет - похвалят, может, орден дадут, пайку дополнительную. Не ойдет - не обессудьте! - отправят уголь добывать либо лес валить.
Я снова оказался в солдатском строю, засел в тесный угол и узнал, что иныиз бывших вояк сидят тут и ждут чуть не по неделе. Конца сидению пока не видно. Первую очередь военных - которым за пятьдесят, железнодо- рожников, строителей, нужных в мирной жизни специалистов - демобилизова- ли весной. И едва они схлынули, да и не схлынули еще полностью-то, уж наступила осень, и из армии покатила вторая волна демобилизованных: по трем ранениям, женщины, нестроевики и еще какие-то подходящие "катего- рии" и "роды".
Начинала накатывать и прибиваться к родному берегу и третья волна де- мобилизованных.
Табак у многих вояк давно кончился, продуктовые талоны и деньги - то- же, ноока еще жило, работало, дышало фронтовое братство: бездомных брали к себе ночевать вояки, имеющие жилье, ходили по кругу кисеты с за- водской махоркой и самосадом, иной раз поллитровка возникала, кус хлеба, вареные или печеные картохи. Но кончалось курево, по кругу пошло "со- рок", и "двадцать", и "десять", затем и одна затяжка. Солдаты начали рыться в тазу и выбирать окурки, таз тот поставил дальновидный, опытный вояка - Ваня Шаньгбин.
Боевые воспоминания воинов начали сменяться ропотом и руганью И в это вот ненастное время возник в чусовском военкомате военный в звании майора, с перетягами через оба плеча и двумя медалями на выпуклой груди: "За боевые заслуги" и "За победу над Германией". Были еще на нем во множестве значки, но мы в значках не разбирались и особого почтения к майору не проявили.
Обведя нас брезгливым взглядом, майор ринулся вверпо лестнице, нас- тупил кому-то на ногу. "Ты, харя - шире жопы! - взревел усатый сапер на лестнице.
- Гляди, курва, куда прешь!" "Встать!" рявкнул майор на весь этаж. В зале с испугом подскочили несколько сдатиков. Но сапер на лестнице отрезал: "Х... своему командуй встать, когда бабу поставишь. Раком! А мне вставать не на чё". - "Эй ты, гроло! - закричали из залы, от тазу, сразу несколько угодливых голосов. - Может, он из комиссии какой? Может, помогать пришел..." - "Я е... всякукомиссию!" - заявил буян с лестни- цы.
Каково же было наше всеобщее возмущение, когда майор с документиками в руках спускался по лестнице, победительно на н глядя. Да хоть бы молчал. А то ведь язвил направо и налево: "Расселись тут, бездельники!" - и поплатился за это. У выхода намертво обхватил его "в замок" ногами чусовлянин родом, с детства черномазый от металла и дыма, с широко рас- сеченной верхней губой, в треугольнике которой торчал звериный клык, бывший разведчик Иван Шаньгин и стал глядеть нмайора пристально, мол- ча. У Вани под шинелью два ордена Славы, Красное Знамя - еще без ленточ- ки, старое, полученное в сорок первом году, множество других орденов, медалей, даже Орден английской королевы и люксембургский знак. Ваня ор- денами дорожил - дорого они ему достались, люксембургский эмалевый знак с радужной ленточкой предлагал за поллитру, но никто на такую дико- вину не позарился.
Ваня был демобилизован по тремранениям, его били припадки. Уже здесь, в военкомате, я, имеющий опыт усмирениэпилептиков, приобретен- ный, как сообщал, еще в невропатологическом госпитале, несколько раз с ним отваживался. Ваня Шаньгин перетаскал на себе за войну не меньше роты немцев-языков, шуток никаких не любил, в соатском трепе не участвовал по веской причине: он не просто заикался после контузии, он закатывался в клекоте, трудно выворачивая из себя слово. Опять же по опыту госпита- ля, я подсказал Ване говорить нараспев, и дело у него пошло бойчее. Мы не сговариваясь уступили Ване место в очереди наверх, матросов склонили пропустить его без очереди, но Ваня нам пропел: "В-вы чё-о, ё-ё-ё-моё?!" Ну, поняли мы, поняли Ваню: вы чё, славяне, как потом в глаза вам гля- деть буду.
И вот этот Ваня Шаньгин известным ему разведческим приемом закапканил майора и смотрел на него. Сжав обросшие губы. Молча. А майор попался ду- рак дураком!
Нет чтоб приглядеться к Ване, спросить, чего, мол, надо. ак ты сме- ешь?!" - заорал. Ваня молчит. И весь военкомат молчит. Точнее, нижний этаж военкомата смолк. Наверху как трещали машинки, шуршали и скрипели половицы, гремели стулья и скамьи, так все и продолжалось - помощи отту- да ждать майору было бесполезно. Однако оне сдавался:
- Я тебя, болван, спрашиваю?!
Ваня Шаньгин вежливоапел:
- З-з-закку-у-урить дава-а-а-й!
Тут только майор что-то смекнул, вынул коробку "Казбека" и дерзко, с вызовом распахнул ее перед самым Ваниным носом:
- Пр-рошу! - и даже сапожками издевательски пристукнул.
Ваня, опять же вежливо, по одному разжал пухленькие пальчики майора, вынул из них коробку "Казбека", всунул одну папиросу под жутко белщий клык, протянул коробку соседу, тот пустил ее в народ. Ваня Шаньгивынул немецкую зажигалку с голой, золотом покрытой бабой, чиркнул, неторопливо прикурил и только после этого удостоил опешившего майора несколькими на- путственными словами:
- Г-где во-воеваааал, -ооо-реш? Х-хотя по-по-по-по рылу вид-но-о-о-о, - и указал на дверь, выпуская майора из плена: иди, мол, и больше мне на глаза не попадайся.
Майор, как ныне говорится, тут же слинял. Из военкомата. Но не изо- рода. Он сделается судьей в Чусовском железнодорожном отделении прура- туры, много людей погубит, много судеб искалечит, но умрет в страшных муках, умрет от изгрызшей его болезни, как и положено умирать мерзавцам.
Ваня Шаньгин проживет всего несколько лет после демобилизации, будет торговать семечками и табаком на базаре, пить, куролесить, жениться по два раза в год, чаще и чаще падать в припадках в базарную, шелухой заму- соренную пыль, в лужи, оранжевые от примесей химии с ферросплавного за- вода, и однажды не очнется после припадка, захлебнется в луже.
Но когда это еще будет?.. Тогда же, в военкомате, Ваня был возвышен народом до настоящего героя. Да он, Ваня Шаньгин, и был истинным наро ным героем войны. Слово "герой" затаскали до того, что оно уже начало иметь обратное воздейсие, отношение к нему сделалось презрительное, однако по отношению Ване Шаньгину, кости которого давно изгнили в гли- не и камешнике чусовского кладбища, я произношу это слово с тем изна- чальным, высоким, благоговейным смыслом, которое оно имело когда-то.
Возле входа в военкат, по правую руку, при купце была отгорожена - для уличного люда, конюхов, дворников, нищих и богомольцев - комнатенка наподобие кладовой, с узким окном в стене. Пегородку в ту "людскую" пролетарии сорвали, сожгли, железную печку, видать, сдали в утильсырье, но вверху брусьями, по бокам стояками отгороженное от "залы" помещение это все-таки отделялось. Деревянная, еще до революции крашенная широкая скамья была там укреплена вдоль стены, и на ней поочередно "отдыхали" изнуренные вояки; совсем уж бездомные, бесприютные демобилизованные бе- долаги дрыхлпод скамьей.
Спиной к "зале" и народу дрых уже несколько суток сернт с эмалиро- ванными, синенькими на багровом, угольниками, пришитымна отворотах ши- нели. У него была чудовищных размеров плоская фляг обшитая толстым сукном. Знатоки утверждали - "ветеринарная", и знаки же объясняли, что во фляге той и зелье лекарственное для коней, ков и прочего скота, ко- торое этот сержант приучился потреблять и не отравлься. И правда, что-то было тут нечисто.
Проснувшись, сержант таращил бемно горящие глаза на народ, на поме- щение, потом отчего-то на карачк полз к баку с водой и, гулко гакая кадыком, выпивал две, иногда т кружки воды, после чего, сронив шинель, мчался на улку и долго оттуда не являлся.