* * * В Сибири никто ме, кроме бабушки, конечно, не ждал, но вся многочисленная родня, полять гораздая, нарядилась, собралась, запела, заплясала. В какой-то день привели скромно потупившуюся девку, которую тетки мои предназначали мне в невесты. Один раз она написала мне на фронт, я не ответил, и теперь, узнавши, что я женат, облегченно сообщи- ла: "Я тоже замуж собралась... - кротко вздохнула: - за сторожа-пожарни- ка. Инвалид он войны".
Чужой, совсем незнакомый человек, а вот там, на Урале... там мне важ- ное хотят сообщить о чем-то - я почти догадываюсь...
Но первая новость на Урале была ошеломляющая - умирала Калерия На кровати иль, точнее, на топчане матери, за занавеской лежала догоревшая до черной головешки старая женщина с плавающим взглядом, в которой я уже не узнавал красивую Калерию. Я опустился на колени перед скомканной пос- телью, пощупал раскаленный лоб болой. Взгляд ее пробудился, она не произнесла мое имя, а зашептала, зашептала, схлебывая, слова:
- Вернулся?! Ха-а-ашо, ха-а-ашо!.. А я вот видишь, вот видишь... - Она боялась еще произнести слово "умираю". Я понял, все понял по ее лепету... не надо бросать жен, не надо сиро- тить детей, не надо войны, ссор, зла, смерти.
- Я счас, счасбегаю...
Калерия поймалась за мою руку:
- Не уходи-ы. Ты... ты... мне нужен, твое прощение мне нужно, - соб- равши силы, едва уже слышно прошептала умирающая.
- Я счас, счас, помогу тебе, помогу.
В дорогу из Сибири меня снабдили харчишками. Бабушка из какой-то за- начки вынула туесок моченой брусники.
Я кормил Калерию прямо из туеска брусникой, стараясь зачерпывать лож- кой ягоды вместе с соком, и видел, как больной легчает, как жаром сож- женное нут ее пронзает освежающая влажная кислота.
- Мне легче стало, - внятно сказала Калерия. Она была завязана по-старушечьи. Я концом ситцевого платка вытер ей губы и сказал:
- Теперь ты поправишься - брусника не таких оживляла...
- Па-си-бо! - по-детски раздельно выдохнула Калерия и, склонив голову набок, уснула.
* * * Этой же ночью Калерия умер, оставив новорожденного сына. Прослышав, что в роддоме худые условия, плохо с роженицамиобращаются, что дома эти переполнены, что детей часто путают и не кормят, мать реши- ла принимать роды дома, хотя сама она, деревенская когда-то баба, всех своих детей принесла в городском роддоме.
О, эта слепародительская любовь и рабское прислуживание! Они порой страшнее предельства... Отчего-то рожать Калерию переместили на мате- ринскую постель, в духоту, в пыльное место. Может, не хотели беспокоить капитана и в полутьме обрезали пуповину старыми портновскими ножницами.
Ножницы валялись на издолбленном, гвоздями пробитом подоконнике, пе- ред которым сапожничал папаша, на них еще рыжела засохшая кровь.
Вдвоем, Азарий и я, долбили землю на вом кладбище на уральской го- ре, которая называлась Красный поселок - не за революционную идею так гора называлась, а оттого, что на ней красная глина. С перебитой рукой из меня какой долбежник? Я подбирал лопатой крошево глины с камешником, Азарий бил земную твердь с остервенени и раскаянием.
Капитан во время прощания с покойной женой бился головой о стену и на кладбище, ползая вокруг могилы, все норовил в нее упасть.
- Тиятр! - скал я твердо, и жена моя, съежившаяся, сделавшаяся сов- сем махонькой,цепив мать под мышки - не держали ноги старую женщину, - посмотрела на меня долгим, горестью и болью сжатым взглядом. После скромных поминок сделала она заявление:
- всем ты на войне очерствел, - помолчала и добавила: - Может, и озверел...
На что я ей дал отпор:
- Мужик должен быть мужиком. Засранец капитанишка этот, а какой зас- ранец - вы еще узнаете.
Узнали. Очень скоро. Через совсем короткое время, сороковины не спра- вив, товарищ капитан, сделав разведбросок в город Ростов, вернулся за манатками, забрал все, не оставив даже лоскутка на пеленки сыну. Но всем нам было уже не до капитана и не до трофейных манаток. Мы с Азарием сно- ва долбили млю на Красном поселке. Достали, достали аж на Урале бедно- го фэзэошника, свернули ему голову труды мудреные Карла Маркса и его партнера идриха Энгельса.
Когда-то падавший со строительных лесов и ушибившийся головой младший брат жены, Вася, дочитался до точки, взял и повесился в сарае.
* * * Пока я катался в Сибирь и обратно, жена моя перещилась во флигель. Он состоял из двух половин, этот флигель, давно списанный, поч- ти залегший окошками в ород и не упавший только потому, что снаружи его подпирали четыре кпких, с сенокоса приплавленных, бревна. Внутри подпорок было шесть,ри мне появились еще две. Печь развалилась. Папаша принес из бани железную печку, выдолбил дыру в старой трубе, засунул ту- да железное колено.
Еще он принес старую железную кровать из сарая и, чтоб она не падала, прикрепил ее к стене, закрутил на гвоздях проволокой, еще он принес вы- шедший из строяурятник, выскреб из него плесневелый помет, покрыл фа- нерой верх - получилась столешница. Задвинул изделие в угол, прикрепив, опять же, его гвоздями к стенам.
Жена моя побелила стены, поток и печь, намыла полы, отскоблила ку- рятник ножом, повесила шторы окна и занавесила проем - ход из кухни в комнату, на заборку прибила две репродукции из журнала. Перегородка из кухни была фанерная, и ее вспучило осевшим потолком. Но уют все же был, и какой уют!
Разве сравнишь с окопом иль блиндажом, даже штабным.
Главный тон и вид придавала ора. Еще когда я боролся со снегом на станции Чусовской, прибегла как-то ко мне погубительница шинели Анна и сунула сырой и грязный комок материи: "На! Твоя кнопка занавески сде- лат". На станцию прибыл какой-то груз из Канады иль Америки, завернутый в плотную марлю, прошитую разноцветными нитями: красной, голубой и жел- той. Нарядную эту упакоу узрели вокзальные бабы и давай ее драть, к делу употреблять. Мужики в пакгаузе и на товарном дворе были всегда пьяные и за то, что бабы давали им себя пощупать, разрешили сдирать упа- ковку, на их взгляд совершенно лишнюю.
Жена моя тот лоскут от упаковки мыла-мыла, стирала-стирала - и сотво- рена была штора - радуга, сиянье, красота. И жилье наше инвалидное из- нутри сделалось куда с добром! В нем было всегда чисто,ветло от беле- ной печки и штор на окне, сотворенных из старых наволек. На углах тех шторок-задергушек жена вышила синие васильки с зелеми лепестками. Так мило получилось.
Отдельное жилище, уют, созданный своими руками, - это ли не счастье! Это ли не достижение для воинов, вступивших в мирную жиь. Правда, по- ловицы на торцах подгнили, и западня начала проваливаться в неглубокий подпол. Ну, да я-то на что, мужик-то в доме зачем?
Грубо, неумело, нестругаными обрезками я починил пол, подшил и укре- пил западню, на свалке подобрал полуведерную кастрюлю - парниш, учени- ки из артели "Металлист", обрезали проносившийся низ кастрюли, припаяли новое дно, и мы варили в той кастрюле картошку и уплетали ее за милую душу. Иногда удавалось купить на базаре кусочек сала, мы эти грамм сто делили на два-три раза, сдабривали луком - и очень-очень аппетитное ва- рево получалось.
Картофель мы сперва покупали на базаре иль его выписывали в артели "Трудовик". Луку и чесноку как-то привез нам Иван Абрамоч, чтоб мы не жили без витаминов, пообещал весною выделить нам сколь-то земли, возле своего огорода, и семенного картофеля на посадку.
* * * Здесь, в этом райском жилище, разрешился и "секрет" жены: поя- вилась у нас дочка, которую я в честь своей мамы назвал Лидией. И если прежде мы топили печь два-три раза за ночь, теперь ее приходилось жарить беспрестанно. Надо было добывать дрова. Я пошел в горсобес и нарвался на начальника, который еще в сорок втором году убыл с фронта по ранению, занял теплое местечко среди баб, царил, как бухарский падишах. "Откуда, откуда ты будешь-то? Ах, из Сибири! Ну так и поезжай в Сибирь за дрова- ми. Ха-ха-ха!.." - порадовался он своему остроумию. Я знал в этом богос- пасенномороде пока одного лишь заступника за народ - военкома Ашуато- ва. Пошел к нему. Он в телефон наорал на горсобес, и нам подвезли кузов дров. Осиновых. Сырых.
Семен Афонович сказал: "Ат варнаки! Ат шаромыжники!" - и посовето- вал сходить в вагонное депо, попробовать по линии дорпрофсожа выписать отходов, среди которых, объяснил он, попадается много старых вагонных досок. "С имя осина сгорит за милую душу", - заверил тесть.
Я не только выписал отходы на дрова, но и нашел работу в вагонн де- по, в горячем цехе, где отливали тормозные колодки и башмаки для них. Цех пыльный.
Все работы, в том числе и разгруз вагранки, вели вручную, кувалда - главный был инструмент вспомогательного рабочего.о здесь, в горячем цехе, были самые высокие заработки в депо. И я вкалывал возле вагранки, да еще и в железнодорожную школу рабочей молодежи записался, и был самым старшим в классе, и учился подходяще - хотелось, очень хотелось закре- ться в жизни, обрести устойчивое в ней место, попасть на чистую кон- торскую работу.
* * * Ранней осенью мы потеряли нашу девочку. Да и мудрено было ее не потеть в нашей халупе. Зимою жена застудила груди, и мы кормили дочь коровьим молоком, добавляя в него по случаю купленный сахар.
Но прежде чем покинуть нас, то милое, улыбчивое существо сотворило свой жизненныйодвиг, ради которого, видимо, посылал ее Бог на землю: она спасла жизнь матери и отцу. Отчаявшись натопить нашу избушку, где ребенок все время сопливел, кашлял и чихал, моя разворотливая жена, у которой ноги и ру часто опережали разум, очистила старую печку от сора и золы, поправила и замазала щели, вставила в дыры кирпичи и жарко про- топила парящее оружение.
Я после смены и школьных занятий так уставал, что часто не хватало моих сил осмотреться в хозяйстве, упредить намерения жены, роконтроли- ровать ее прыткие домашние действия. Она тоже смертельно уставала, а тут еще за печника, за штукатура и за истопника поработала. Выкупала ребенка в железном корыте, которое, опять же, изготовили в артели "Металлист" инвалиды-жестянщики из кровельного железа...