- А-а, му-уж! Как зовут-то?.. Хорошо зовут. Ну, пойдемте в избу, пой- демте в дом! - И, приостановившись во дворе, в острой полосе света, при- ложила палец к губам: - Т-с-с-с! Токо тихо. Вася вернулся с войны, да таким барином!..
Спаси Бог! Ну, потом, потом... А тети-то твоей ведь нету, - опять запричитала, но уже приглушенно и натужно, тетя Люба.
- Она что, в поездке?
- Кабы в поездке! В больнице она, дура набитая! Я одна тут верчусь. Ногу ведь она поломала!
- Как?
- А вот так! - впуская нас в дом и еще раз приложив к губам палец, продолжала рассказывать тетя Люба. - Ей ведь не сидится, не лежится и сон ее не берет!.. Пошла мыть вагон. Ну, свой бы вымыла - и насрать, так нет ведь, она и на другие полезла, советску железну дорогу из прорыва выручать!.. Ну и оскользнулась. Нога и хрясь... Чё нам, бабам старым? Ум короток, кость сахарна... О-ой, ребятушки! О-ой, мои милень-ки-ы-ы! А устали-то!..
Устали-то!.. А вид-то у вас... - совсем уж шепотом продолжала она. - Вот вы с войны, с битвы самой, с пекла, и вон какие страдальцы!.. Мой-то, мой-то, - кивнула она на плотно прикрытые двери в горницу, - с плену возвернулся - и барин барином! Сытый, важный, с пре-этэнзиями! Ну, да завтра сами увидите.
Есть-то будете? Нет. Да какая вам еда? Умойтесь, да и туда, к тетке, в ее комнатку. Да простыня-то с постели сымите. Уж в бане помоетесь, тогда...
Тряпицу нате вот. Знала бы она да ведала, голубушка моя, кто к нам приехал, да на одной ноге, на одной бы ноженьке прискакала-приползла... А вот дурой была, дурой и осталась! Все государство хочет обработать, всех обмыть, обшить, спасти и отмолить... Она ведь, что ты думашь?! В больнице угомонилась, думашь? Лежит, думашь? Как люди леж, лечится?.. Как бы не так!
Супруга моя помаленьку, полегоньку отрла меня плечиком в узенькую, всю цветами уставленную, половиками устеленную, чистенькую, уютненькую комнатку с небольшим иконостасом в пернем углу и синеной горящей лам- падкой под каким-то угодником. Сама, вся расслабившаяся, с отекшим ли- цом, по-женски мудрым, спокойная, погладила меня по голове, поцеловала в лоб, как дитятю, и пошла к тете Любетакой типичной подмосковной жи- тельнице, телом дебелой, голосом крепкой, в себе уверенной, на базаре промашки и пощады не знающей. И в это же время тетя Люба, жалостливая, на слезу и плач падкая, Бога, но больше молодых, красиво поющих богослу- жителей обожала, все про всех в Загорске, в особенности по левую сторону пруда живущих, знала, хозяйство крепкое вела прямиком к коммунизму, от него и жила, немалую копейку, даже и золотишко какое-никакое подкопила.
Скоро узнаю я все это, а пока унил, что спутнице моей от тети Любы не так-то просто отделаться. Отодвинулся к стене, освобождая узенькое место на неширокой кровати вечной бобылки, и еще успел порадоваться, что вот и про бабу не забыл, женатиком начинаю себя чувствовать. А у женати- ков как дело поставлено: все пополам, и прежде всего ложе. Супружеское.
Проснулся я ополудни. Жены моей рядом со мной уже не было. Но подушка вторая смята, значит, и ей удалось поспать сколько-то. Заслышав, что я шевелюсь в комнатке, бренчу пряжкой ремня, тетя Люба завела так, чтобы мне было слышно:
- Н-ну, Миленька, муженька ты оторвала-а-а! Во-о, ведьмедь так ведьмедь сибирский! Как зале-ог в берло-огу-у...
- Доброе утро! - глупо и просветленно улыбаясь со сна, ступил я в столовую и поскорее в коридор, шинель на плечи - и до ветру.
- Како тебе утро?! Како тебе утро?! - кричала вслед тетя Люба.
Но я уже мчался по двору, затем огородом, не разбирая дороги, треща малинником, оминая бурьян, едва в благопочии достиг нужного места.
Доспелся.
Бани у тети Любы не было - как и многие пригородные жильцы, она пользовалась общественными коммунальными услугами. Нагрев в баке воды, мы с женою вымыли головы и даже ополослись в стиральном корыте, перео- делись в чистое белье.
Так, видать, были мы увозюканы в дороге и грязны, что тетя Люба всплеснула руми:
- Ой, какие вы еще молодехонькие!..
Супруга моя постирала галифе и гимнастерку, отчистила шинель канадс- кого происхождения. Мне при демобилизации выдали бушлат, ребятам - эти вот шинели из заморского сукна, серебристо-небесного цвета. Данила ска- зал, что ехать ему в деревню, на мороз и ветер, кскоту, к назьму, к дровам и печам, бушлат
- одежина самая подходящая, и, повертев перед зеркалом не рубленную даже, чурбаком отпиленную от лиственного комля фигуру, бросил шинель мне. Может, я и в самом ле попаду на этот самый "лифтфакт" - так Дани- ла выговаривал слово "тфак", и мне в такой форсистой шинели там самое место, не одной там студентке я в ней понравлюсь, глядишь, и нескольким.
К вечеру вся моя ежина подсохла. Супруга отутюжила ее, надраила пу- говицы мелом, подшила подворотничок беленький-беленький, прицепила наг- рады, выдала стираные и даже глаженые носки - я и не знал, что носки гладят, меня это очень умилило. Я спросил: чьи они? И если бы жена ска- зала, что хозяина, не надел бы, но она сказала, что из тетиного добра, и я их надел. Ноги, привыкшие к грубым портянкам, вроде как обрадовались мягкой, облегающей нежности носков.
Когда я нарядился, подтянулся и, дурачась, повернулся перед супругой, она по-матерински ласково посмотрела на меня:
- Добрый ты молодец! Чернобровый солдатик! Никогда не смей унижать себя и уродом себя перед людьми показывать. Ты лучше всех! Красивей и смелей всех!
- И улыбнулась. - Да еще колдун к тому же.
- Ну уж, скажешь уж... - начал я обороняться, но не скрою, слова жены киселем теплым окатили мою душу и приободрили меня если не на всюальнейшую жизнь, то уж на ближайшее время наверняка.
Супруга привела в порядок и свою одежду, приоделась, вечером, когда вернулся со служ хозяин по имени Василий Деомидович, состоялся ужин, вроде как праздничный. Тетя Люба, накрыв на стол, поставила перед хозяи- ном тарелочку с салфетки, тарелочку под закуску, по левую руку две вилки, большую и малекую, по правую - два ножа, тоже большой и ма- ленький.
"Зачем столько?" - удился я. Передо мной с боку тарелки лежали одна вилка и один нож, я же и с ними-то не знал, что делать: ведь все уж по- резано, накрошено, намано. Рюмок тоже было по две, да к ним еще и вы- сокий стакан!
"А ну как нечаянно рукавом заденешь да разобьешь?!" Василий Деомидо- вич, переодетый из конторского костюма в какое-то долгополое одеяние - пижама не пижама, жакет не жакет с простроченными бортами да белый галс- тук к рочке с почти стоячим воротничком придавали хозяину, и без того крупному, вальяжному, этакую полузабытую уже на Руси дрянскую осанку, - он и за столом вел себя будто дворянин из советско кино. Вживе-то я дворян видел всего несколько штук - ссыльных, но кие уж в ссылке дво- ряне, по баракам по переселенческим обретающиеся?
Засунул салфетку за воротник и закрыл ею галстук. "Зачем тогда и на- девать было галстук-то?" - продолжал я недоумевать. Другую салфетку хо- зяин положил себе на колени. Серебряными вилками Василий Деомидович за- цепил сочной капусты, поддерживая навильник малой вилкой, донес капустдо тарелки, ничего при этом не уронив ни на стол, ни на брюки. Затем он натаскал на тарелку всего помаленьку: и огурца, и помидор, и мясца, и яичка, и селедочки кусочек, все ладно и складно расположил на тарелке, веером, да так живописно, что в середке тарелки оказался красный марино- ванный помидор и три кружка луку. Натюрморт это в живописи называет.
Тетя Люба обвела нас победительным взглядом: мол, во как мы можем! Впрочем, в глуби тети Любиного взгляда угадывалась робкая озадаченность и песья прибитость. Она суетилась, забивала внутреннее замешателтво излишней болтовней и заботливостью. А во мне поднималась пока ещенето- ропливая, но упрямая волна негодования, и сказал я себе: "Ну уж хера! Салфет на себя я натягивать не стану!" Супруга - чутлива, по морде моей или еще по чему угадав революционный мой порыв, нажала под столом на но- гу, не то ободряя, не то успокаивая. Когда хозяин взял заорлышко гра- финчик, спросил взглядом, чего мне - ее, злодейку, или красненького из бутылки с длинным горлышком, я с вызовом заявил, что солдаты, которые сражались с врагом, привычны пить только водку и только стаканами.
- Да уж, да уж! - злохтала тетя Люба, смягчая обстановку. - Уж сол- даты...
уж оне, уси Бог, как ее, злодейку, любят!.. Но вам жизнь начинать. Ты уж не злоупотребляй!..
Супруга опять давнула своей ногой мою ногу. Хозяин сделал вид, что не понял моего намека насчет сражавшихся солдат, сам он с сорок первого го- да и ровно по сорок пятый отсиделся в плену у какого-то батого немец- кого иль австрийского бауэра, научился там манерам, обрению с ножами да с вилками, к столу выходил при параде, замучил тетю Любу придирками насчет ведения хозяйства, кухни и в частности относительно еды; обед и в особенности ужин - целое парадное представление в жизни кулурных евро- пейцев: при полном свете, в зале, свежая скатерть на стол дорогие при- боры.
А где что взять? Конечно, Василий Деомидович приехал при имуществе, не то что мы. Но этого трофейного барахла, всяких столовых и туалетных принадлежностей, навалом на базаре, идут они за бесценок. С какой сторо- ны обласкать, обнежить господина? Ведь он там с немочками с францужен- ками такую школу прошел, такому обучился, что ей, простой подмосковной бабе, науку эту не одолеть. Она уж и карточки неприличе напокупала, глядя на них, действовать пробовала, да где там? Не те годы, не та стать...
"Да-а, не член, не табакерка, не граммофон, не херакерка, а бу- тыльброд с горохом!" - любил пторять наш радист, родом из Каслей или Кунгура, ковыряясь в рации, в силах ее, вечно капризничающую, настро- ить, все хрипела она да улюлюкала и ничего не передавала.
И ведь, судя по морде, хозяин сам сдался в плен, никто его туда не брал, не хватал, сам устроился там и с воы ехал как пан, во всяком ра- зе лучше, чем мы с супругой. А теперь в вел беседы на тему, как пра- ведно, чисто, обиходно, главное, без скандалов, поножовщины, воровства и свинства живут европейские народы, помай - германские, как они хотя и жестоко порой обращались с пленными, а иначе нельзя, навыкли мы при Со- ветах лодырничать, у немца ж не забалуешься, они, немцы, и детей воспи- тывают правильно - лупят их беспощадно и потому имеют послушание, не то что у нас лоботрясы никого не слушают. А на какой высот у них ис- кусство, особенно прикладное! Кладбища не кладбища, музеи-выставки под названием "Зодчество".