Прозвучал выстрел, пуля прожшла бумагу насквозь, да еще в том самом месте, где стояла печать с подписью прокурора. Лейтенант и его подчиненные, теперь уже без команды, повалились на землю.
-- Ты что наделал, паскуда!-- чуть не плача закричал лейтенант.-- Ты испортил документ, подписанный прокурором! Ты прострелил печать с гербом Советского Союза! Ты за это ответишь!
Очередной выстрел снова заставил его ткнуться в грязь носом. Стараясь не поднимать голову, лейтенант повернул лицо к Свинцову.
-- Свинцов, заползай с той стороны! Надо его отвлечь.
-- Есть!-- ответил Свинцов и приподнял зад, в который тут же впилась пуля, посланная Чонкиным.
Свинцов вдавил себя в мокрую землю и заревел нечеловеческим голосом.
-- Что с тобой, Свинцов?-- обеспокоился лейтенант.-- Ты ранен?
-- Ва-ва-ва-ва!-- выл Свинцов не от боли, а от страха, что рана смертельная.
Чонкин из-за укрытия бдительно следил за своими противниками. Они лежали в грязи, и все, кроме рыжего, не подавали признаков жизни. Позади всех лежал влипший в эту историю ни за что ни про что счетовод Волков.
За своей спиной Чонкин услышал чьи-то медленные шаги.
-- Кто там?-- вздрогнул он.
-- Это я, Ваня,-- услышал он голос Нюры.
-- А, Нюрка,-- обрадовался он.-- Подойди. Только не высувайся, убьют. Почеши какбана.
Нюра присела над кабаном, стала чесать его за ухом.
-- Видала,-- довольно сказал Чонкин.-- А ты боялась.
-- А дальше-то что будет?-- уныло спросила Нюра.
-- А чего дальше?-- Чонкин не спускал глаз с лежавших в грязи.-- Пущай лежат, покуда меня не сменят.
-- А если тебе на двор надо будет?
-- Если на двор...-- Чонкин задумался. Но тут же нашел выход из положения.-- Тогда ты посторожишь.
-- А когда стемнеет?-- спросила Нюра.
-- И когда стемнеет, будем стеречь.
-- Глупой,-- вздохнула Нюра.-- Они же серые. Их и сейчас в грязи не видать. А когда стемнеет и вовсе.
-- Ну вот еще каркаешь тут под руку,-- рассердился он на Нюру по свойственной человеку привычке направлять свой гнев на тех, кто говорит неприятную правду, как будто, если не говорить, сама правда от этого станет лучше. Но все же Чонкин задумался, стал перебирать в уме возможные варианты. И придумал.
-- Нюрка,-- сказал он, повеселев.-- Вали в избу, возьми сумку и веревку подлиньше. Поняла?
-- Нет,-- сказала Нюра.
-- Опосля поймешь. Вали.
22
Вскоре желающие могли видеть такую картину. Из своей избы вышла Нюра с длинной веревкой и с почтальонской брезентовой сумкой. Она зашла сзади лежавших на дороге людей и дала Чонкину знак рукой.
-- Эй, вы! -- закричал Чонкин из-за своего укрытия.-- Сейчас к вам подойдет Нюрка, сдадите ей левольверы. Кто
будет противиться, убью на месте. Понятно?
Ему никто не ответил. Нюра привыкла чистить рыбу с головы. Сначала она подошла к лейтенанту.
-- Отойди, сука, застрелю, -- прошипел лейтенант, не поднимая головы.
Нюра остановилась.
-- Ваня!-- закричала она.
-- Чего?
-- Он обзывается.
-- А ну отойди в сторонку! -- Чонкин навел ствол на лейтенанта и прищурил левый глаз.
-- Эй, не стреляй! Я пошутил! Вот мой пистолет.
Высоко, чтобы Чонкин видел, лейтенант перебросил через себя пистолет, и он плюхнулся к ногам Нюры.
Нюра очистила его от грязи и бросила в сумку.
-- А ты, дядя, чего ждешь? -- перешла Нюра к Свинцову, который лежал в такой позе, как будто хотел обнять всю
землю.
-- А я, милая, не жду, -- со стоном сказал Свинцов.-- Вот он лежит.-- Действительно, его револьвер системы "наган" лежал в стороне от хозяина на подсыхающей кочке. Нюра кинула его тоже в сумку.
-- Ой!-- простонал Свинцов.-- Ой, не могу.
-- Раненый, что ли?-- обеспокоилась Нюра.
-- Раненый, милая. Мне перевязочку бы. Кровью ведь изойду. Детишек у меня трое. На кого оставляю?
-- Сейчас, сейчас, потерпи еще,-- заторопилась Нюра. Хотя Свинцов на вид был чистый зверь, но у нормального человека даже зверь вызывает жалость, если страдает.
Дальше все пошло как по маслу. Остальные члены приезжей команды, видя добрый пример старших по званию, беспрекословно подчинились и сдали оружие. Они даже не стали сопротивляться, когда Нюра связывала их общей веревкой, наподобие того,как связываются альпинисты перед трудным под"емом 23
Дело шло к концу рабочего дня. От наряда, посланного на поимку дезертира, не было ни слуху ни духу, и капитан Миляга начал нервничать. Секретарша Капа битых два часа просидела на телефоне, извела телефонисток на станции, но в Красном никто не снимал трубку.
-- Ну что?-- то и дело высовывался из кабинета начальник. Капа виновато пожимала своими хрупкими плечиками,
словно из-за нее получилась такая история, и снова терпеливо крутила ручку телефонного аппарата.
За десять минут до конца работы Капа стала приводить в порядок прическу, не зная, стоит ли это делать. Если начальник позовет к себе, то все равно растреплет. Но сегодня, наверное, не позовет, куда-то запропастились эти гаврики во главе с лейтенантом Филипповым, и начальнику явно не до нее. Ровно в восемнадцать часов над дверью раздался резкий звонок. Капа подхватилась и, вихляя задом чуть больше, чем в обычное время, вошла к капитану, цветя ему навстречу неофициальной улыбкой.
Капитан, улыбаясь в ответ, предложил ей прогуляться в деревню Красное, потому что из сотрудников кроме нее никого не осталось, а он в данный момент покинуть учреждение не может.
-- Если хочешь, тут лошадь какя-то приблудилась -- возьми,-- сказал капитан.
-- Я ездить верхом не умею,-- робко сказала Капа.
-- Ну тогда так пробегись. Ты молодая, тебе семь километров не крюк.
-- Да, что вы, Афанасий Петрович!-- обиделась Капа.-- Куда я побегу по такой грязище?
-- Ничего, наденешь резиновые сапоги,-- сказал капитан.-- Тебе и идти-то только в одну сторону, а обратно вместе со всеми на машине приедешь. Да я думаю, ты их вообще встретишь на полдороге.
Капа пробовала еще возражать, но капитан ледяно улыбнулся и, назвав ее по фамилии ( это был признак крайнего крайнего раздражения), как дважды два объясни Капе, что хотя она и является вольнонаемной, но служба в военном учреждении в военное время обязывает ее выполнять приказания беспрекословно, точно и в срок, о чем она давала подписку, нанимаясь на эту работу.
Трясущимися губами Капа сказала "есть!" и с плачем вылетела из кабинета. Она побежала домой за резиным сапогами и по дороге клялась самыми страшными клятвами, что никакие уговоры и никакие угрозы ( вплоть до увольне-
ния ) не заставят ее больше лечь с этим бессердечным
человеком на этот кошмарный ободранный и продавленный,
заляпанный чернилами служебный диван. Однако приказания
ей выполнить не удалось. Ее муж, директор местного
молокозавода, давно подозревавший жену в том, что она ему
изменяет, устроил ей сцену ревности и запер в чулане.
Солнце клонилось к горизонту, когда капитан Миляга, не дождавшись возвращения своих подчиненных и никаких известий от Капы, запер вверенное ему Учреждение на большой висячий замок, оседлал приблудную лошадь и верхом отправился вслед за пропавшей командой. 24
По подсохшей к концу дня дороге лошадь бысо сла капитана Милягу вперед в неизвестность. Временами она от избытка энергии переходила на рысь, но капитан ее сдержи-
вал, желая продлить неожиданную прогулку. Настроение
Миляги улучшилось. Он беспечно поглядывал по сторонам, воспринимая затемненную сумерками местность как что-то особенное. "Эх,-- думал он,-- до чего все же наша природа красива! В какой еще стране найдешь такие сосны, березки и
прочее?" Ни в какой другой стране Миляга в жизни своей не бывал, но по врожденному патриотизму был убежден, что достойная внимания растительность там вовсе не водится. "Хорошо!-- радовался он, наполняя воздухом прокуренные
легкие.-- Думается, процент содержания кислорода здесь больше, чем в кабинете". Последнее время Миляга проводил в
кабинете дни и ночи, принося посильный вред себе и Отечеству. Правда, особо ретивым не был он никогда. И давал постоянно средние показатели, понимая, что на невидимом фроте ударником быть так же опасно, как и отстающим.
В жизни работника той службы, к которой принадлежал капитан, бывают тревожные моменты, когда торжествует Законность. За время своей карьеры Афанасию Миляге дважды пришлось пережить подобную неприятность. Оба раза шерстили всех сверху донизу, но Миляге удалось уцелеть и даже продвинуться по службе от старшего надзирателя до начальника районного отдела. Это позволяло ему смотреть в будущее со сдержанным оптимизмом, с надеждой уцелеть, когда в очередной раз восторжествует Законность.
Размышляя таким образом, не заметил он, как стемнело, и уже в полной темноте въехал в Красное. Остановившись у крайней избы, капитан услышал за калиткой строгий женский голос:
-- Борька, шут тебя подери, ты пойдешь домой или нет, или хочешь, чтобы я тебя хворостиной огрела.
В ответ послышалось веселое хрюканье, из чего капитан, по свойственной ему привычке анализировать и сопоставлять
всевозможные факты догадался, что Борька не человек.
-- Девушка, -- сказал капитан в темноту,-- не знаешь, где тут наши работники?
-- Какие работники?
-- Сама знаешь,-- стыдливо сказал Миляга.
За калиткой помолчали, потом тот же женский голос осторожно спросил:
-- А вы кто такой будете?
-- Много будешь знать, скоро состаришься, -- пошутил капитан.
-- Здесь они все, в избе,-- подумав, нерешительно сказала девушка.
-- Можно зайти?-- спросил он.
Девушка поколебалась и опять ответила неуверенно:
-- Заходите.
Он ловко соскочил на землю, привязал лошадь к забору и прошел в калитку. Женщина, молодая (как он успел заметить даже в темноте), напоследок обозвав невидимого Борьку паразитом, открыла дверь и пропустила капитана вперед.
Он прошел темными сенями, задевая какие-то гремящие вещи, потом по коридору, шаря рукой по стене.
-- Дверь справа,-- сказала девушка.
Нащупав ручку, он вошел в какую-то комнату и зажмурил глаза -- на столе горела двенадцатиленейная лампа.