Никто не говорил. Сидели понурив головы, молчали.
- Что же, так и будем в молчанку играть? - снова спросила Анфиса.
- Ты его спрашивай, - кивнула Марфа в сторону бригадира. - Чего к нам пристала?
Федор Капитонович, давно уже искоса присматриваясь к председателю, решил: "Знает", - и пошел напролом:
- Беда с нашим братом. Ладу нету, кусок изо рта рвем...
Ему не дали договорить:
- Это у тебя-то кусок изо рта рвем?
- Вырвешь, как бы не так, зубы сперва обломаешь!
- Двенадцатый год колхоз потрошишь, - видим, не слепые!
- Да что же это, Анфиса: мы тут убиваемся, а он об корове своей...
- Да уж так: для кого война, а для кого мошна! Кричали, препирались еще долго, а потом женки в один голос: замену давай!
- Ну, раз так... - сказала Анфиса, - снимать будем.
Федор Капитонович приготовился было ко всему, но этого все же не ожидал. С секунду он сидел как громом пораженный, потом вскочил на ноги, заметался, замахал руками:
- Это меня-то снимать? Ты меня ставила? С первого дня колхозной жизни... Про меня в газетах печатали... премии давали... Да за такое дело... Ты с весны на меня зуб держишь - союзки забыть не можешь...
Анфиса, бледнея, оглядела его снизу доверху.
- Да русский ли ты человек? - еле слышно прошептала она.
- Я в район поеду, я покажу, как над стариком измываться...
И Федор Капитонович, с неожиданной для него резвостью, побежал к избе.
После ужина Софрон Игнатьевич, улучив удобную минуту, подал Анфисе знак: отойдем в сторону.
Росистой тропинкой прошли к речке, присели на сухую валежину. Софрон Игнатьевич отломил ветку, подал Анфисе: отмахивайся, мол, от мошкары. Затем, нагнувшись, стал свертывать цигарку, потом долго выбивал кресалом огонь.
- Ты это зря, Петровна, - заговорил он наконец глухо, - зря все затеяла.
Анфиса ждала.
Софрон Игнатьевич жадно затянулся несколько раз подряд, резко отбросил цигарку, рассыпавшуюся искрами:
- Зря, говорю, в бригадиры назначила... - Подумав, он круто повернулся к ней лицом: - Знаешь, кто я?
- Ты что-то сегодня загадками. Слава богу, век живем...
- Я не про то... В общем, так... в белых год служил... слыхала?
С заросшего седой колючей щетиной лица на нее в упор, не мигая, смотрели усталые, измученные глаза.
- Смотри, чтоб худа не было... пока не поздно. - Софрон Игнатьевич отвернулся. - Так-то один раз в лесу назначили меня групповодом... Знаешь, что было? Секретаря ячейки чуть из партии не вышибли... А сейчас, сама знаешь, - война...
Долго молчали. Над потемневшим лесом всходил бледный месяц, в кустах за рекой отфыркивалась лошадь.
- Мало ли чего когда было, - сказала Анфиса.
- А все-таки ты подумай... худа не хочу...
- Ладно, я в ответе буду, - сказала, вставая, Анфиса.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ШЕСТАЯ
Пока ставили сено по дальним речкам, под горой, на домашнем хлопотали Степан Андреянович да Настя.
Сначала было руки опускались: нет народа. Во всем наволоке с утра до вечера топтались несколько женчонок. А тут, как на грех, еще поломалась косилка. Пришлось вызвать с Синельги Мишку Пряслина, - тот за несколько дней на своей машине исколесил целые версты.
На гребь вывели всех поголовно - старых и малых. Древнюю старуху Еремеевну, которая уже и счет годам потеряла, привезли на телеге далеко ходить она не могла, а грабли в руках еще держались.
В двадцатых числах июля Степану Андреяновичу и Насте подкатило неожиданное счастье. Ночью из Росох выехала группа Софрона Игнатьевича и на следующее утро, не ожидая распоряжений правления, вся целиком вышла на домашнее.
Под горой стало людно, как до войны. Правда, иного работничка надо под ногами разглядывать, - того и гляди, загребешь вместе с сеном, но зато было весело и шумно. Женщины - кто помоложе - принарядились: так уж исстари повелось, что, когда убирали домашнее, одевались как о празднике.
Работали без "перекура" - торопились. С самого утра начало молодить-перекрывать тучками, в воздухе стояла духота, парило. Над головами низко носились стрижи, и ребятишки с криком, постоянно вскидывая кверху грабли, пытались их подшибить. Женщины, мокрые, потные, подхлестываемые угрозой дождя, бегали от сеновала к сеновалу, на ходу подхватывали охапки, укладывали в копны. Матери, если под руку попадался зазевавшийся малец, между делом давали подзатыльника, назидательно приговаривая: "Не считай ворон, не маленький".
И все таки убрать всю луговину не удалось. Из накатившейся тучки хлобыстнуло, как градом.
Сгребальщики - и малый и старый - сыпанули кто куда: кто забрался под копну, кто нашел пристанище под кустами. Марфа Репишная, моложавая Дарья, Варвара и еще несколько женок, прикрывая головы платами, кинулись к ближайшему зароду - высокому стогу длинной кладки. Запыхавшаяся Марфа, добежав до развороченной копны, придвинутой к самому зароду, свалилась замертво. Остальные, вытирая мокрые лица, отряхиваясь, выгребая труху из-за ворота, стали пристраиваться возле нее. Старая Василиса, перед тем как сесть, перекрестилась, умиленно сказала:
- Дождик грибной. Может, хоть гриба бог даст. Одна Варвара не спешила забиться в сенную духоту. Она стояла под дождем, закинув кверху мокрое, по-детски счастливое лицо, и блаженно потягивалась разгоряченным телом.
- Женки, женки! Любо-то как... - взвизгивала она от удовольствия. - Я как росой умоюсь... Смотрите-ко, смотрите! - вдруг с изумлением зашептала она, приседая и шлепая себя по мокрым бедрам. - Бригадир-то наш... Не наробился...
Возле соседнего зарода, саженях в ста от женщин, дометывая копну, орудовал вилами Степан Андреянович - без шапки, рубаха без пояса. Огромные, раскосмаченные охапки сена то и дело взлетали кверху. Мишка Пряслин, Настя и Наденька, которая уже неделю не расставалась с граблями, вьюном кружились вокруг него, загребали остатки.
- Эй, бригадир, на перекур! - закричала Варвара.
- Захотела чего, Степана не знаешь! - проворчала, приподнявшись, Марфа и снова завалилась в сено.
- Знамо, Степонька, - с уважением сказала Василиса. - О прошлом годе попросила берестяной коробки - на крыльце висит. Дай, говорю, Макаровна, по ягоды сходить. "Нет, говорит, не дам этой коробки". Жалко, говорю? "Нет, говорит, я в этой коробке сына родила". Как, говорю, в коробке? "А так, говорит, с пожни шла да на болоте за домами и родила. В этой самой коробке и домой принесла".
- Беда какая! - удивилась Дарья. - Сам до упаду робил и жену хотел в гроб вколотить.
- Дак ведь, Дарьюшка, - живо вступилась за Степана Андреяновича Василиса, - слыхала, с чего житье-то его начиналось? Не с родителевых капиталов пошел.
Варвара, краем уха прислушиваясь к разговору, поморщилась: ну, теперь разведут скучищу... Выгибаясь, она расправила плечи, так что косточки хрустнули, и, игриво притопывая ногой, запела:
Мужичка бы нам подали -
Вот тогда б мы зажили...
- Варуха, бес, - сонно заворчала Марфа, - опять тебя затрясло...
Благочестивая Василиса встала, строго поджала постные губы:
- Срамница... пятница сегодня - нет того, чтобы о божественном... - И, тяжело переставляя свои старые ноги, на ходу крестясь, пошла на другой конец зарода.
Варвара с пресерьезным видом поклонилась ей, как послушница игуменье, и первая прыснула со смеху. Женки заворочались, заулыбались. Марфа, сердитая, злая (не дала, змея, соснуть), резко поднялась, села:
- Ох, Варуха, Варуха... И чего в тебе мужики нашли - всю жизнь липнут. Баба как баба. Только что на месте усидеть не можешь - тебя как чирей всю жизнь точит.
- Хлеб один, да вкус не один, Марфинька, - под одобрительный смешок ответила Варвара.
- Иди ты со своим хлебом...
- Я, Марфинька, знаешь какая? - не уступала Варвара. - Захочу - сам леший захохочет. Не веришь?
Она шагнула к Марфе и вдруг со смехом, дурачась, набросилась на нее, опрокинула навзничь.
- Куча, куча мала!.. - заголосили женки. Марфа, барахтаясь в сене, скинула с себя Варвару, села на нее верхом и, тяжело дыша, побагровевшая, пристыженная, начала отвешивать ей по мягкому месту.
Варвара придушенно визжала, извиваясь под Марфой, сучила ногами.
- Варка, Варка, бесстыдница... - упрашивала, трясясь от смеха, Дарья. - Не заголяй ноги - старика моего перепугаешь.
Наконец Марфа, отведя свою душеньку, отпустила ее. Та легко встала, начала ощупывать бока.
- Ну как, довольна? - ухмыльнулась Марфа.
- Еще как довольна-то, Марфа Павловна! Меня так-то ни один мужик не обнимывал. Марфушка! - воскликнула Варвара, снова подступая к ней: - И почто бог из тебя мужика не сделал?
Марфа с неподдельным ужасом замахала руками:
- Бог надо мной сжалился. Не то бы ты с шеи с моей не слезала.
- А я и так не слезу.
И Варвара ухватила Марфу за шею, прижалась к ней мокрым телом. Та лениво и нехотя оттолкнула ее и, брезгливо скривив губы, с усталостью сказала:
- Отстань, смола... Я весь век об этом не думала, а теперь поздно.
Она задумалась, мрачно сдвинула брови:
- Мне бы конца войны дождаться да с белым хлебом чаю напиться... Досыта! - добавила она с ожесточением.
В наступившей тишине кто-то вздохнул:
- Хоть бы со ржаным...
- Нет, с белым! - упрямо повторила Марфа и таким взглядом поглядела на женок, точно готова была разорвать каждого, кто осмелился бы лишить ее этой надежды.
И те согласно закивали:
- С белым, с белым, Марфинька...
- Варка, Варка, - дернула Варвару за подол Дарья. - О мужике горевала - идет...
Женки с любопытством начали вытягивать шеи: какой еще подвох придумала Дарья. А когда слева от своего зарода увидели идущего по лугу Николашу Семьина, добродушно заусмехались:
- Вот как, вот как вышагивает!
- Головушку-то как петух несет.
- Еще бы экой кусок урвал.
- Что она и нашла-то в нем? Всю жизнь в кузнице, а кроме замка да ведра...
Николаша с полным пренебрежением к дождю, который давно уже потерял свою первоначальную ярость, шел неторопливо, - прямо напоказ, - голова склонена набок, мокрые хромовые сапоги блестят за версту, а из-под короткого пиджака, небрежно накинутого на тощие плечи, щегольски выпущена длинная белая рубаха, пестро расшитая по подолу. Он, конечно, знал, что на него смотрят, и старался, что называется, не ударить лицом в грязь.