ГЛАВА СОРОК ШЕСТАЯ
- Ну вот, отпускаем, - говорил Новожилов, хмуря нездоровое, отечное лицо. - А ты грозил, кричал, помнишь? "Сам уеду..." Партия, она, брат, знает, что и как... Сейчас упираться станешь - пошлем. Смотри, что делается, - он указал на карту, густо испещренную красными и черными флажками. - Сибирь дальше...
Новожилов устало провел большой полной рукой по густым черным с проседью волосам, своевольно выгнутым на висках.
- Кстати, знаешь, кто с тобой едет? Твой старый дружок Лихачев. Да, брат, всех подчищают. Беспалый в ход пошел. Как думаешь!? От хорошей это жизни? Или уж так, чтобы кулак собрать да ударить как следует?
Лукашину понятна была тревога, прозвучавшая в голосе секретаря. Но при одном упоминании имени Лихачева в нем поднялось глухое раздражение.
- Ну, это добро - что здесь, что там. Одна цена...
Новожилов не мог скрыть своего разочарования:
- Не прав ты. В лошадях Лихачев разбирается. И завобозом был неплохой. Во всяком случае, место не пустовало...
- Место-то не пустовало! Может, ты по тому же самому и Федулова в маслопром посадил? Тепленькое местечко подыскал...
- Старая песня. Что ты мне все Федуловым тычешь? Что он мне, родня? А где люди? - Новожилов сжал кулак. - Ну-ка подсчитай... чего нам стоит отправка новой партии? За год пятого председателя райпотребсоюза меняем. Дыры-то чем-то надо заткнуть. Тут, брат, и белобилетнику Федулову рад. И вот так: одной рукой партбилет отнимаешь, а другой в контору сажаешь. А что ты думал? Если хочешь знать, я на таких, как Федулов, вроде как на спецов смотрю. Помнишь, такие в гражданскую войну были?
- Хорошенькое дело! - с издевкой усмехнулся Лукашин. - На двадцать пятом году Советской власти спецов заводить!
- Ну не придирайся. Может, я и загнул. Да один черт, я бы этого Федулова в другое время и дня не держал.
- А я бы и сейчас не держал, - сказал Лукашин.
- Войну, брат, без маневров не выиграть. А здесь у нас фронт - видал какой?
Новожилов примиряюще заглянул в глаза Лукашину, но, поняв, что того не переубедишь, махнул рукой.
- Ладно. Кончим об этом, а то еще поругаемся на прощанье. - Глаза секретаря вдруг потеплели. - Пиши, не забывай. Да, может, после войны к нам надумаешь? Северяне народ хороший.
Лукашин задумчиво покачал головой:
- Ну об этом рано загадывать. Мне еще войну сперва переехать надо, а эта река - сам знаешь...
- Эх жаль, - подмигнул Новожилов, - женить тебя не успели. А то бы не так разговаривал. А может, какую зазнобу оставляешь? В таком малиннике жил, да чтобы постником...
Лукашин густо покраснел.
- Уж не председательница ли? А что, женщина она красивая, видная. Только туда, брат, не заглядывай - муж есть.
- Давай, знаешь, - вспылил Лукашин, - оставим упражнения в остроумии до следующего раза...
- Экой ты ершистый сегодня... Насчет Мининой я, конечно, пошутил, а в общем понимаю тебя: сейчас не до этого. Я, брат, про себя скажу. Иной раз даже неловко как-то становится. Вот, мол, у тебя семья, жена, прочее. Как будто ты в чем виноват...
Новожилов помолчал, потом вплотную придвинулся к Лукашину:
- Вот, говорят, война инстинкты разные пробуждает в человеке. Приходилось, наверно, и тебе читывать. А я смотрю - у нас совсем наоборот. Люди из последнего помогают друг другу. И такая совесть в народе пробудилась - душа у каждого насквозь просвечивает. И заметь: ссоры, дрязги там - ведь почти нет. Ну как бы тебе сказать? Понимаешь, братья и сестры... Ну, понимаешь, о чем я думаю?
Путаные, несколько наивные рассуждения Новожилова взволновали Лукашина. Ему показалось, что секретарь выразил примерно те самые мысли, которые не раз приходили в голову и ему. И он готов был сейчас простить Новожилову многое из того, с чем решительно не соглашался в его практике.
- Понимаю, понимаю, - живо откликнулся Лукашин. Но, подумав, добавил: - Только тут не так просто. Как бы за этим братством нам кое-что не проглядеть.
Новожилов насторожился.
- Вот, например, Клевакин в Пекашине. Ох, сложная фигура. Я таких видывал в других местах. Посмотришь - активист, с первого дня в колхозе. А у кого за последние десять лет дом новый? У Федора Капитоновича. У кого дом полная чаша? У Федора Капитоновича,
- В семье не без урода. Кто же говорит, что у нас все ангелы и собственническая психология изжита? Не в этом суть сейчас...
- Нет, ты погоди, погоди, - остановил Лукашин Новожилова. - Тут не так просто. Собственническая психология, она тоже разная бывает. Степана Андреяновича в Пекашине знаешь? Ставрова? Ну, у которого сына на войне убили... Сани, телегу сдал?
- Как же, как же! Первая опора Мининой...
- Теперь смотри, что сделал этот Степан Андреянович. Сани, сбрую, телегу - все приготовил. Тоже собственник. Только он все это делал втихаря, в своей норе, тайком от людей. Да своими руками - вот что главное. А Федор Капитонович? Этот совсем по-другому. Этот - колхоз хочет в свои сани запрячь. Приспособился - из тех же колхозных пор сок выжимает. Да еще в почете, в мичуринцах ходит. Так?
Новожилов сделал протестующий жест.
- Ну как же! Он тут в райцентре кое-кому глаза табаком засыпал - оборону выстроил. Он и мне огурчиков свежих приносил. Наши, говорит, не понимают - не оценят. Культурного человека, говорит, приятно и угостить. Видал? И знаешь, что меня удивляет? Терпимость колхозников. Ну сняли с бригадиров. А дальше? Да я бы из него душу вытряхнул, счет предъявил. Вот тот же Степан Андреянович. Был у меня с ним разговор о Федоре Капитоновиче. Только рукой отмахнулся. Положим, этот считает, что морального права не имеет: сам в грехе жил. Ну а остальные? Вроде как брезгуют им, боятся испачкаться об него...
- Не то сейчас на уме у людей, - задумчиво произнес Новожилов. - Понимают, в какую мишень бить надо.
- Да, но с этим Федором Капитоновичем - помяни мое слово - придется еще иметь дело. Нет, так просто от него не отмахнешься.
- Ладно. - Новожилов встал, расправил плечи. - Ты еще загляни перед отъездом. С тобой интересно поговорить... Что-то у меня к тебе еще было... Да, вот что. Помнишь, ты говорил мне насчет профиля колхозов? Ну, что в одном колхозе надо упор на животноводство делать, а в другом на овощи. Помнишь?
Лукашин утвердительно кивнул головой.
- Ну так я об этом думал... Это очень важно. Не поленись, напиши подробную записку. Это все надо обмозговать. А то у нас действительно ерунда. Есть ли, нет ли у колхоза пастбища, сенокосы, выгодно ли им овощи разводить, а план один, все чохом...
На улице Лукашин подумал: надо бы в больницу сходить - Настю проведать. Но он представил, какая это будет тягостная встреча, и решил отложить свидание ближе к отъезду.
После полудня, справив дела в военкомате, Лукашин на попутной подводе выехал в Пекашино. Возница, крупная глухая баба, в ушанке поверх шали, как села в передок телеги, так и сидела истуканом, не пошевелившись ни разу за всю дорогу. Лошаденка тащилась, еле передвигая ноги. Телега, давно не мазанная, скрипела.
Лежа в задке телеги, Лукашин покусывал травяную былку и думал все об одном и том же: об Анфисе, об их разрыве, о том, как глупо все получилось у Варвары. "Ах, чертова баба, - горячился он, - вот бы кого вздул сейчас с удовольствием!"
"Виноват... виноват..." - со скрипом выговаривали колеса.
Он ворочался с боку на бок, закрывал руками уши, но стоило ему забыться, и в уши опять лез скрипучий перестук колес: "Виноват... виноват..."
"Ну, конечно же, виноват, - признавался Лукашин. - И надо было таскаться к этой вертихвостке... Баню выдумала... "
И чем больше он бичевал себя, тем прекраснее и желаннее становилась для него Анфиса. Закрыв глаза, он припоминал свои встречи и разговоры с нею, мысленно нашептывал ей самые нежные и ласковые слова, снова и снова вспоминал свою недавнюю встречу у прясла. Растерянно-счастливые глаза Анфисы, какая-то хмельная, головокружительная работа... Полдник под кустом. В тени куста холодок, но от разгоряченного тела Анфисы - жар. Как от солнца... Вечером они шли по теплой, пыльной дороге, из-под ног у них с треском сыпались кузнечики, пахло конопляниками, и в мягких сумерках, совсем-совсем рядом, ее лицо... Ах, как хорошо!..
Резкий толчок телеги встряхнул его. Он открыл глаза. Телега сворачивала с большака в перелесок. Значит, скоро сельсовет. Подумав, он спрыгнул наземь Недоставало еще встретиться сейчас с председателем. Начнет опять изводить вопросами, что да как на фронте. Будто он Комитет обороны... Сзади него последний раз проскрипели колеса.
За поворотом большака Лукашин спустился к реке - лугами до Пекашина ближе. Сквозь приречные кусты ивняка лениво поблескивала Пинега. Нога мягко ступала по роскошной отаве. Тихо похрустывали опавшие листья. Наступала осень...
У ручья Лукашин нагнулся, чтобы напиться. И в это время услышал над собой какие-то тоскливые, за душу хватающие звуки, падающие прямо с неба. Он поднял голову. Высоко-высоко в холодном поднебесье, вытянувшись неровным, изгибающимся клином, летели журавли.
"Рано они что-то в этом году", - подумал Лукашин.
Закинув голову, он долго следил за ними. Вот уж они рябят черными точками, вот уж и точки растаяли в голубой дали, а в воздухе все еще стоит тоскливое прощальное "курлы"...
Тревожное, щемящее чувство все сильнее и сильнее охватывало его. Он попытался представить себе путь журавлей: через фронты, через пожарища, через завесы черного дыма, подымающегося до самого неба...
И постепенно в его воображении встала Россия - израненная, окровавленная, в неимоверном напряжении ведущая гигантский бой на своих просторах. Сейчас он как бы заново перечитывал суровые призывы газет, вникал в их простой и страшный смысл: "Социалистическое отечество в опасности!", "Ни шагу назад!", "Выстоять!". И постыдными и ничтожными показались ему те личные переживания и муки, которыми он жил и страдал последнее время. Одно огромное желание: "Выстоять!", которым сейчас жила вся страна, захватило его целиком и вытеснило все другие желания.
Твердым, размашистым шагом Лукашин зашагал к деревне. Теперь все ясно. Скорей, скорей на фронт!