И Мишка, бог знает в который раз, принялся перебирать всевозможные комбинации, которые можно было предпринять с разным домашним старьем.
"Ну хорошо, - старался он рассуждать спокойно. - Петьке из старых мамкиных сапог сделаю, Гришке Лизкины перетяну, - это мы можем. А вот что Лизке? Из чего бы Лизке сапожонки смастерить, - хоть убей, не придумаю... Ну а Федюшка да Танька - о тех забота мала, на печи перезимуют. Жалко Федюшку, да что поделаешь? А мне придется папкины донашивать..."
Горячий комок подступил к горлу Мишки. Он тряхнул головой и огромным напряжением воли заставил себя не думать об отце.
Вскоре мысли его целиком сосредоточились на лесозаготовках. Удастся ли ему попасть на курсы трактористов, которые открываются в этом году в леспромхозе? Неужели опять к годам придираться будут? Прямо-таки беда с этими годами. Ни на войну, ни на подходящую работу. Ну да черта с два! Раз у него талант по машинной части - не удержишь. Только бы у трактора оказаться, а уж на трактор он залезет, будьте спокойны! Да это еще не все. То ли еще сделает! Ночей спать не будет, а лес на избу заготовит. Иначе какой он хозяин! Мамка теперь уже глаз с прогнивших углов не сводит. Погоди маленько. Не сразу Москва строилась. Сперва лес, а потом уж стены.
У Мишки дух захватывало, когда он рисовал себе будущую новую избу. Обязательно в лапу, как у Феди Кротика и Варвары. И чтобы с этим чердачком наверху или как его - мизинчиком зовут... Уж он постарается! Сам плотничьему делу выучится, а сделает так, что комар носу не подточит. А прохожие-то будут дивиться, спрашивать: "Чей это такой дом?" - "Михаила Ивановича", - скажут земляки. "Это какого Михаила Ивановича?" - "Старшего сына Ивана Пряслина, что на войне погиб". - "Да... - призадумаются люди. - Ивана Пряслина сами знавали, а чтобы у него сын такой - не слыхали". - "И не мудрено, - скажут земляки. - Нашему Михаилу Ивановичу всего пятнадцать лет..."
Размечтавшийся Мишка едва не сунулся носом в землю. Лошади внезапно остановились.
- Но, черт, балуй...
Лошади рванулись и опять остановились.
Что еще там такое? Он слез с сиденья, распрямил занемевшую спину, потом, обойдя платформу, нагнулся над режущим аппаратом. Ну, конечно, в зубья земли набилось.
Он терпеливо очистил руками зубья, окинул взглядом поле. Кошеница, кошеница... Ничего себе, гектара два после обеда сдул...
В воздухе парило. Мокрая рубаха льнула к телу. Над головой вились стрижи.
- А ведь, чего доброго, дождь будет, - сказал Мишка, вглядываясь в небо.
Ох уж это бабье! Работай тут с ними. Обещали сразу после обеда, а теперь часов семь, - прикинул он время по тени. Сидят где-нибудь, чешут языками.
Он поднял с поля горсть кошеницы, помял в руке. Дождь будет - вишь, и солома отмякла. Затем, скрутив вехоть, протер им мокрые спины запарившихся лошадей, поправил шлеи, пощупал под хомутами.
- Ну что, милые, уморились? - Мишка потрепал по мягким губам тяжело дышавших лошадей. - Ничего, часика через два травку щипать будем. Травка вкусная, зеленая.
"А может, не косить больше? - подумал он, опять поглядывая на небо. - Дождь зарядит - один черт пропадать".
В это время сбоку на дороге послышались голоса, затем показались и сами вязальщицы: Варвара, Марфа, Дарья, Василиса...
Плывут. И по дороге языком вертят. Ну он сейчас всыплет чертей!
- Эй, вы, уснули там! - закричал Мишка, и вдруг слова застряли у него в горле.
Из-за куста вынырнул красный сарафанчик. Дунярка... Она вприпрыжку, бойко размахивая соломенным вяслом, догоняла вязальщиц. Что это? Машет ему рукой... Сердце у него радостно забилось. Дунярка!.. Но в ту же секунду страх охватил его, и он со злостью подумал: "Размахалась. Бабы увидят - начнут кости перемывать". Он повернулся спиной к вязальщицам и начал старательно подтягивать узду на лошади. "Дурак! - раздумал Мишка. - Кого испугался? Бабья!"
Он сунул руки в карманы штанов и, приняв решительную позу, стал ждать, когда поравняются с ним женщины. Покажи им, покажи где раки зимуют!
- Вы бы еще ночью пришли! - закричал он подходившим вязальщицам.
- А ночью-то не струсишь с бабой встретиться?
- Чего плетешь? - крикнула на Варвару Марфа. - Знай, с кем шутить.
- Ты, Марфинька, не думай. Он из молодых, да ранний. На днях идем к реке - с тобой, Дарка? - что за диво? Кавалера да барышню только что впереди видели, а повстречали - одна Дунярка. Куда девался кавалер? Смотрим, а кавалер наш сидит в ляге. Голову в землю уткнул, одна рубаха белеет. Верно говорю, Мишка?
Мишка стоял, сжимая кулаки в карманах, и ненавидящим взглядом провожал женщин, проходивших мимо него по меже.
Вдруг он с ужасом увидел: к нему по полю бежит Дунярка... Топ, топ, топ...
- Чего тебе? - прохрипел Мишка.
- Миша, знаешь чего, кино сегодня. Так ты приходи. А как кончится кино, подожди меня за клубом. Знаешь, у братской могилы. Ладно? Я завтра уезжаю.
Дунярка, доверчиво взглянув Мишке прямо в глаза, сунула ему что-то в руку:
- Это тебе... сама вышивала...
Зашуршала солома под убегающими ногами.
Мишка разжал руку. На ладони лежал крохотный, как цыпленок, пестренький платочек.
Заливаясь краской, он повертел головой: "Ну и ну, вот так штука..."
- Что, Дунярка, поговорила с дролечкой? - Это опять Варвара.
"Ну, погоди у меня, - стиснул зубы Мишка, - Тресну где-нибудь из-за угла, небось язык-то сразу покороче станет".
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ
Кончив работать, Мишка быстро выгнал лошадей на свежую отаву и, радостно крикнув им: "До завтра!" - выбежал на полевую тропинку.
Солнце уже опускалось на верхушки леса. В низинах поднимался туман.
Рысью, рысью, Мишка!
В придорожных кустах лениво вспархивают потревоженные птахи, отогнутые голенища сапог хлопают, как крылья.
...Надо будет рубаху надеть сатиновую, а то как трубочист. И как это она при всех подошла давеча?.. Платочек подарила. А чего с ним делать, с этим платочком? Увидят ребята - обсмеют. Отец-то у нее черт догадливый. Как в воду глядел. Наверно, придется жениться на Дунярке. Ну и что, все женятся...
Терпко запахло конопляниками. Вот и болото. За болотом серая крыша гумна с молотилкой, бани, первые дома, а там и их дом.
Тропинка, огибая старую насыпь камешника, сворачивала на широкий разъезженный большак. Мишка приостановился, посмотрел на петляющую стороной дорогу. Э, давай прямо, раза в два ближе.
По голенищам захлестало росяной травой, сыро... Трещат сучья под ногами. Кусты, кусты... Вязнут ноги, хлюпает вода. Бывает же такая пакость на земле! Потом клочья, клочья... Раз прыжок, два прыжок... Выбрался! Сухое болото, редкие сосенки-мутовки. Нестерпимо запахло багульником, из-под ног дробью посыпались мелкие лягушата. Вот где приманки-то для щук... И как это он раньше не догадался?
На деревне хлопнул движок. Мишка вздрогнул. Неужели началось кино? Еще хлопок, еще - и смолкло. Нет, это моторчик пробовали.
Ах, Дуняра, Дуняра! И как это - после кино за клубом? А ну как увидят? Ну и пускай... Вот возьмет да сядет в кино рядом назло всем.
Быстро надвигается стена гумна. Жми, жми. Мишка! Ух, вот и дорога, гумно... Надо хоть немножко сапоги о траву вытереть.
Что это там? Крик на гумне?
- Под суд захотела? - Да ведь это же голос Анфисы Петровны. Кого она так разделывает?
В несколько прыжков он достиг стены гумна, припал глазами к щели.
Мамка?.. Чего это она сидит у вороха зерна и лицо руками закрыла? Над матерью - Анфиса Петровна, тычет ей рукой в колени:
- Ты подумала, что сотворила? Подумала?
Страшная догадка мелькнула у Мишки: ему показалось, что на переднике у матери зерно.
- Да за такое дело знаешь что? На десять лет сажают.
Рука его скользнула по стене, и он ткнулся коленом в землю. Встал, медленно побрел прочь. Вдогонку ему голос Анфисы Петровны, всхлипывания матери.
Он вздрогнул, спотыкаясь побежал.
У колодца шум, говор, смех. Его как подбросило. Наверно, все, все знают...
Он кинулся с дороги в сторону и, нагнувшись, побежал картофельниками. Потом перелезал через какие-то изгороди, жался к стенам домов, чтобы избежать встречи с людьми, опять перелезал через изгороди. Темной стеной встал перед ним кустарник. Он оглянулся - ничего не видно; сел в траву.
- Робятища, жмите, жмите ее...
Да ведь это Лизка с ребятами овцу загоняет. Откуда Лизка? Почему Лизка? Приподняв голову, он поглядел вокруг себя и в темноте справа различил амбар. Так он в своем огороде...
Голубым чудесным виденьем вспыхнуло перед ним жаркое июньское утро... Отец... прощание с ним...
Затрещал движок у клуба. Мишка вскочил на ноги, сделал несколько шагов и опять сел. Нет, нет...
Глухое отчаяние придавило его к земле. Ему было жалко себя, жалко Дунярку. Наверно, опять подумала: надул Мишка...
В кустах что-то зашуршало, забарабанило. На лицо ему упало несколько капель. Дождь... Но он даже не пошевелился.
Потом дождь перестал, и на черном небе высыпали холодные, бесконечно далекие звезды.
Громко хлопал движок у клуба.
А он все сидел в мокрой траве - один на один с этим огромным непонятным миром - маленький, несчастный, и молча плакал...
ГЛАВА СОРОКОВАЯ
Весь вечер - разговаривала ли Анфиса с людьми в правлении, доила ли дома корову - из головы у нее не выходил случай на молотилке. Анну Пряслину - за таким делом застала... Да что она, с ума сошла? Не себя, так хоть бы ребят-то пожалела...
Ей вспомнился давнишний случай. Года за три до войны вот так же захватили с колосом Марфу Яковлеву. И всего-то с килограмм было. А вскоре дом заколотили, детей забрала к себе сестра. Нет, нет... - говорила себе Анфиса. - Чтобы она да своими руками... Этаких-то малышей... Мало их война осиротила...
В полном отчаянии, не зная, на что решиться, она села ужинать. Кусок не лез в горло. Гнев и обида душили ее. Разве не могла она, та же самая Анна, попросить добром? Да разве она, Анфиса, не заботилась о ней? Кажись, кому-кому, а ей не отказывала.
Хлопнули ворота, стук в дверь.
- Что там еще за стуки? Входи. Дверь отворилась, и порог переступил кто-то мокрый, сгорбившийся. Мишка!..