- Фомка! Скажи -на ком ты зубы себе отточил? а?
- Разве острые стали? -спросил Фома, обрадованный таким обращением крестного.
- Ничего... Это хорошо, брат... это оч -чень хорошо! .Боялись мы с отцом -мямля ты будешь!.. Ну, а водку пить выучился?
- Пил...
- Скоренько!.. Помногу, что ли?
- Зачем помногу-то...
- А вкусна?
- Не очень...
- Тэк... Ничего, всё это не худо... Только вот больно ты открыт, - во всех грехах и всякому попу готов каяться... Ты сообрази насчет этого - не всегда, брат, это нужно... иной раз смолчишь - и людям угодишь, и греха не сотворишь. Н -да. Язык у человека редко трезв бывает. А вот и приехали... Смотри - отец-то не знает, что ты прибыл... дома ли еще?
Он был дома: в открытые окна из комнат на улицу несся его громкий, немного сиплый хохот. Шум пролетки, подъехавшей к дому, заставил Игната выглянуть в окно, и при виде сына он радостно крикнул:
- А-а! Явился...
Через минуту он, прижав Фому одной рукой ко груди, ладонью другой уперся ему в лоб, отгибая голову сына назад, смотрел в лицо ему сияющими глазами и довольно говорил:
- Загорел... поздоровел... молодец! Барыня! Хорош у меня сын?
- Недурен, - раздался ласковый, серебристый голос.
Фома взглянул из-за плеча отца и увидал: в переднем углу комнаты, облокотясь на стол, сидела маленькая женщина с пышными белокурыми волосами; на бледном лице ее резко выделялись темные глаза, тонкие брови и пухлые, красные губы. Сзади кресла стоял большой филодендрон, - крупные, узорчатые листья висели в воздухе над ее золотистой головкой.
- Доброго здоровья, Софья Павловна, - умильно говорил Маякин, подходя к ней с протянутой рукой. - Что, всё контрибуции собираете с нас, бедных?
Фома молча поклонился ей, не слушая ни ее ответа Маякину, ни того, что говорил ему отец. Барыня пристально смотрела на него, улыбаясь приветливо. Ее детская фигура, окутанная в какую-то темную ткань, почти сливалась с малиновой материей кресла, отчего волнистые золотые волосы и бледное лицо точно светились на темном фоне. Сидя там, в углу, под зелеными листьями, она была похожа и на цветок и на икону.
- Смотри, Софья Павловна, как он на тебя воззрился, - орел, а? -говорил Игнат.
Ее глаза сузились, на щеках вспыхнул слабый румянец, и она засмеялась - точно серебряный колокольчик зазвенел. И тотчас же встала, говоря:
- Не буду мешать вам, до свидания!
Когда она бесшумно проходила мимо Фомы, на него пахнуло духами, и он увидал, что глаза у нее темно-синие, а брови почти черные.
- Уплыла щука, - тихо сказал Маякин, со злобой глядя вслед ей.
- Ну, рассказывай нам, как ездил? Много ли денег прокутил? - гудел Игнат, толкая сына в то кресло, в котором только что сидела Медынская. Фома покосился на него и сел в другое.
- Что, хороша, видно, бабеночка-то? - посмеиваясь, говорил Маякин, щупая Фому своими хитрыми глазками. - Вот будешь ты при ней рот разевать... так она все внутренности у тебя съест...
Фома почему-то вздрогнул и, не ответив ему, деловым тоном начал говорить отцу о поездке. Но Игнат перебил его речь:
- Погоди, я коньячку спрошу...
- А ты тут всё пьешь, говорят...-неодобрительно сказал Фома.
Игнат с удивлением и любопытством взглянул на него и спросил:
- Да разве отцу можно этак говорить, а? Фома сконфузился и опустил голову.
- То-то! - добродушно сказал Игнат и крикнул, чтоб дали коньяку...
Маякин, прищурив глаза, посмотрел на Гордеевых, вздохнул, простился и ушел, пригласив их вечером к себе пить чай в малиннике.
- Где же тетка Анфиса? -спросил Фома, чувствуя, что теперь, наедине с отцом, ему стало почему-то неловко.
- В монастырь поехала... Ну, говори мне, а я - выпью...
Фома в несколько минут рассказал отцу о делах и закончил рассказ откровенным признанием:
- Денег я истратил на себя... много.
- Сколько?
- Рублей... шестьсот...
- В полтора-то месяца! Немало... Вижу, что для приказчика - дорог ты мне... Куда ж это ты их всыпал?
- Триста пуд хлеба подарил...
- Кому? Как? Фома рассказал.
- Ну это - ничего! - одобрил его отец. - Это - знай наших!.. Тут дело ясное -за отцову честь... за честь фирмы... И убытка тут нету, потому - слава добрая есть, а это, брат, самая лучшая вывеска для торговли... Ну, а еще?
- Да... так, как-то... истратил...
- Говори прямо... не о деньгах спрашиваю, - хочу знать, как ты жил, - настаивал Игнат, внимательно и строго рассматривая сына.
- Ел... пил...- не сдавался Фома, угрюмо и смущенно наклоняя голову.
- Пил? Водку?
- И водку...
- А! Не рано ли?
- Спроси Ефима -напивался ли я допьяна...
- На что спрашивать Ефима? Ты сам должен всё сказать... Так, стало быть, пьешь?
- Могу и не пить...
- Где уж! Коньяку хочешь?
Фома посмотрел на отца и широко улыбнулся. И отец ответил ему добродушной улыбкой.
- Эх ты... чёрт! Пей... да смотри, - дело разумей... Что поделаешь?.. пьяница -проспится, а дурак -никогда... будем хоть это помнить... для своего утешения... Ну и с девками гулял? Да говори прямо уж! Что я- бить тебя, что ли, буду?
- Гулял... была одна на пароходе... От Перми до Казани вез ее...
- Ну...- Игнат тяжело вздохнул и, насупившись, сказал: -Рано опоганился...
- Мне двадцать лет... А ты говорил, что в твое время пятнадцатилетних парнишек женили...-смущенно возразил ему сын.
- То -женили... Ну, ладно, будет про это говорить... Ну, повелся с бабой, - что же? Баба - как оспа, без нее не проживешь... А мне лицемерить не приходится... я раньше твоего начал к бабам льнуть... Однако соблюдай с ними осторожность...
Игнат задумался и долго молчал, сидя неподвижно, низко склонив голову.
- Вот что, Фома, - вновь заговорил он сурово и твердо, - скоро я помру... Стар. В груди у меня теснит, дышать мне тяжело... помру... Тогда всё дело на тебя ляжет... Ну, сначала крестный поможет тебе - слушай его! Начал ты... не худо, всё обделал как следует, вожжи в руках крепко держал... Дай бог и впредь так же... Знай вот что: дело - зверь живой и сильный, править им нужно умеючи, взнуздывать надо крепко, а то оно тебя одолеет... Старайся стоять выше дела... так поставь себя, чтоб всё оно у тебя под ногами было, на виду, чтоб каждый малый гвоздик в нем виден был тебе...
Фома Смотрел на широкую грудь отца, слушал его густой голос и думал про себя:
"Ну, не скоро ты помрешь!"
Эта мысль была приятна ему и возбуждала в нем доброе, горячее чувство к отцу.
- Крестного держись... у него ума в башке -на весь город хватит! Он только храбрости лишен, а то- быть бы ему высоко. Да, - так, говорю, недолго мне жить осталось... По-настоящему, пора бы готовиться к смерти... Бросить бы всё, да поговеть, да позаботиться, чтоб люди меня добром вспомянули...
- Вспомянут! -уверенно сказал Фома.
- Было бы за что...
- А ночлежный-то дом?
Игнат взглянул на сына и засмеялся. .- Сказал Яков-то, успел! Ругал, чай, меня?
- Было немножко, -улыбнулся Фома.
- Ну, еще бы! Али я его не знаю?
- Он насчет этого так говорил, точно его деньги-то...
Игнат откинулся на спинку кресла и расхохотался еще сильнее.
- Ах старый ворон, а? Это ты верно... Для него что свои деньги, что мои - всё едино ,- вот он и дрожит... Цель есть у него, лысого... Ну-ка скажи - какая?
Фома подумал и сказал:
- Не знаю...
- Э! Соединить он деньги-то хочет...
- Как это?
- Да ну, догадайся!..
Фома посмотрел на отца и - догадался. Лицо его потемнело, он привстал с кресла, решительно сказав:
- Нет, я не хочу! Я на ней не женюсь!
- О? Что так? Девка здоровая, неглупая, одна у отца...
- А Тарас? Пропащий-то?
- Пропащий - пропал, о нем, стало быть, и речь вести не стоит... Есть духовная, и в ней сказано: "Все мое движимое и недвижимое - дочери моей Любови..." А насчет того, что сестра она тебе крестовая, -обладим...
- Всё равно, - твердо сказал Фома, - я на ней не женюсь!
- Ну, об этом рано говорить... Однако - что эта она как не по душе тебе?
- Не люблю этаких...
- Та -ак! Ах ты, скажите, пожалуйста! Какие же вам, сударь, больше по вкусу?..
- Которые попроще... Она там с гимназистами да с книжками... ученая стала!.. Смеяться будет надо мной...- взволнованно говорил Фома.
- Это, положим, верно, - бойка она - не в меру... Но это - пустое дело! Всякая ржавчина очищается, ежели руки приложить... А крестный твой - умный старик... Житье его было спокойное, сидячее, ну, он, сидя на одном-то месте, и думал обо всем... его, брат, стоит послушать, он во всяком житейском деле изнанку видит... Он у нас - ристократ - от матушки Екатерины! Много об себе понимает... И как род его искоренился в Тарасе, то он и решил -тебя на место Тараса поставить, чувствуешь?
- Нет, уж я сам себе место выберу, - упрямо сказал Фома.
- Глуп еще ты...- усмехнулся отец. Их разговор был прерван приездом тетки Анфисы...
- Фомущка! Приехал...- кричала она где-то за дверями. Фома встал и пошел навстречу ей, ласково улыбаясь...
...Вновь жизнь его потекла медленно и однообразно. Сохранив по отношению к сыну тон добродушно насмешливый и поощрительный, отец в общем стал относиться к нему строже, ставя ему на вид каждую мелочь и всё чаще напоминая, что он воспитывал его свободно, ни в чем не стеснял, никогда не бил.
- Другие отцы вашего брата поленьями бьют, а я пальцем тебя не тронул!
- Видно, не за что было, - спокойно заявил однажды Фома.
Игнат рассердился на сына за эти слова и тон.
- Поговори!- зарычал он. -Набрался храбрости под мягкой-то рукой... На всякое слово ответ находишь. Смотри - рука моя хоть и мягкая была, но еще так сжать может, что у тебя из пяток слезы брызнут!.. Скоро ты вырос - как гриб-поганка, чуть от земли поднялся, а уж воняешь...
- За что ты сердишься на меня? - недоуменно спросил Фома отца, когда тот был в добром настроении...
- А ты не можешь стерпеть, когда отец ворчит на тебя... в спор сейчас лезешь!..
- Да ведь обидно... Я хуже не стал... вижу я ведь, как вон другие в мои лета живут...
- Не отвалится у тебя голова, ежели я ругну тебя иной раз... А ругаюсь - потому что вижу в тебе что-то не мое... Что оно -не знаю, а вижу-есть... И вредное оно тебе...