Как-то раз Фома сказал ей:
- Однако сколько мы с тобой денег-то посеяли.
Она взглянула на него и спросила:
- А куда их беречь?
"Куда, в самом деле?" -подумал Фома. удивленный тем, что она так просто рассуждает.
- Ты кто такая? -спросил он ее в другой раз.
- Разве забыл, как меня зовут?
- Ну, вот еще!
- Так чего ж тебе надо?
- Я насчет происхождения спрашиваю...
- А! Ну, ярославская я, -из Углича, мещанка... Арфистка... Что же, - слаще я для тебя буду, когда ты узнал, кто я?
- Разве я узнал? - усмехаясь, спросил Фома.
-Мало тебе! А больше -я ничего не скажу... На что? Все из одного места родом -и люди и скоты... Пустяки все эти разговоры... Ты вот давай подумаем, как нам жить сегодня?
В этот день они катались на пароходе с оркестром музыки, пили шампанское и все страшно напились. Саша пела какую-то особенную, удивительно грустную песню, и Фома плакал, как ребенок, растроганный пением. Потом он плясал с ней "русскую", устал, бросился за борт и едва не утонул.
Теперь, вспоминая это, - и многое другое, - он чувствовал стыд за себя и недовольство Сашей. Он смотрел на ее стройную фигуру, слушал ровное дыхание ее и чувствовал, что не любит эту женщину, не нужна ему она. В его похмельной голове медленно зарождались какие-то серые, тягучие мысли. Как будто всё, что он пережил за это время, скрутилось в нем в клубок тяжелый и сырой, и вот теперь клубок этот катается в груди его, потихоньку разматываясь, и его вяжут тонкие серые нити.
"Что это со мной происходит? - думал он. - Кто я такой?"
Его поразил этот вопрос, и он остановился над ним, пытаясь додуматься - почему он не может жить спокойно и уверенно, как другие живут? Ему стало еще более совестно от этой мысли, он завозился на сене и с раздражением толкнул локтем Сашу.
- Тише!.. - сквозь сон сказала она.
- Ну, ладно, не велика барыня! - пробормотал Фома.
- Что?
- Ничего...
Она повернулась спиной к нему и, сладко зевнула, заговорила лениво:
- Видела во сне, будто опять арфисткой стала. Пою соло, а против меня стоит большущая грязная собака, оскалила зубы и ждет, когда я кончу... А мне - страшно ее... и знаю я, что она сожрет меня, как только я перестану петь... и вот я всё пою, пою... и вдруг будто не хватает у меня голосу... Страшно! А она - щелкает зубами... К чему это?..
- Погоди болтать! - угрюмо остановил ее Фома. - Ты вот что скажи: что ты про меня знаешь?
- А вот знаю, что проснулся ты, - не поворачиваясь к нему, ответила она.
- Это верно -проснулся я, -задумчиво молвил Фома и, закинув руки за голову, продолжал. - Оттого тебя и спрашиваю -какой я, по-твоему, человек?
- Похмельный, - зевнув, ответила Саша.
- Александра! - просительно воскликнул Фома. - Не балуй! Ты скажи по совести, что ты обо мне думаешь?
- Ничего не думаю! - сухо ответила она. Он тяжело вздохнул и замолчал. Полежав с минуту тоже молча, Саша заговорила обычным своим, равнодушным голосом:
- Скажи ему! С какой это стати стану я думать о всяком? Мне о себе подумать и то -некогда... А может, не хочется...
Фома сухо засмеялся и сказал:
- Мне бы не хотеть ничего! . Женщина подняла голову с подушки, заглянула в лицо Фомы и снова легла, говоря:
- Мудришь ты.. Смотри -добра от этого тебе не будет... Ничего я не могу сказать про тебя... Ну, вот скажу я тебе - других ты лучше... Что же из этого будет?
- А почему лучше? -задумчиво спросил Фома.
- Да -так! Песню хорошую поют -плачешь ты... подлость человек делает - бьешь его... С женщинами -прост, не охальничаешь над ними.. Ну, и удалым можешь быть...
Всё это не удовлетворяло Фому.
- Не то ты говоришь! - тихо сказал он.
- Ну, и не знаю. чего тебе надо... Баржу поднимут - что будем делать?
- Что нам делать? - спросил Фома.
- В Нижний поедем или в Казань?
- Зачем?
- Кутнем. .
- Не хочу я больше кутить...
Оба они долго молчали, не глядя друг на друга.
- Тяжелый у тебя характер, - заговорила Саша. - Скучный.
- Пьянствовать я больше не буду! - твердо сказал Фома.
- Врешь! - возразила Саша спокойно.
- Вот увидишь. Ты что думаешь - хорошо так жить?
- Увижу.
- Нет, ты скажи - хорошо?
- А - что лучше?
Фома посмотрел на нее сбоку и с раздражением сказал:
- Экие у тебя слова -противные!..
- И тут не угодила! - усмехнувшись, молвила Саша.
- Нар -род! - говорил Фома, болезненно сморщив лицо. -Живут тоже... а как? Лезут куда-то... Таракан ползет - и то знает, куда и зачем ему надо, а ты - что? Ты - куда?..
- Погоди! -спокойно остановила его Саша. -Тебе до меня какое дело? Ты. от меня берешь, чего хочешь, а в душу мне не лезь!
- В ду -ушу! - презрительно протянул Фома. - В какую душу?
Она стала ходить по комнате, собирая разбросанную одежду. Фома наблюдал за ней и был недоволен тем, что она не рассердилась на него за слова о душе. Лицо у нее было равнодушно, как всегда, а ему хотелось видеть ее злой или обиженной, хотелось чего-то человеческого.
- Душа! - воскликнул он, добиваясь своего. - Разве человеку с душой можно жить так, как ты живешь? В душе - огонь горит... стыд в ней...
Она в это время, сидя на лавке, надевала чулки, но при его словах подняла голову и уставилась в лицо ему строгими глазами.
- Что смотришь? -спросил Фома.
- Ты это зачем говоришь? -ответила она ему, не спуская с него глаз.
В ее вопросе было что-то угрожающее. Фома почувствовал робость пред ней и уже без задора в голосе сказал:
- Как же не говорить?
- Э -эх ты! - вздохнула Саша и снова принялась одеваться.
- А что я?
- Да так... Ровно ты от двух отцов родился... Знаешь ты, что я заметила за людьми?
- Ну?
- Который человек сам за себя отвечать не может, значит-боится он себя, значит -грош ему цена!
- Это ты про меня? -спросил Фома, помолчав. Она накинула на плечи широкий розовый капот и, стоя среди комнаты, сказала низким, глухим голосом человеку, лежавшему у ног ее:
- О душе моей ты не смеешь говорить... Нет тебе до нее дела! Я -могу говорить! Я бы, захотевши, сказала всем вам -эх как! Есть у меня слова про вас... как молотки! Так бы по башкам застукала я... с ума бы вы посходили... Но -словами вас не вылечишь... Вас на огне жечь надо, вот как сковороды в чистый понедельник выжигают...
Вскинув руки к голове, она порывисто распустила волосы, и когда они тяжелыми черными прядями рассыпались по плечам ее, -женщина гордо тряхнула головой и с презрением сказала:
- Не смотри, что я гулящая! И в грязи человек бывает чище того, кто в шелках гуляет... Знал бы ты, что я про вас, кобелей, думаю, какую злобу я имею против вас! От злобы и молчу... потому -боюсь, что, если скажу ее, - пусто в душе будет... жить нечем будет!..
Теперь она снова нравилась ему. В словах ее было что-то родственное его настроению. Он, усмехнувшись, с удовольствием в голосе и на лице сказал ей:
- И я тоже чувствую - растет у меня в душе что-то... Эх, заговорю и я своими словами, придет время.
- Против кого это? - небрежно спросила Саша.
- Против всех! -воскликнул Фома, вскакивая на ноги. -Против фальши!.. Я спрошу...
- Спроси-ка: самовар готов? - равнодушно приказала ему Саша.
Фома взглянул на нее и с сердцем крикнул:
- Пошла к чёрту! Спрашивай сама...
- Чего ты лаешь? И она ушла из избы...
...Ветер резкими порывами летал над рекой, и покрытая бурыми волнами река судорожно рвалась навстречу ветру с шумным плеском, вся в пене гнева. Кусты прибрежного ивняка низко склонялись к земле, дрожащие, гонимые ударами ветра. В воздухе носился свист, вой и густой, охающий звук, вырывавшийся из десятков людских грудей:
- Идет -идет-идет!
- У горного берега стояли на якорях две порожние баржи, высокие мачты их, поднявшись в небо, тревожно покачивались из стороны в сторону, выписывая в воздухе невидимый узор. Палубы барж загромождены лесами из толстых бревен; повсюду висели блоки; цепи и канаты качались в воздухе; звенья цепей слабо брякали... Толпа мужиков в синих и красных рубахах волокла по палубе большое бревно и, тяжело топая ногами, охала во всю грудь:
- Идет - идет - идет!
К лесам тоже прилепились синие и красные комья; ветер, раздувая рубахи и порты, придавал людям странные формы, делая их то горбатыми, то круглыми и надутыми, как пузыри. Люди на лесах и палубах что-то вязали, рубили, пилили, вбивали гвозди, везде мелькали большие руки с засученными по локти рукавами рубах. Ветер разносил над рекой бодрый шум: пила грызла дерево, захлебываясь от злой радости; сухо кряхтели бревна, раненные топорами; болезненно трещали доски, раскалываясь под ударами, ехидно взвизгивал рубанок. Железный лязг цепей и стонущий скрип блоков сливались с шумом волн, ветер гулко выл и гнал по небу тучи.
- Pe-ебя-а-тутки, бе -ерем, давай!
- Разуда -алый ещо -о разок!.. -просительно выводил кто-то высоким голосом...
Фома, красивый и стройный, в коротком драповом пиджаке и в высоких сапогах, стоял, прислонясь спиной к мачте, и, дрожащей рукой пощипывая бородку, любовался работой. Шум вокруг него вызывал и в нем желание кричать, возиться вместе с мужиками, рубить дерево, таскать тяжести, командовать -заставить всех обратить на себя внимание и показать всем свою силу, ловкость, живую душу в себе. Но он сдерживался и стоял молча, неподвижно: ему было стыдно. Он хозяин тут над всеми, и если примется работать сам -никто не поверит, что он работает просто из охоты, а не для того, чтоб подогнать их, показать им пример.