- Спасибо... за ласку!
- Не даешься ты... а то я бы тебя приласкал! - лениво проговорил старик, оскаливая зубы.
- Н -да! попадешь вам в руки...
- Тепло будет...
- Нагреете, что говорить...
- Ну, однако, паренек, будет! - сурово сказал Щуров. -Хоть ты и думаешь про себя, что неглуп... только рано это... Сыграл вничью, да уж и хвастаться стал!.. А ты у меня выиграй... тогда и пляши от радости... Прощай-ка... Да денежки завтра припаси...
- Не беспокойтесь... Прощайте!
- С богом!
Выйдя за дверь номера, Фома услыхал, как старик зевнул протяжно и громко, а потом запел сиповатым басом:
-- "Ми -ило -осердия двери отверзи нам... благословенная богородице..."
Фома унес с собой от старика двойственное чувство: Щуров и нравился ему и в то же время был противен.
Он вспоминал речи старика о грехе, думал о силе веры его в милосердие бога, и - старик возбуждал в нем чувство, близкое к уважению.
"И этот тоже про жизнь говорит... и вот -грехи свои знает, а не плачется, не жалуется... Согрешил - подержу ответ... А та?.,"-Он вспомнил о Медынской, и сердце его сжалось тоской. "А та -кается... не поймешь у ней -нарочно она или в самом деле у нее сердце болит..."
Фоме казалось, что он завидует Ананию, и парень поспешил напомнить себе попытки Щурова обобрать его. Это вызывало в нем отвращение к старику, он не мог примирить своих чувств и, недоумевая, усмехался.
- Н -ну, был я у Щурова!.. -сказал он, придя к Маякину и усаживаясь за стол.
Маякин в засаленном халатике и со счетами в руках нетерпеливо заерзал в своем кожаном кресле и оживленно заговорил:
- Наливай ему чаю, Любава! Рассказывай, Фома... Мне к девяти в думу надо, рассказывай скорей.
Фома, посмеиваясь, рассказал о том, как Щуров предложил ему переписать векселя.
- Э -эх! - с сожалением, тряхнув головой, воскликнул Яков Тарасович. - Всю обедню испортил ты, брат, мне! Разве можно так прямо вести дела с человеком? Тьфу! Дернула меня нелегкая послать тебя! Мне самому бы пойти... Я бы его вокруг пальца обернул!
- Ну, едва ли! Он говорит: "Я дуб..."
- Дуб? А я -пила... Дуб-дерево хорошее, да плоды его только свиньям годны... И выходит, что дуб- глуп...
- Да ведь всё равно платить надо...
- С этим не торопятся... умные люди! А ты -готов бегом бежать, чтобы деньги отдать... купец!
Яков Тарасович был решительно недоволен крестником. Он морщился и сердито приказывал дочери, молча разливавшей чай.
- Сахар подвинь мне, видишь -не достану... Лицо Любови было бледно, глаза мутны, и руки у нее двигались вяло, неловко... Фома посмотрел на нее и подумал:
"Смирная какая при отце-то..."
- О чем он говорил с тобой? -спросил его Маякин.
- Насчет грехов...
- Ну конечно! Всякому человеку свое дело дорого... а он -фабрикант грехов... Давно о нем и на каторге и в аду плачут-тоскуют, ждут -не дождутся...
- Увесисто говорит он, - задумчиво сказал Фома, помешивая чай в стакане.
- Меня ругал? -осведомился Маякин, ехидно искривив лицо.
- Было...
- А ты что?
- А я... слушал...
- Мм... что же слышал?
- "Сильному, говорит, простится, - а слабому нет прощения..."
- Премудрость, подумаешь!.. Это и блохи знают... Презрительное отношение крестного к Щурову почему-то раздражало Фому, и, глядя в лицо старика, он
с усмешкой сказал:
- А вас он не любит...
- Меня, брат, никто не любит! - с гордостью сказал Маякин. - И любить меня не за что, я не девка... Но зато -уважают меня... А уважают только тех, кого побаиваются...
И старик хвастливо подмигнул крестнику.
- Говорит он увесисто...-повторил Фома. -Жалуется... "Вымирает, говорит, настоящий купец... Всех, говорит, людей одной науке учат... чтобы все были одинаковы... на одно лицо..."
- Считает так, что - не годится это? Дурак! - презрительно сказал Маякин.
- А почему это хорошо? -спросил Фома, недоверчиво поглядывая на крестного.
- Ежели видим мы, что, взяв разных людей, сгоняют их в одно место и внушают всем одно мнение, - должны мы признать, что это умно... Потому- что такое человек в государстве? Не больше как простой кирпич, а все кирпичи должны быть одной меры, -понял? Людей, которые все одинаковой высоты и веса, - как я хочу, так и положу...
- Кому же приятно кирпичом-то быть, -хмуро сказал Фома.
- Речь не о приятном, а о деле... Не всякому человеку можно рожу стереть, но ежели иного побить молотом, он будет золотом... А башка лопнет- что поделаешь? Слаба, значит, была...
- Говорил он также насчет труда... "Всё, говорит, машины работают, а люди от этого балуются..."
- Поехала кума, неведомо куда! - пренебрежительно махнул рукой Маякин. -Удивительно мне -какой у тебя аппетит на всякую пустяковину! "Машина"! Он бы, старый пень, подумал - какая она, машина-то? Железная! -стало быть, ее не жалко, завел- она и кует тебе рубли... без всяких слов, без хлопот... пустил, она и вертится! А человек -он беспокойный и жалкий... он очень жалок порой бывает! Воет, ноет, плачет, просит... пьян напивается... в нем лишнего для меня- ах, как много! А в машине, как в аршине, - ровно столько содержания, сколько требуется для дела... Ну, я пойду одеваться... пора.
Он встал и ушел, громко шаркая туфлями по полу. Фома посмотрел вслед ему и вполголоса сказал, хмуря брови:
- Леший разве разберет всё это... один говорит так, другой - этак...
- Вот и в книгах тоже, -тихо сказала Любовь. Фома взглянул на нее, добродушно улыбаясь. И она ответила ему неясной улыбкой. Глаза у нее смотрели
устало, печально...
- Всё читаешь? -спросил Фома.
- Да -а... - уныло ответила девушка.
- И тоскуешь?
- Тошно... Одна потому что... Слова не с кем сказать...
- Плохо твое дело...
Она ничего не сказала на это, а лишь опустила голову и стала медленно перебирать пальцами кружево полотенца.
- Шла бы замуж... - сказал Фома, чувствуя, что ему жалко ее.
- Отстань, пожалуйста...- некрасиво наморщив лоб, ответила Любовь.
- Чего отстань? Ведь пойдешь же...
- Вот! - со вздохом и тихо воскликнула девушка. - Вот я и думаю -надо... А как пойдешь? Ты знаешь ли - я такое чувствую теперь, - как будто между мною и людьми туман стоит... густой, густой туман!..
- От книг, - уверенно вставил Фома.
- Подожди! И я перестаю понимать, что делается... Всё мне не нравится, всё чужое стало... Всё не так, как надо, всё не то... Я понимаю это, а сказать, что не так и почему, -не могу!..
- "Не так, не так..."-забормотал Фома. -Это у тебя от книг... Хоть я и сам тоже чувствую, что не так... Это может и оттого, что еще молоды мы...
- Мне сначала казалось, - не слушая его, говорила Любовь, - что я в книгах всё понимаю...
- Бро -ось ты их! - посоветовал Фома пренебрежительно.
- Ах, полно! Разве это можно бросить? Ты знаешь -сколько разных мыслей на свете! О, господи! И есть такие, что голову жгут... В одной книге сказано, что всё существующее на земле разумно...
- Всё? - спросил Фома.
- Всё! А в другой - напротив.
- Погоди! Разве это не чепуха?
- О чем разговор? - спросил Маякин, являясь в дверях, одетый в длинный сюртук и с какими-то медалями на шее и груди.
- Так...- хмуро сказала Любовь.
- Насчет книг, - добавил Фома.
- Каких книг?
- Да вот она читает... прочитала, что всё на земле - разумно...
- Ну!
- Ну, а я говорю - враки!
- Н -да...-Яков Тарасович задумался, пощипывая бородку и прищурив глаза.
- Это что за книга? -спросил он у дочери, помолчав.
- Маленькая такая... желтая...-неохотно сказала Любовь.
- Ты ее положи-ка на стол мне... Это неспроста тоже сказано- всё на земле разумно! Ишь... догадался какой-то!.. Н -да... это очень даже ловко выражено... И кабы не дураки -то совсем бы это верно было... Но как дураки всегда не на своем месте находятся, - нельзя сказать, что всё на земле разумно... Прощай, Фома! Посидишь, али подвезти?..
- Посижу еще...
Любовь и Фома снова остались вдвоем.
- Какой он у тебя, -кивнув головой вслед крестному, сказал Фома.
- Какой?
- На всё откликается, всё своим словом покрыть хочет...
- Да -а... умный!.. А вот не понимает, как тяжело мне жить...- печально сказала Любовь.
- Я тоже не понимаю... выдумываешь ты много...
- Что я выдумываю? - раздраженно крикнула девушка.
- Да, -всё это... не твои ведь мысли-то- чужие!..
- Чужие... чужие...
Она хотела сказать что-то резкое, но оборвалась и замолчала. Фома смотрел на нее и, поставив рядом с нею Медынскую, грустно подумал:
"Какое всё разное... и люди и женщины... И чувствуешь всегда разное..."
На улице темнело, а в комнате уже было совсем темно. Ветер качал липы. сучья их царапались о стены дома, точно холодно им было и они просились в комнаты...
- Люба! - тихо сказал Фома.
Она подняла голову и посмотрела на него.
- Знаешь... я ведь поссорился с Медынской -то...
- Из-за чего? -оживляясь, спросила Любовь.
- А -так уж!.. Она обидела меня...
- Ну, это хорошо, что поссорился, - одобрительно сказала девушка, -а то бы она тебя завертела... она- дрянь, кокетка... ух, какие я про нее вещи знаю!
- Совсем она не дрянь, - угрюмо сказал Фома. - И ничего ты не знаешь... Всё вы врете!
- Ну уж, извини!
- Нет... вот что, Люба, -тихо и просительно сказал Фома, - ты не говори мне про нее худо... Я всё знаю... ей-богу! Она сама сказала...
-Са -ама?! -удивленно воскликнула Люба. -Какая... странная! Что же она сказала?..
- Виновата...-с усилием выговорил Фома и криво усмехнулся.
- Только? - в вопросе девушки звучало разочарование; Фома услышал его и с надеждой спросил:
- Мало разве?..
- Очень ты любишь ее?
Фома помолчал, посмотрел в окно и смущенно ответил:
- Не знаю... Кажется... что теперь больше, чем прежде...
- Удивляюсь я, как можно любить такую? -пожав плечами, спросила девушка.
- Еще как можно! - воскликнул Фома.
- Не понимаю... Нет, это только потому ты привязался к ней, что лучше ее не видал...
- Не видал! -согласился Фома и, помолчав, нерешительно сказал: -Может, лучше и нет... Она для меня - очень нужна! - задумчиво и тихо продолжал он. -Боюсь я ее, -то есть не хочу я, чтобы она обо мне плохо думала... Иной раз - тошно мне! Подумаешь - кутнуть разве, чтобы все жилы зазвенели? А вспомнишь про нее и -не решишься... И во всем так -подумаешь о ней: "А как она узнает?" И побоишься сделать...