И Рябинин прав. На днях князь сказал мне, пожимая мою руку: "Я благодарен вам за
знакомство с Рябининым. Он имеет глубокие познания в художествах. Правда,
наружность его несколько странна, но зато он так умен и так оригинально обо всем
судит!"
При княжне Рябинин чувствует себя как бы неловким. Ты знаешь, что его смутить
трудно, а перед нею он явно смущается.
Один раз, князю и мне, рассказывал он содержание своего нового романа, который
давно намеревается писать. Мы слушали его с большим вниманием, потому что он
говорил с увлечением; вдруг в дверях появилась княжна... Рябинин увидел ее и
остановился на самом интересном месте своего рассказа. Через минуту он
продолжал, но одушевление его исчезло, он старался кончить рассказ свой как
можно короче.
В другой раз в присутствии княжны зашел разговор о музыке. Князь человек
совершенно артистический и меломан, между прочим. Для него итальянская опера --
верх возможного совершенства.
-- Выше Россини, -- говорил князь, -- выше его я никого не знаю в музыкальном
мире. Моцарт и Бетховен прекрасны, слова нет, да в них много, если так можно
выразиться, дикости. Правда, моцартовский "Дон-Жуан" создание колоссальное... но
в Россини все: и сила, и грация, и нежность, -- это музыкальный Рафаэль. Его
"Танкред", "Семирамида", "Donna del lago"...
-- Да, князь, люблю и я Россини. Звуки этого итальянского чародея полны и
роскошны, как морские волны, и в них сладко нежиться... Средиземное море, купол
св. Петра, звуки Россини и торкватовы октавы -- вот поэзия жизни. Впрочем, что
касается до музыки, то мы должны обратиться к княжне. Все наши мнения
уничтожатся перед ее музыкальным авторитетом...
И с низким поклоном он обратился к княжне. Княжна взглянула на него и этим
взглядом молча спросила у него, зачем он беспокоит ее?
-- Я летом не занимаюсь музыкой: я гуляю по саду и езжу верхом, -- сказала она
по-французски, не обращаясь ни к кому.
Князь и Рябинин вскоре после этих слов вышли из комнаты, а я подошел к ней.
-- Вы бываете очень немилосердны, княжна.
-- Немилосердна?
-- Он, право, заслуживает, чтобы вы обращались с ним снисходительнее...
-- Кто же это он?
-- Рябинин, княжна.
-- Как он смешно говорит и какая у него страшная и большая запонка на галстухе,
точно фермуар!.. -- произнесла она протяжно и пресерьезно.
-- Я не думал, чтобы вы обращали внимание на одну только наружность. Он, может
быть, одет, княжна, не так, как одеваются светские люди, не имеет их ловкости,
но он человек вовсе не дюжинный, он...
-- Ах, боже мой! -- воскликнула княжна в нетерпении, -- что мне за дело до всего
этого?..
-- Отчего же такое оскорбительное невнимание к человеку, который...
-- К человеку, который мне кажется скучным... Неужели все ваши поэты так же
милы, как он?
Я ничего не отвечал на этот вопрос.
-- Вы хотите, -- продолжала она, -- вы хотите, чтобы я со всеми была одинакова,
чтобы я всем равно с пошлою доверчивостью, с детским простодушием высказывала
мой образ мыслей? Я могу быть доверчива, я буду откровенна, но с тем, кого
уважаю, кого... А ваш господин Рябинин, хотя он и пишет стихи, по вашему мнению,
верно лучше Ламартина, все-таки смешон. И как он страшно поднимает указательный
палец, когда заговорит, и как забавно хмурит свои брови. Скажите ему, что это
совсем нехорошо... -- И с этим словом она вышла из комнаты, оставив меня одного.
Слышишь ли ты? Княжна только с тем откровенна, кого она уважает, кого... Она не
договорила... Растолкуй мне, ради всего на свете, что это значит? что она хотела
мне сказать этим? Я не смею думать, чтобы я мог заслужить ее уважение; я был бы
дерзок, если бы мне вошла в голову мысль, что она любит меня... По крайней мере,
со мной она часто говорит довольно серьезно, она не считает меня недостойным
своего общества, на меня она не смотрит с такою гордою недоступностью, как на
Рябинина. Чему же приписать все это? Тысячи сомнений и надежд попеременно
раздирают и волнуют меня.
Я похож на утопающего, который то видит берег и спасение и одушевляется на
минуту, рвется к нему, к этому берегу, напрягая последние силы; то, отчаянный,
предается гибельным волнам, влекущим его в бездну... Мне и горько, и весело...
Я, право, не знаю, что со мной...
Я забыл сказать тебе, что старушка с усиками к Рябинину питает еще большее
неблаговоление, чем ко мне.
-- Что, князь, этот длинный человек, который приехал к вам недавно, стихотворец,
что ли? -- ворчала она, искоса посмотрев на меня.
-- Он теперь один из первых наших поэтов, -- отвечал князь.
-- Из первых? а какой имеет чин?
-- Не знаю; он нигде не служит.
-- Не служит? Что ж, он баклуши бьет да стишки пишет?.. Первый стихотворец! Да в
наше время первые стихотворцы были и первыми государственными людьми... Покойник
Гавриил Романович был министр и действительный тайный советник, человек,
пользовавшийся милостью в продолжение трех царствований. Императрица особенно
изволила его отличать от всех других: он был любимым ее статс-секретарем. Вот
будто сейчас вижу, как он у княгини М*. читает свои стихи на смерть графини
Румянцевой. Когда он продекламировал:
Румянцев молньи дхнет сугубы, Екатерина -- тишину... --
он, как теперь помню, посмотрел на меня, а у меня слезы так и лились...
Не правда ли, старушка забавна?
XI
25 июля.
На днях княжна опять завела со мною речь о французской литературе. Гюго она уже
пожертвовала мне, но Ламартина сильно отстаивает. Я решительно объявил ей, что
она в музыке гораздо далее, чем в поэзии. "Но я не могу вам передать на словах
всего, что я думаю о его таланте, я вам напишу... -- сказала она мне, -- я
постараюсь вам изложить все мои мысли о нем, не знаю только, сумею ли. Впрочем,
чувствую, что я буду дурная его защитница".
Я принял эти слова за шутку, но вчера ко мне пришел Ваня и принес от княжны
"Meditations Poetiques" с заметками карандашом. В книге я нашел листок почтовой
бумажки, сложенный в виде письма и весь исписанный рукою ее по-французски... Так
она не шутила? О, великий, гениальный Ламартин! без тебя она не стала бы писать
ко мне! Жадно пробежал я этот листок -- и потом положил его в карман, взял
книжку Ламартина, присланную ею, и отправился ходить... Мне захотелось еще
перечесть ее строки где-нибудь подальше от дома, на свободе... В версте от
княжеского дома, живописно извиваясь, протекает небольшая речка; один берег ее
довольно холмист и покрыт мелким березовым кустарником, между которым растет
шиповник и дикая малина. Середи кустарника возвышается одинокая береза,
пощаженная топором и на свободе широко разросшаяся. От нее идут тропинки в
разных направлениях вниз к реке. Здесь деревенские мальчики и девочки собирают
малину. Береза эта видна издалека, и, гуляя, я часто отдыхаю в тени ее
развесистых ветвей и смотрю на противоположный берег, где желтеют поля,
засеянные овсом и рожью, да вдали чернеет деревня...
И в этот раз я отправился к привычному месту моего отдохновения, к этой березе.
День был сероватый. Солнце на минуту выглядывало из-за облаков и потом тотчас
пряталось. Я расположился под березою, вынул из кармана листок княжны и в таком
уединении принялся читать его. Я не сомневался, нет, -- у нее глубокая душа, я
говорил тебе об этом и прежде... Что за беда, что она увлекается французскими
фразами: ведь и мы с тобой эти фразы не различали некогда от истинной поэзии!
Я читал и перечитывал ее строки; в голове моей опять забродили странные мысли,
несбыточные картины... И все это было для меня правдоподобно. Теперь я краснею,
вспоминая о странном состоянии, в котором находился тогда. Друг! не суди меня
строго холодным рассудком, не морщись, читая журнал мой с ледяною важностью
мудреца, не сожалей обо мне, как о заблуждающемся мальчике. Мне нужно теперь
твое сочувствие, мне необходим в эту минуту ты, с твоею бесконечно-любящею
душою!..
Вдруг вблизи меня кусты зашевелились, я привстал и увидел любимца княжны, Ваню,
который за час перед этим принес мне от нее книгу. Он, сбегая по тропинке к
реке, нисколько, кажется, не подозревал, чтобы кто-нибудь за ним подсматривал.
Меня удивило, что он так далеко от дома и один. Сбежав подгору, Ваня стал на
колени и наклонился к воде, чтобы спустить кораблик, склеенный искусно из
картонной бумаги, -- свою новую игрушку, которую он показывал мне в восторге
накануне... Спущенный на воду кораблик заколыхался и скоро остановился без
движения... Ваня стал поправлять его палочкой, но кораблик его не слушался и не
двигался с места. Он бросил палочку в воду и лег на песок, облокотясь на руку. Я
спустился тихонько вниз и из-за куста смотрел на него. Он лежал серьезно, будто
думал о чем-то, не спуская глаз с речной поверхности. Наконец вскочил, поднял
камень и с досадою бросил его прямо в середину кораблика -- и кораблик вместе с
камнем пошел ко дну. Ваня засмеялся, бросил еще камень в воду и хотел бежать на
гору, -- но я вышел к нему навстречу -- и он, удивленный, остановился.
-- Ваня, как ты это очутился так далеко от дома? -- спросил я его.
-- Я ушел тихонько. Маменька все велит мне гулять в палисаднике, а палисадник
такой узенький, так скучно. Маменька велит мне спускать мой кораблик в пруде, а
пруд зарос травой...
-- Зачем же ты утопил свой кораблик?
-- А затем, что он стоял на одном месте. Мне хотелось, чтобы он плавал.
-- Он не мог плавать, потому что нет ветра...
-- Коли не мог плавать, так и не нужно его. Когда вы поедете с княжной кататься
по озеру, вы возьмете меня с собой?
-- Как с княжной? Отчего же ты думаешь, что я непременно поеду с нею?
-- Она вас любит, так вы с нею и поедете.
-- Разве она меня любит? Кто тебе сказал?
-- Она меня про вас все спрашивает, я ей рассказываю, как у вас бываю. И меня