- Вообще-то мы не обязаны давать сведения по первому требованию...
- Разве это военная тайна?
- Не тайна, а нарушение порядка... Впрочем, ладно. Вот, пожалуйста. Номер триста тринадцать. Журавин Александр Евгеньевич. Улица Парковая, дом три, квартира одиннадцать... Вам знаком этот человек?
...Журка не видел, но почувствовал, что Иринка и ее отец смотрят на него досадливыми и жалеющими глазами. Им было неловко - за него и за себя. Сам он смотрел вн. И видел свои забрызганные грязью ботинки, затертый подошвами пол, а на нем зеленый фантик.
"Зачем же это случилось? - ахнула в нем полная отчаяния мысль. Ударила, как тугой взрыв, вышибла остальные мысли и начала повторяться с равномерностью плотных колокольных ударов:
- Зачем?.. Зачем?.. Зачем?.."
Он мотнул головой, потому что заболело в ушах. И, запинаясь, сказал:
- Тогда... ладно. Извините... Тогда я пойду...
- Ну что? Больше нет претензий? - громко спросила заведующая и встала - башенной прической под нкий потолок. - Можно выкладывать книгу на продажу?
- Выкладывайте, - отозвался Игорь Дмитриевич. - Хотя подождите... Журка...
Но Журка уже не слышал. Он выскользнул кабинета, проскочил через магазин и, поматывая головой, побрел по улице.
"Зачем?.. Зачем?.. Зачем?.."
Почему ударила эта беда? Почему именно в него, в Журку? Так нежданно-негаданно...
Молния. Тихая и страшная...
Он сейчас отдал бы все-все книги, только чтобы не было этого жуткого случая, этой записи в серой конторской книге.
"Журавин Александр Евгеньевич..." Значит, Капрал правду говорил: все воруют, и все врут...
Нет, не все! Иринка и ее отец не такие! Как они смотрели на Журку - с таким стыдом и беспомощным сочувствием... А как он сам будет смотреть на отца? И вместе со слезами поднялась у Журки к горлу едкая злость...
Крушение
Дома Журка, не снимая грязных ботинок, прошел в свою комнату и бухнулся на диван. Лежал минут пятнадцать. Потом сжал зубы и заставил себя сесть за уроки. Открыл тетради и учебники. Даже начал писать упражнение по русскому. Но не смог. Лег на стол головой, охватил затылок и стал думать, что скажет отцу.
А может быть, ничего не говорить?
Нет, Журка знал, что не выдержит. Сколько горя накипело в душе за последние два часа. Жить дальше, будто ничего не случилось? Тут надо, чтобы нервы были, как стальные ванты на клиперах... Да и зачем притворяться?..
Только надо сказать спокойно: "Я думал, ты мне всегда правду говоришь, а ты..."
Или сразу? "Эх ты! Значит, родному отцу верить нельзя, да?" Нет, тогда сразу сорвешься на слезы. Они и так у самого горла... А в общем-то не все ли равно? Исправить ничего уже нельзя...
Отец пришел, когда за окнами темнело. Открыл дверь своим ключом. Щелкнул в большой комнате выключателем. Громко спросил:
- Ты дома?
- Дома, - полушепотом отозвался Журка.
- А чего сидишь, как мышь?
- Уроки учу...
- В темноте-то? В очкарики захотел?
Журка молча включил настольную лампу и стал ждать, когда отец войдет. Но тот не вошел. Шумно завозился в прихожей, расшнуровывая ботинки и натягивая тапочки. Потом сказал:
- У мамы опять был. К субботе точно выпишут.
"Это хорошо," - подумал Журка. Но это никак не спасало от беды, и он промолчал. Не дождавшись ответа, отец спросил:
- Из еды что имеется?
- То, что днем. На кухне...
Журка услышал, как отец загремел крышками кастрюль. Кажется, рассердился:
- Холодное же все! Разогреть не мог?
Журка поднялся. У него замерло в душе оттого, что блился небежный разговор. Холодно стало. Он дернул лопатками, коротко вздохнул и пошел к кухонной двери. Встал у косяка. Отец зажигал газ.
- Я не успел разогреть, - отчетливо сказал Журка.
- Ты что же, сам-то ничего не ел? - с хмурым удивлением спросил отец. Поставил на горелку сковородку и начал крошить на ней холодную вареную картошку.
- Нет, - отозвался Журка. - Мне было некогда.
Не оборачиваясь, отец спросил с добродушной насмешкой:
- Чем же это ты был занят? Небось, оставили после уроков двойку исправлять?
- Нет, - сказал Журка негромко, но с нажимом. - После уроков я был в том магазине... куда ты сдал книгу.
Равномерный стук ножа о сковородку на секунду прервался, и только. Застучав опять, отец небрежно спросил:
- В каком это магазине? Чего ты плетешь?
Но Журка уловил и сбой в стуке ножа, и неуверенность в отцовском голосе. На миг он пожалел отца. Но эта жалость тоже не могла ничего менить. Журка помолчал и сказал устало:
- Не надо, папа. Там же фамилия записана в журнале...
Отец оставил в сковородке нож и повернулся. Выпрямился. Посмотрел на Журку - видно, что с усилием, - но через секунду сказал совсем легко, с усмешкой:
- Ну и что теперь?
Журка отвел глаза и горько проговорил:
- А я не знаю... Сам не понимаю, что теперь делать.
И подумал: "Вот и весь разговор. А что толку?"
Но разговор был не весь. Отец вдруг шагнул на Журку:
- Ну-ка, пойдем! Пойдем-пойдем...
Журка, вздрогнув, отступил, и они оказались в большой комнате.
- Смотри! - Отец показал на стоячее зеркало. - Оно было в магазине последнее! Я вытряхнул на него все до копейки! Нечем было заплатить грузчикам! Эти ребята поверили в долг до вечера... Где я должен был взять деньги?.. У тебя этих книг сотня, я выбрал самую ненужную, там одни чертежи да цифры! Ты же в ней все равно ни черта не смыслишь!
- Смыслю, - тихо отозвался Журка и не стал смотреть на зеркало. Вовсе там не одни цифры. И не в этом дело...
- А в чем? В чем?! - закричал отец, и Журка понял, что этим криком он нарочно распаляет себя, чтобы заглушить свой стыд. Чтобы получилось, будто не он, а Журка во всем виноват. Чтобы самому поверить в это до конца.
- Ты не знаешь... - проговорил Журка. - Эту книгу, может, сам Нахимов читал. Она в тысячу раз дороже всякого зеркала... Да не деньгами дороже!
- Тебе дороже! А другим?! А матери?! Ей причесаться негде было! А мне?.. О себе только думать привык! Живем как в сарае, а ты как... как пес: лег на эти книги брюхом и рычишь!
Журка опять подумал, что все-все книги отдал бы за то, чтобы сейчас они с папой вдвоем жарили картошку и болтали о чем-нибудь веселом и пустяковом. Он даже чуть не сказал об этом, но было бесполезно. Отец стоял какой-то встрепанный. Чужой. На широких побледневших скулах выступили черные точки. Это были крупинки пороха: в детстве у отца взорвалась самодельная ракета, и порошинки навсегда въелись в кожу...
- Вбил себе в голову всякий бред! - продолжал отец. - Нахимов!.. Из-за одной заплесневелой книжонки поднял крик!
- Это ты кричишь! - сказал Журка. - Сам продал, а теперь кричишь... Я ведь спрашивал, а ты сказал "не брал"!
- Да! Потому что связываться не хотел! Потому что знаю, какой бы ты поднял вг! Тебе что! На все наплевать! Мать в больнице, денег ни гроша, а ты... Вырастили детку! Двенадцати годов нет, а уже такой собственник! Куркуль...
- А ты вор, - сказал Журка.
Он сразу ужаснулся. Никогда-никогда в жни он ни маме, ни отцу не говорил ничего подобного. Просто в голову не могло прийти такое. И сейчас ему показалось, что эти слова что-то раскололи в его жни. И в жни отца...
"Папочка, прости!" - хотел крикнуть он, только не смог выдавить ни словечка.
А через несколько секунд страх ослабел, и вернулась обида. Словно Журка скользнул с одной волны и его подняла другая. Потому что никуда не денешься - был магазин, была та минута, когда он, Журка, убито смотрел на затоптанный пол с зеленым фантиком, а все смотрели на него...
И все же он чувствовал, что сейчас опять случилось непоправимое. Опять ударила неслышная молния.
Не мигая, Журка глядел на отца. А тот замер будто от заклинания. Только черные точки стали еще заметнее на побелевших скулах. И так было, кажется, долго. Вдруг отец сказал с яростным удивлением:
- Ах ты... - И, взмахнув рукой, качнулся к Журке. Журка закрыл глаза. Но ничего не случилось.
Журка опять посмотрел на отца. Тот стоял теперь прямой, со сжатыми губами и мерил сына медленным взглядом. У него были глаза с огромными не черными, а какими-то красноватыми, похожими на темные вишни зрачками. Как ни странно, в этих зрачках мелькнула радость. И Журка чуткими, натянутыми почти до разрыва нервами тут же уловил причину этой радости. Отец теперь мог считать себя правым во всем! Подумаешь, какая-то книжка! Стоит ли о ней помнить, когда сын посмел сказать такое!
Отец проглотил слюну, и по горлу у него прошелся тугой кадык. Ровным голосом отец пронес:
- Докатились... Мой папаша меня за это удавил бы на месте... Ну ладно, ты не очень виноват, виновато домашнее воспитаньице. Это еще не поздно поправить.
Он зачем-то сходил в коридор и щелкнул замком. Вернулся, задернул штору. Ослабевший и отчаявшийся Журка следил за ним, не двигаясь. Отец встал посреди комнаты, приподнял на животе свитер и деловито потянул брючных петель пояс.
Пояс тянулся медленно, он оказался очень длинным. Он был сплетен разноцветных проводков. Красный проводок на самом конце лопнул и шевелился как живой. "Будто жало," - механически подумал Журка. И вдруг ахнул про себя: понял, что это, кажется, по правде.
Он заметался в душе, но не шевельнулся. Если броситься куда-то, постараться убежать, если даже просто крикнуть "не надо", значит, показать, будто он поверил. Поверил, что это в самом деле может случиться с ним, с Журкой. А поверить в такой ужас было невозможно, лучше смерть.
Отец, глядя в сторону, сложил пояс пополам и деревянно сказал:
- Ну, чего стоишь? Сам до этого достукался. Снимай, что полагается, и иди сюда.
У Журки от стыда заложило уши. Он криво улыбнулся дрогнувшим ртом и проговорил:
- Еще чего...
- Если будешь ерепениться - получишь вдвое, - скучным голосом предупредил отец.
- Еще чего... - опять слабым голосом отозвался Журка.
Отец широко шагнул к нему, схватил, поднял, сжал под мышкой. Часто дыша, начал рвать на нем пуговицы школьной формы...