Тогда силы вернулись к Журке. Он рванулся. Он задергал руками и ногами. Закричал:
- Ты что! Не надо! Не смей!.. Ты с ума сошел! Не имеешь права!
Отец молчал. Он стискивал Журку, будто в капкане, а пальцы у него были быстрые и стальные.
- Я маме скажу! - кричал Журка. - Я... в детский дом уйду! Пусти! Я в окно!.. Не смей!..
На миг он увидел себя в зеркале - расхлюстанного, с широким черным ртом, бьющегося так, что ноги превратились в размазанную по воздуху полосу. Было уже все равно, и Журка заорал:
- Пусти! Гад! Пусти! Гад!
И кричал эти слова, пока в своей комнате не ткнулся лицом в жесткую обшивку тахты. Отец швырнул его, сжал в кулаке его тонкие запястья и этим же кулаком уперся ему в поясницу. Словно поставили на Журку заостренный сну телеграфный столб.
Чтобы выбраться -под этого столба, Журка задергал ногами и тут же ощутил невыносимо режущий удар. Он отчаянно вскрикнул. Зажмурился, ожидая следующего удара - и в тот же миг понял, что кричать нельзя. И новую боль встретил молча.
Он закусил губу так, что солоно стало во рту. Нельзя кричать. Нельзя, нельзя, нельзя! Конечно, отец сильнее: он может скрутить, скомкать Журку, может исхлестать. А пусть попробует выжать хоть слабенький стон! Ну?! Домашнее воспитание? Не можешь, зверюга!
Журка молчал, это была его последняя гордость. Багровые вспышки боли нахлестывали одна за другой, и он сам поражался, как может молча выносить эту боль. Но знал, что будет молчать, пока помнит себя. И когда стало совсем выше сил, подумал: "Хоть бы потерять сознание..."
В этот миг все кончилось. Отец ушел, грохнув дверью.
Журка лежал с минуту, немогая от боли, ожидая, когда она хоть немножко откатит, отпустит его. Потом вскочил...
В перекошенной, кое-как застегнутой на редкие пуговицы форме он подошел к двери и грянул по ней ногой - чтобы вырваться, крикнуть отцу, как он его ненавидит, расколотить ненавистное зеркало и разнести все вокруг!
Дверь была заперта. Журка плюнул на нее красной слюной и снова размахнулся ногой... И вдруг подумал: "К чему это?"
Ну, крикнет, ну, разобьет. А потом? Что делать, как жить? Вместе с отцом? Вдвоем?
Жить вместе после того, что было?
Журка неторопливо и плотно засунул в дверную скобу ножку стула. Пусть попробует войти, если вздумает! Потом он, морщась от боли, влез на подоконник и стал отдирать полосы лейкопластыря, которыми мама уже закупорила окно на зиму. Отодрал, бросил на пол и тут заметил в углу притихшего, видимо, перепуганного Федота.
- Котик ты мой, - сказал Журка. Сполз с подоконника и, беззвучно плача, наклонился над Федотом. Это было здесь единственное родное существо. И оставлять его Журка не имел права.
Он вытряхнул на пол портфеля учебники, скрутил полос лейкопластыря шпагат и привязал его к ручке портфеля - как ремень походной сумки. В эту "вьючную суму" он посадил Федота. Кот не сопротивлялся.
- Ты потерпи, миленький, - всхлипнув, сказал Журка и надел портфель через плечо. Потом отворил окно, достал -за шкафа специальную длинную палку с крючком, подтянул ею с тополя веревку. Взял веревку в зубы и выбрался через подоконник на карн.
Стояли серовато-синие сумерки. Моросило. Сырой воздух охватил Журку, и он сразу понял, как холодно будет без плотной осенней куртки и без шапки. Но наплевать!
Журка плотно взял веревку повыше узлов, а пояс надевать не стал. Лишняя возня - лишняя боль. Он примерился для прыжка. Прыгать с Федотом на боку будет труднее... Ладно, он все равно прыгнет! Не в этом дело...
А в чем? Почему он замер?
Потому что понял вдруг, как это дико. Он уходит дома, своего, родного. И не просто уходит, а как беглец. И не знает нисколечко, какая дальше у него будет жнь. Еле стоит на такой высоте, в зябких сумерках, на узкой кирпичной кромке...
"Мир такой просторный для всех, - вспомнилось ему, - большой и зеленый, а нам некуда идти..."
В эту сторону пойдешь -
Горе и боль,
В ту сторону пойдешь -
Черная пустота.
И мы бредем, бредем по самой кромке...
"Куда же нам идти?.."
"К Ромке!" - неслышно отдалась под ним пустота. Словно кто-то сну шепотом подсказал эту рифму. Такую простую и ясную мысль...
"А что? - подумал Журка. - Головой вперед, и все".
Вот тогда забегает отец!.. Что он скажет людям, которые соберутся вну? И что скажет маме?..
Да, но мама-то не виновата. И у нее уже никогда не будет никого другого вместо Журки. Он же не маленький, знает, что -за этого она сейчас и в больнице... Да и Федота жалко - тоже грохнется. Хотя его можно оставить на подоконнике... Но... если по правде говорить, такие мысли не всерьез.
А если все-таки всерьез?
Страшно, что ли? Нет, после того, что было, не очень страшно. Но зачем? Если бы знать, что после нашей жни есть еще другой мир и там ждут тебя те, кого ты любил... Но такого мира нет. И Ромки нет... Ромка есть здесь - в памяти у Журки. Пока Журка живой.
Значит, надо быть живым...
Журка толкнулся и перелетел в развилку тополя.
Спускаться по стволу было трудно. Мешала боль. Мешал портфель с Федотом и суконная одежда, срывались жесткие подошвы ботинок. Это не летом... В метре от земли ботинки сорвались так неожиданно, что Журка полетел на землю. Вернее, в слякоть.
Он упал на четвереньки и крепко заляпал брюки, ладони и лицо. Зато Федот ничуть не пострадал. При свете от нижних окон Журка попробовал счистить грязь. Но как ее счистишь? Он взял портфель с Федотом под мышку и, вздрагивая, переглатывая слезы и боль, вышел на улицу.
Фонари горели неярко, прохожих было мало. Никто не остановился, не спросил, куда идет без пальто и шапки заляпанный грязью мальчишка с таким странным багажом. Видно, у каждого встречного хватало своих дел и беспокойств.
У тех, кто ехал в машинах, тоже хватало. "Москвичи" и "Жигули" с шелестом и плеском проносились по мокрому неровному асфальту. Мелкий дождь искрился и дрожал перед ними в длинных лучах. Журке надо было перейти Парковую, чтобы добраться до улицы Мира, и он остановился на углу - пропустить машины. Светофора на этом перекрестке не было, автомобили шли и шли. Что им какой-то дрожащий на переходе пацаненок!
Наконец поток машин прервался. Журка шагнул на дорогу, но тут -за поворота выскочил сумасшедший "Запорожец", вякнул гудком и пронесся рядом с Журкой, обдав его грязной жижей.
Рядом была куча щебня для ремонта дороги. В ярости Журка схватил гранитный осколок и замахнулся вслед "Запорожцу"...
И чьи-то пальцы плотно ухватили его за кисть.
Милиция? Пусть!
Это была не милиция. Рядом стоял Капрал. В жидком свете фонаря Журка разглядел его красивое спокойное лицо. Капрал тряхнул Журкину руку, и камень упал в лужу.
- Ты неправильно кидаешь, - доброжелательно сказал Капрал. - Надо бросать во встречные. Тогда камень летит, как пуля - получается сложение скоростей. А, ты фику еще не учал... Кидай вон в ту.
- Зачем? Не она меня обрызгала, - пробормотал Журка.
- А какая разница? Все они одинаковы, - серьезно сказал Капрал. Хотя я забыл... У тебя же папаша сам шофер! Тогда ты зря...
- А чего мне папаша... - хмуро отозвался Журка и стал смотреть на дорогу. Капрал оглядел его с головы до ног.
- Домашний конфликт? - спросил он. - Небось, родители сказали: "Или мы, или кот!" И ты гордо покинул отчий кров.
- Если бы... - сказал Журка. - Все гораздо хуже... - Он не собирался ничего рассказывать Капралу и не искал у него сочувствия. Просто вырвалось. Просто Капрал был единственный человек, который его хоть о чем-то спросил.
Капрал задумчиво погладил пальцем голову Федота, который смирно поглядывал портфеля. Потом он скинул свою куртку с капюшоном и набросил на Журку.
- Не надо, - сказал Журка.
- Надо. Идем.
- Куда?
- "Куда", - усмехнулся Капрал. - Устрою где-нибудь.
- В гараже вашем, что ли? - сумрачно спросил Журка. Он сейчас ничего не боялся. И подумал, что хорошо бы назло всему свету навсегда связаться с компанией Капрала. Воруют? Ну и что? Если даже отец... Ну, конечно, про отца любой возразит: "Какое же это воровство! У себя дома!" Но все равно - обман. И еще какой! Как предательство...
- А чем тебе плох гараж? - спросил Капрал. - Сухо, тепло. И люди надежные... Да не бойся, ко мне домой пойдем. Умоешься, переночуешь...
Журка вздохнул. И сказал без всякой злости, без насмешки. Просто так:
- Да. А потом я для вас, как Горька, буду бутылки таскать...
- Глупый ты, - тихо отозвался Капрал. - Думаешь, я на твоей беде буду бнес делать? Не бойся...
- Я не боюсь... - Журка встряхнулся и снял с плеч куртку. - Спасибо. Я пойду. Не с тобой...
Он подумал, что еще чуть-чуть и, пожалуй, отправился бы с Капралом. Но... нет. Не такой уж одинокий Журка на свете.
- Пойду, - повторил он. Машины как раз перестали носиться по мостовой.
- А есть куда? - озабоченно спросил Капрал.
- Есть.
- Ну, смотри... я провожу. Куртку-то накинь, а то совсем промокнешь.
- А ты?
- Ничего, я привычный.
Журка так продрог, что не хватило духу отказаться. Да, кажется, и не стоило. Капрал пожалел его, и было неловко отталкивать эту неожиданную доброту.
Журка опять накинул куртку и сказал виновато:
- Здесь недалеко. Два квартала...
- Вот и ладно, - отозвался Капрал и потом всю дорогу молчал.
Журка тоже молчал. Чем ближе был Иринкин дом, тем нерешительней Журка себя чувствовал. Он знал, что его встретят по-хорошему, поймут и приютят, но придется рассказать про все, что было. Иринка и ее отец сегодня и так видели его унижение, и вот он опять появится будто оплеванный - жалкий, исхлестанный, грязный...
Журка сбил шаг. Может, все-таки сказать Капралу: "Знаешь что, пошли к тебе"?.. Но тогда получится, что Капралу он доверяет больше, чем Иринке. Будто Капрал его друг, а она так просто... Потом она все равно про все узнает и что тогда скажет? "Эх ты, витязь".
Журка остановился. Едва мелькнуло в голове слово "витязь", он понял, куда идти. Даже удивился, что с самого начала не подумал об этом...
- Все, спасибо тебе, - торопливо сказал он Капралу и снял куртку. Тут рядом, я добегу.