Расхождение между фактической и юридической конституцией– обычно результат изменения в соотношении политических сил, происшедшего после принятия юридической конституции, особенно когда речь идет о формальной юридической конституции, принятие которой имеет одномоментный характер. Расхождение между фактической и юридической конституцией свидетельствует, что часть норм юридической конституции стала или изначально была и остается фиктивной. Возникает необходимость либо юридическую конституцию привести в соответствие с фактическими общественными отношениями, либо, наоборот, эти отношения преобразовать в соответствии с предписаниями юридической конституции. В последние десятилетия в преодолении расхождений между фактической и юридической конституцией все большую роль играет конституционная юстиция.
Фиктивность конституций обычно характерна для стран с авторитарными и особенно тоталитарными политическими режимами. Юридические конституции в таких странах нередко содержат демократические положения, которые не получают реализации на практике, ибо включаются только для того, чтобы скрыть антидемократическую сущность режима. Характерный пример давала практика Советского Союза и других социалистических стран, где конституционно провозглашалась власть народа, осуществляемая через представительные органы, а на практике власть принадлежала аппарату коммунистических партий, которые по существу и партиями только назывались, не будучи таковыми на деле. Не случайно в этих странах, как правило, не существовало ни конституционной, ни административной юстиции, а общая юстиция конституцию непосредственно не применяла, ибо власть не была заинтересована в последовательной реализации демократических конституционных норм. В результате конституция как бы повисала в воздухе: текущее законодательство, акты исполнительной и судебной власти не сопрягались с основным законом, который таким образом оставался актом политическим и идеологическим, но во многом не выполнял своего главного предназначения – не регулировал общественных отношений.
Иногда в литературе можно встретить несколько иное понимание фактической конституции, а именно совпадающее с рассмотренным выше понятием конституции в материальном смысле.
В дальнейшем понятие «конституция» мы будем употреблять преимущественно в наиболее распространенном его значении – формально-юридическом. Другими словами, речь будет идти о законе или законах, обладающих высшей юридической силой.
Высшая юридическая сила конституции в формальном смысле проявляется в том, что, во-первых, ее нормы всегда имеют перевес над положениями иных законов, а тем более нормативных актов исполнительной власти. Во-вторых, законы или подзаконные акты должны приниматься предусмотренными в конституции органами и по установленной ею процедуре. Высшая юридическая сила конституции в материальном смысле состоит в том, что нижестоящие по уровню правовые нормы должны соответствовать по существу (во всяком случае, не противоречить) нормам основного закона. Любой акт, противоречащий конституции либо по существу, либо по форме, должен быть признан недействительным.
Верховенство конституции иногда обеспечивается ее собственными нормами. Так, в § 4 ст. 15 Конституции Ирландии 1937 года говорится:
«1. Никакой закон, противоречащий в чем-либо настоящей Конституции или какому-либо ее предписанию, не может быть принят Парламентом.
2. Любой закон, противоречащий в чем-либо настоящей Конституции или какому-либо ее предписанию, будет недействителен, но лишь в той мере, в какой он им противоречит».
В ст. 98 Конституции Японии 1946 года указывается, что она является «верховным законом страны, и никакие законы, указы, рескрипты или другие государственные акты, противоречащие в целом или в части ее положениям, не имеют законной силы».
2. Социально-политическая сущность конституции
Любая конституция наряду со своей юридической сущностью как основного закона, обладающего высшей юридической силой, имеет также сущность социально-политическую. Она заключается в том, что конституция представляет собой как бы запись соотношения политических сил, существовавшего на момент ее принятия в учредительном собрании, парламенте или избирательном корпусе*. Это, можно сказать, общественный договор (разумеется, договор не в юридическом смысле), в котором согласованы политические интересы различных частей общества. Каждая такая часть – общественный класс, социальный слой, территориальная, национальная или иная общность – защищает в политической борьбе свои социальные интересы, и степень, в которой их удается согласовать, получает отражение в конституции. Без такого согласования в обществе не мог бы существовать никакой правопорядок.
* В любом советском учебнике государственного права можно было найти в связи с этим ленинскую цитату: «Сущность конституции в том, что основные законы государства вообще и законы, касающиеся избирательного права в представительные учреждения, их компетенции и пр., выражают действительное соотношение сил в классовой борьбе» (Ленин В.И. Поли. собр. соч. Т. 17. С. 345). В действительности же данная идея была сформулирована в 1862 году германским социалистом Ф. Лассалем (1825–1864), притом более точно, чем это выражено у В.И. Ленина, сводившего всю сложную палитру политических отношений к классовой борьбе. Ср., в частности, текст Ф. Лассаля: «...Действительная конституция страны, это фактические соотношения сил, существующих в стране; писанная конституция тогда лишь прочна и имеет значение, когда является точным выражением реальных соотношений общественных сил» (Лассаль Ф. Сущность конституции. – Что же дальше? СПб.: Молот, 1905. С. 33–34). В этой же речи Ф. Лассаль рассмотрел вопрос о реальности и фиктивности конституции, который у нас также обычно излагался со ссылками на цитированную статью В.И. Ленина, опубликованную лишь в 1909 году.
В то же время уместно поставить вопрос: как можно считать конституцию продуктом согласования интересов, когда многие, если даже не все, ее положения принимаются большинством голосов? Меньшинство-то, следовательно, остается ущемленным.
Ответ может быть различен в зависимости от ситуации в конкретной стране в конкретный момент принятия конституции. Во-первых, не по всем ее положениям одни и те же голосующие лица входят соответственно в большинство и меньшинство. По одним вопросам большинство имеет один состав, а по другим он может оказаться и часто оказывается иным. Есть положения, которые вообще принимаются единогласно или консенсусом. Во-вторых, для общества, за исключением разве что маргиналов, лучше плохая конституция, чем никакая, чем отсутствие хоть какого-то правопорядка. Ведь плохую конституцию можно исправить, можно применять, как говорится, с умом, смягчая ее отрицательные стороны. Поэтому и для недовольного меньшинства выбор между бесправием и оставляющей желать лучшего конституцией, даже если она навязана большинством, очевиден. В этом смысле и лишь в этом смысле в большинстве случаев можно говорить о конституции как общественном договоре.
К тому же обычно, когда конституция разрабатывается учредительным собранием или парламентом, для ее одобрения требуется квалифицированное большинство, то есть численное преобладание большинства над меньшинством должно быть значительным. И наконец, в обществе с высокой политической и правовой культурой большинство стремится не навязывать конституцию меньшинству, а максимально учесть в ней интересы меньшинства. Например, в Венгрии с самого начала к разработке новой конституции после падения коммунистического режима была привлечена оппозиция (правда, Венгрия осталась единственной постсоциалистической страной, где новая конституция так до сих пор и не принята).
Конечно, вряд ли можно создать конституцию, которая учитывала бы все социальные интересы в равной мере. Разумеется, часть общества, более влиятельная по тем или иным причинам (не в последнюю очередь по причинам экономическим), обычно оказывает более сильное, а подчас определяющее влияние на содержание конституции. Однако было бы неправильно утверждать, как это делается авторами, которые считают себя марксистами-ленинцами, что конституция выражает волю экономически господствующего класса. Если бы она выражала волю только, например, крупного капитала, вряд ли она смогла бы выполнить свое предназначение – служить инструментом гражданского мира, формулировать такие «правила игры» на политической сцене, определять такое устройство общества и власти, которые значительным большинством народа признаются справедливыми. Это запись, отражение приемлемого для общества баланса социальных интересов.
Весьма ярко это показывает британская конституция, отразившая во времена Английской революции XVII века компромисс между землевладельческой аристократией и народившейся промышленной буржуазией, который, в частности, выразился в сочетании наследственного принципа формирования Палаты лордов Парламента и выборности Палаты общин. Дальнейшее постепенное ослабление полномочий Палаты лордов свидетельствовало об изменении соотношения сил между обоими общественными классами. Впрочем, по мере роста самосознания рабочих и других групп трудящихся и демократизации в связи с этим избирательного права социальный состав Палаты общин, точнее ее политический состав, все более демократизировался, что, в частности, нашло свое выражение в изменении характера двухпартийной системы в первой половине XX века: место партии либералов, опиравшейся преимущественно на определенные круги предпринимателей, заняли в этой системе лейбористы, опирающиеся на профсоюзы.