— Услышав этот Голос, я уже не мог продолжать свои злые дела, и груз моего преступного прошлого привел меня на твой суд, о великий эмир! — такими словами этот странный человек закончил свой рассказ.
Но эмир, казалось, забыл о своем намерении судить виновных. Прозвучавшее в рассказе раскаявшегося вора имя «Рабиа» вернуло его в его собственное далекое прошлое: он вспомнил, как более четверти века назад перед ним предстал бедный портной с письмом, продиктованным Пророком, и рассказал ему о родившейся в ночи своей Четвертой дочери. Совпадений быть не могло: Четвертая — Рабиа — выросла и теперь, оберегаемая Всевышним, творит чудеса. Он должен увидеть ее немедленно, и эмир, освободив бывшего вора от наказания, немедленно отправился к ней.
День уже клонился к вечеру, и служанка Рабии готовила свою нехитрую снедь для вечерней трапезы, когда в дверь постучали. Открыв ее, служанка едва не потеряла сознание: перед ней стояли эмир, его визир и свита.
— Нам сообщили, что здесь живет женщина по имени Рабиа,— сказал эмир.— Я хочу видеть ее!
Служанка, дрожа от волнения, побежала в комнату, где погруженная в мысли о вечном, в полутьме сидела Рабиа. Чтобы вернуться в мир ненужных вещей, ей потребовалось время, и эмир, который не привык ждать, расхаживал по айвану, сгорая от нетерпения. Наконец перед ним предстала Рабиа. Увидев ее, эмир замер от восторга: никогда в своей жизни он не видел такую ослепительную красоту, и ему даже показалось, что над ее головой на миг возник светящийся ореол. Но Рабиа никогда не обращала внимания на то, какое она производит впечатление на людей, и потому спокойно поинтересовалась, что хочет великий эмир от такой бедной и незаметной женщины, как она.
Эмир не ответил на ее вопрос и глубоко задумался, не замечая того, что он думает вслух: «Так вот какая та, что привлекла ко мне внимание Пророка!» И снова зазвучал тихий и нежный голос Рабии, попросившей его объяснить, что он имеет в виду. И тогда эмир рассказал историю, приключившуюся с ним в день ее рождения. Услышав, что ее отец по письму, продиктованному Пророком, получил сотню динаров, Рабиа сказала, что если бы эти деньги были предложены ей, то она бы от них отказалась. Но потом добавила, что поскольку ее бедный отец выполнял тогда прямое указание Пророка, то он был обязан их принять.
Эмир был зачарован тихой, но твердой и независимой речью Рабии, так как он привык к подобострастию придворных и страху подданных. Рабиа, тем временем, поинтересовалась, почему он только теперь, когда прошло уже очень много лет, решил ее разыскать и посетить. Тогда эмир рассказал ей о раскаявшемся воре, для которого Всевышний сделал неприкасаемыми и ее жизнь, и ее вещи. Закончил эмир свой рассказ предложением Рабии стать его женой, чтобы он мог полностью освободить ее от мирских забот и чтобы она могла молиться, не отвлекаясь на неизбежные житейские неурядицы. Но Рабиа ему отказала, сказав, что с малых лет она посвятила себя Всевышнему, и Он заботится о ней так же, как Он заботится обо всех людях в обоих мирах и следит за тем, чтобы каждому было ниспослано то, что ему положено, кем бы он ни являлся в сегодняшней жизни.
— Так стоит ли мне напоминать Ему об обстоятельствах моего бытия, если Ему и так все известно? — закончила свою речь Рабиа.
Эмир понял, что он никогда не сможет переубедить свою собеседницу, и, стараясь хотя бы внешне сохранить свое достоинство, удалился со смятением в душе.
А Рабиа сказала служанке, чтобы впредь она никого к ней не пускала, даже очень важных лиц.
— Почему? — с удивлением спросила служанка.
И Рабиа объяснила, что ей очень не понравился рассказ эмира о воре, в котором он утверждал, что преступник стал на путь раскаяния под ее, Рабии, незримым влиянием, и она боится, что теперь ей будут приписывать чудеса, к которым она никакого отношения не имеет.
Служанка, выслушав ее, сказала, что и без этого случая она давно уже слывет среди людей чудотворицей. Люди, например, говорят, что у Рабии, по ее желанию, появляются как у Марйам, еда и питье.
— Ты же знаешь,— сказала Рабиа,— что, случись это на самом деле, я бы никогда не притронулась к этим дарам, если бы не была уверена, что они исходят от Того, Кто заботился о Марйам и о Хаджар. А откуда берется моя пища, ты знаешь лучше других, поскольку ты продаешь пряжу, которую я пряду, а потом на вырученные деньги производишь необходимые покупки.
— Воистину так! — сказала служанка и пообещала, что она никогда не позволит чужим людям переступить порог их дома.
Все эти события и разговоры немного взволновали Рабию, и она, уединившись, стала на молитву, обратившись к Всевышнему с просьбой оберегать ее от всех препятствий, которые могут возникнуть на Пути ее служения.
* * *
Множество легенд связывают имена и жизни Рабии и ал-Хасана ал-Басри. Эти легенды, учитывая указанную в начале этого очерка несовместимость личного бытия этих праведников во времени, носят мистический характер, но истинного суфия это не может удивить, так как элементы мистики являются составлящими учений различных суфийских школ.
* * *
Ал-Хасан хорошо помнил первую свою встречу с Рабией. Он тогда, закончив молитву, вдруг ощутил себя сбившимся с Пути и громко и горько зарыдал, но вскоре услышал чей-то голос. Голос был тихим, но его собственные стенания не могли его заглушить, и он ясно услышал вещие слова:
— Почему ты плачешь, ал-Хасан? Ведь эти твои слезы вызваны твоим беспрерывным копанием в собственном «я». Берегись, ал-Хасан, потому что эти твои мысли увлекут тебя в бушующее море сомнений и ты исчезнешь в нем бесследно!
Ал-Хасан, потрясенный, внимал этим речам с закрытыми глазами, и ему казалось, что этот голос исходил свыше, но когда он спустился с крыши, его ученики сказали ему, что, вероятно, он слышал слова проходившей здесь старой женщины по имени Рабиа.
Ал-Хасан почувствовал в этом происшествии дыхание Чуда, и у него не было сомнений, что оно связано с необыкновенной женщиной, неторопливо прошедшей мимо его дома. Он решил попытаться проверить свои впечатления и стал ежедневно бродить по улицам и тропам, где, как ему сказали, можно встретить загадочную праведницу И он действительно увидел ее на берегу реки, по которому она шла в одиночестве, погруженная в свои мысли. Ал-Хасан, оказавшись перед нею, расстелил свой молитвенный коврик на воде и стал на него. Чудо произошло: коврик был надежен как твердь. Опустившись на колени, ал-Хасан пригласить Рабию стать рядом с ним на молитву. Рабиа отказалась. Более того, на ее лицо легла тень неудовольствия.
— О ал-Хасан,— сказала она,— человек Пути должен быть скромен и не выступать в качестве фокусника на базаре жизни. Старайся не привлекать к себе внимания, иначе люди перестанут отличать веру от лицемерия.
Ал-Хасан на всю жизнь запомнил этот урок.
Через несколько лет один из его учеников принес ему посылку. Ал-Хасан, все эти годы навещавший Рабиюи с тревогой следивший за ухудшением ее здоровья, сразу догадался, кто передал ему этот сверток. Ал-Хасан хорошо знал, что все, что исходит от Рабии, может стать действенным средством обучения, и потому приказал ученику развернуть пакет. В нем оказался свернутый платок, внутри которого находился кусочек воска с воткнутой в него иглой. Еще в свертке оказалась записка, и ал-Хасан сказал ученику, чтобы он прочел ее. Записка гласила: «Жизнь оплывает подобно воску горящей свечи, но не стоит жалеть об этом, так как свеча, пока тает воск, освещает мир. Игла снует в руках швеи и, казалось бы, не приносит зримых плодов, как и работа души, но результаты этого труда служат благу людей».
Ученик не смог постичь смысл посылки и послания, и ал-Хасан кратко объяснил ему, что он и Рабиа находятся на разных Путях, ведущих к единой цели: он движется Путем аскезы, она — Путем любви, но чтобы достичь желаемого, нужно независимо от избранного Пути стать никем и ничем, смирив себя перед Всевышним, открыв для Него свои душу и сердце.
Чувствуя смятение ученика перед такими откровениями, ал-Хасан рассказал, что, вскоре после своей первой встречи с Рабией, он предложил ей стать его женой, но она ответила, что брак предусматривает наличие у брачующихся людей личной жизни, а у нее никакой личной жизни быть не может, так как она растворена во Всевышнем и живет Его жизнью. И чтобы закрепить этот урок, ал-Хасан, собиравшийся навестить Рабию, решил взять с собой этого ученика.
Когда этот юноша увидел Рабию, изможденную болезнями, ее физический облик показался ему отталкивающим, и он постарался побыстрее отвести от нее свой взгляд. И в это время Рабиа застонала. Обеспокоенный ал-Хасан спросил, что случилось. Рабиа сказала, что причина ее минутной слабости кроется в его ученике. Ученик был обескуражен этими словами, но Рабиа сразу же объяснила:
— Я почувствовала, что он непомерно загрязнен мирским и абсолютно не понимает истинной, свободной от мирских забот, сущности благополучия души!
Понимая, что его ученик еще не готов к таким беседам, ал-Хасан попытался изменить тему разговора и спросил, в чем причина ее болезни. Рабиа же отвечала, что свою болезнь она воспринимает как форму укора, исходящего от Всевышнего, Который видит все ее ошибки и колебания на Пути к Нему. Эти слова Рабии достигли самых глубин души ученика, слушавшего разговор своего Учителя с необычной подвижницей, и он ощутил, что ее образ, поначалу столь для него непривлекательный, вдруг засиял всеми красками высшего бытия и он почувствовал близость будущей жизни.
Растерявшись от обилия впечатлений, охваченный сочувствием к подвижнице и желанием хоть что-нибудь для нее сделать, ученик спросил Рабию, может ли он доставить ей то, в чем она сейчас нуждается.
— Как ты можешь, будучи учеником ал-Хасана, задавать мне такие вопросы? — сказала Рабиа.— Вот я очень хочу отведать только что сорванный с деревьев свежий инжир. Ты ведь знаешь, что это — самые дешевые фрукты в наших краях. Но я — раба Всевышнего и я, как положено рабе, отказываюсь от своих личных желаний, потому что я принадлежу Ему вместе со всеми своими желаниями, и только Он решает, какое из них подлежит удовлетворению, посылая мне Свой знак.