Особые отношения связывали Хизра с суфиями, для которых он был не только помощником, как для всех прочих людей, но и учителем. Своим наставником признавал Хизра знаменитый Ибрахим ибн Адхам ал-Балхи, а другой известный суфий — Мухаммад ибн Али ат-Термези считал этого пророка своим личным другом, и свои сочинения, которые он хотел, чтобы прочитал Хизр, он бросал в Амударью, уверенный, что река принесет их к его другу.
Рассказывают, что имам Абд ал-Джемиль, отец ал-Гиджувани, был собеседником Хизра, и этот пророк предрекал ему рождение сына. Когда ал-Гиджувани появился на свет. Хизр сделал его своим духовным сыном и научил его впоследствии тайному зихру (поминанию Аллаха).
Во время упомянутого мистического свидания на одном из старых бухарских кладбищ ал-Гиджувани открыл Баха ад-Дину «начало, середину и конец суфийского подвижничества». После этого окружавшие ал-Гиджувани шейхи, чтобы подтвердить действительность происходящего, предсказали Баха ад-Дину, что с ним случится завтра, и приказали ему немедленно идти в Несеф (Карши) к Сайиду Амир Кулалу. Это была уже вторая (после неудавшейся казни) полученная им весть о необходимости его встречи с наставником (пиром), определенным ему Судьбой, и Баха ад-Дин в тот же день отправился в Несеф.
Сайид Амир Кулал встретил Баха ад-Дина с искренним вниманием и лаской. Он понял, что перед ним суфий, познавший истину Пути без помощи учителей, и научил его тайному зикру — знанию, исходящему от Хизра и открывающему возможности соединения с Божеством не путем видимого экзальтирования себя вроде громогласного и многочисленного произнесения стихов из Корана в связи с ритмическими телодвижениями, а посредством самоуглубления в себя и безмолвного размышления о присутствии Бога в себе.
С тех пор Баха ад-Дин стал делать зикр тайно или молча, отсюда его последователи получили в Средней Азии название «хуфия», т. е, погружающиеся в экстаз путем тайного, молча произносимого призывания Бога.
В круг интересов Баха ад-Дина входят это время не только суфийские устремления шейха Кулала, но и элементы учения знаменитых суфийских авторитетов — Абу Йазида ал-Бистами и, конечно, Абу-л-Мугис ал-Хусайн ибн Мансура ал-Халладжа, мученика веры. «В моменты исканий на Пути дважды объявлялись во мне свойства Мансура Халладжа»,— говорил Баха ад-Дин. В его видениях дважды возникала виселица, и он вспоминал слова шейха Азизана, что если бы во времена Халладжа был на земле кто-нибудь из духовных чад шейха ал-Гиджувани, то казнь великого суфия не состоялась бы, и Халладжа миновала бы мучительная смерть.
Особый интерес проявлял Баха ад-Дин и к учениям тюркских суфийских шейхов, принадлежавших к суфийскому братству «Ясавиа», основателем которого был поэт и мыслитель Ахмад ибн Ибрахим ибн Али ал-Яси. На время Баха ад-Дина пришлись четвертое и пятое поколения шейхов этого братства. Внимание к ним Баха ад-Дина основывалось на его общении с султаном Халилом, принадлежавшим к братству Ясавиа.
Рассказ о встрече Баха ад-Дина с тюркским шейхом Кашимом выглядит следующим образом: когда Баха ад-Дин приблизился, шейх был занят арбузом. Увидев своего гостя, шейх стал бросать корки в его сторону, а Баха ад-Дин подбирал их и с благоговением перед шейхом доедал. В это время пришел слуга и объявил, что у него пропало три верблюда и четыре лошади. Шейх обратился к Баха ад-Дину и предложил ему поймать скот. К Баха ад-Дину сразу же кинулись четыре ученика (мюрида) со словами: «Должно быть это преступление!» Но Баха ад-Дин не бросился на поиски, а опустился на колени и погрузился в созерцание. После вечерней молитвы вышел слуга и сказал, что верблюды и лошади сами вернулись. После этого Баха ад-Дин пробыл у шейха неотлучно около трех месяцев. Наконец шейх Кашим сказал ему: «У меня девять духовных чад, десятый ты, и превыше всех!»
Потом Баха ад-Дин говаривал: «За кем не признаны свойства тюркских шейхов, тот приходит в отчаяние и беспокойство от Пути их». А шейх Кашим после этого несколько раз бывал в Бухаре и Баха ад-Дин всегда встречал его с почтением, а тот говорил: «Тех свойств и устремлений к действиям, которые я вижу в тебе, ни в ком другом из моих учеников я не наблюдал».
Примерно в это же время Баха ад-Дина увидел десятилетний Тимур. Молодой суфий произвел на будущего завоевателя мира большое впечатление, и он навсегда сохранил почтительность и уважение к мудрецу, а после его ухода из жизни — память о нем.
Проживая потом то в Бухаре, то в родной деревне, Баха ад-Дин не переставал усердно заниматься подвижничеством, стремясь приблизиться к Богу. Причем немало он и путешествовал, посещая то священные города Аравии, то большинство знаменитых тогда городов Ирана и Средней Азии, например: Нишапур, Серахс, Герат, Карши и проч.; везде он встречал большое к себе внимание благодаря своим высоким качествам совершенного суфия, везде он старался еще более совершенствоваться в стадиях духовной жизни, беседуя с местными шейхами-суфиями. Молва о нем шла далеко, и люди разных общественных положений стремились послушать его беседы и стать его учениками. Ответы нашего шейха, дававшиеся на обращаемые к нему вопросы, отличались большою глубиною мысли и тонким пониманием высоких идеалов подвижничества и отречения от этого мира.
Будучи в Серахсе, Баха ад-Дин посетил, по приглашению наместника, Герат. Приглашенный к столу наместника, за которым собрался весь цвет ученых людей и сановников Герата, Баха ад-Дин не стал ничего есть. Когда его спросили, что это значит, он отвечал, что, собственно, ему не место за этим пышным столом: он — приверженец простонародья и дервиш. Что же подумает о нем народ, когда узнает, что кушает Баха ад-Дин? После обеда наместник Герата спросил Баха ад-Дина, есть ли в исповедуемом им учении явный зикр, пение и отшельничество?
— Нет,— отвечал наш шейх,— у нас этого нет, что же касается, в частности, нашего отшельничества, оно у нас проходит в повседневном общении с людьми, т. е. наружно мы пребываем среди толпы, а сердцем должны быть всегда с Предвечною Истиною.
В другом случае он выразился так о целях своего служения Богу:
— Наш путь к Нему — взаимное общение (но не отшельничество), в отшельничестве же — слава, а в славе — погибель.
Добрые же дела обнаруживаются только в собрании людей, общество же людей заключается во взаимном содружестве, основанном на условии не делать друг другу того, что воспрещено. И если общество людей из тех, что идут к Богу нашим путем, имеет подобное единение,— в том его благополучие и счастье, и можно надеяться, что достигшая высокого совершенства истинная вера будет постоянно находиться в среде такой общины.
Спасая свою душу в миру, Баха ад-Дин свято соблюдал заветы нестяжательности и полного «опрощения»: у него не было ни дома, ни земельной собственности. Если случалось ему жить где-либо, он нанимал помещение, как всякий пришелец. Зимою постелью служили ему сухие листья, а летом — старая циновка; из посуды у него был лишь разбитый глиняный кувшин. Не было у него ни слуг, ни невольников или невольниц. И когда об этом однажды спросили Баха ад-Дина, он отвечал: «Рабство недостойно старчества».
Путешествуя в Аравию с целью паломничества, Баха ад-Дин проходил через Хорасан и научил там одного из именитых люден зикру. На обратном пути ему сказали, что этот человек мало занимается преподанным ему зикром. Шейх ответил, что беды в том нет, и спросил нового своего мюрида, видел ли он его, Баха ад-Дина, когда-либо во сне? Тот ответил утвердительно.
— Довольно и этого,— сказал наш шейх,— ибо достаточно кому-либо иметь хотя бы самую ничтожную связь с суфиями, чтобы надеяться на то, что в конце концов он воссоединится с ними.
— Блаженный шейх Азизан,— сказал однажды Баха ад-Дин,— говорил, что земля в глазах суфиев подобна скатерти, а мы говорим, что она не больше, как поверхность ногтя, и ничто на ней не скрыто от глаз суфиев.
Однажды от Баха ад-Дина требовали какого-нибудь чуда.
— Мои чудеса — на глазах у всех: обремененный столькими грехами, я тем не менее могу еще ходить по земле,— ответил шейх.
Несмотря на подобную скромность шейха, его современники свидетельствуют о многих чудесах, дара творить которые он удостоился еще при жизни. Так, например, со слов одного дервиша передается, что однажды город Карши испытывал страшную засуху: все посевы и травы стали выгорать, людям и животным угрожал голод. Каршинцы, памятуя частые посещения своего города Баха ад-Дином, послали за ним в Бухару одного дервиша, чтобы шейх помог им избавиться от грозящего бедствия. Как только дервиш предстал перед Баха ад-Дином, тот спросил его:
— Каршинцы послали тебя ко мне из-за безводья. Хорошо, я пошлю вам отсюда воды. Подожди немного!
Прошло несколько времени, собрались тучи и полил дождь, усиливавшийся с каждым часом. На другой день дервиш получил разрешение вернуться в Карши, а дождь беспрерывно лил трое суток, пока дервиш не дошел до Карши; бдагодаря этому вся область Карши была обильно полита.
К традиционным чудесам, творимым Баха ад-Дином как великим суфийским учителем, относится и его непрерывная и неразрывная связь с учениками. Тайная безотчетная сила, которой он владел, позволяла ему мгновенно сообщить свою мысль ученику, находящемуся за сотни верст от него, и, получив такой мессидж, ученик ощущает внутреннее беспокойство и необходимость скорого личного общения с учителем.
По воспоминаниям Великого имама Мауляны Ходженди, когда он был вызван великим везиром на дискуссию о мутазилитах, он после этой дискуссии, выйдя из дворца, вдруг ощутил тайную силу, влекующую его к Баха ад-Дину, и он немедленно отправился в путь, а на четвертый день своего путешествия Мауляна Ходженди встретил гонца от шейха, сказавшего ему, что мысль учителя направлена к нему и он ожидает его. (Этот случай датирован в биографической рукописи месяцем рамазаном 795 г. х., т. е. через четыре года после кончины Баха ад-Дина, и неясно, имеет ли тут место ошибка мемуариста или речь идет о мистическом посмертном свидании учителя и ученика.)