Функциональное значение метафорического образа Дэвидсон сравнивает с эффектом, возникающим в результате использования шутки или видeния. И в том и в другом случае внешняя оболочка не передает точный смысл, а лишь инициирует закодированное информационное сообщение, «которое опытный истолкователь может переложить на понятный язык прозы» [там же, 504]. Подобно картине или сновидению, метафора дает нам возможность постичь некоторые факты, непосредственно на них не указывая и не обозначая их. Метафоры, по словам Дэвидсона, заставляют нас увидеть одни вещи вместо других, которые выступают в прямом значении как вспомогательные структуры и дают ключ к их пониманию. Метафора является источником, а не проводником. Успешная ее интерпретация зависит не только от структуры метафорического образа (который остается одним и тем же как в случае метафорического, так и в случае прямого употребления), но и от умения адресата постичь закодированный автором смысл. Личность истолкователя определяет метафорическое значение, а не априори заложенный в метафорическом образе смысл. Загадочная природа метафорического переноса в трактовке Дэвидсона получает высшую форму своего выражения.
Точка зрения Дэвидсона на природу метафорического значения была поддержана в работе Дж.Сёрля [31]. «Метафорическое выражение в самом деле обозначает нечто отличное от прямого значения слов и предложений, но не из-за изменения в лексическом значении образующих его элементов, а в силу того, что говорящий, используя их, подразумевал нечто особенное» [Serle: 1991, 524]. Основная проблема метафорического переноса, по его мнению, сводится к нахождению сходств и различий между значением, которое подразумевается автором метафорического переноса, и прямым значением используемой им фразы, а теория метафорического переноса сводится к выведению ряда принципов, согласно которым адресат речи, имея в распоряжении прямое значение фразы, способен восстановить ее метафорический смысл.
Так, например, «если кто-то скажет 'Салли – кусок льда' или 'Сэм – свинья', вы, скорее всего, предположите, что говорящий имел в виду не буквальный смысл этих фраз, а то, что они выражают в переносном значении». И, тем не менее, у вас не будет проблем с расшифровкой. «Но если он скажет 'Салли – простое число между 17 и 23' или 'Билл – амбарная дверь', вы тоже поймете, что он говорил в переносном смысле, но будет гораздо труднее выявить то, что он имеет в виду» [там же, 519]. В последнем случае, при отсутствии устойчивых ассоциативных связей относительно вспомогательных субъектов, анализ метафорического выражения будет состоять из интерпретации прямого значения его компонентов.
Принципы выявления метафорического значения Сёрль предваряет выведением общей стратегии рассмотрения метафорических переносов: «Когда выражение не может быть понято буквально, поищи значение, которое отличается от прямого значения предложения». Как только адресат определил метафорический статус конструкции, ему следует руководствоваться рядом принципов при нахождении ее значения. Их общий смысл сводится к следующему: «Когда вы слышите 'С – это П', то для того, чтобы найти возможные варианты Р (ассоциативные значения, в соответствии с которыми происходит сопоставление), поищите направления, по которым С мог бы походить на П, и чтобы выявить их, обратитесь к яркой, наиболее известной и отличительной черте предметов группы П» [там же, 532 – 533]. Так, например, смысл высказывания 'Сэм – гигант' может быть сведен к фразе 'Сэм большой', на основании того что, согласно определению, гиганты отличаются большими размерами. Выражение 'Сэм – свинья' следует трактовать как 'Сэм грязный, прожорливый, толстый и т.д.'
Следует отметить, что переносное значение лексемы 'гигант' может включать не только признак 'большой', но и оценивать человека как очень умного, способного справиться с любой проблемой и т.д., а 'свинья', кроме нечистоплотности и прожорливости, может указывать на значение неблагодарности или непорядочности. Таким образом, предложенные Сёрлем принципы интерпретации метафорического переноса, несмотря на их правдоподобность и разумные основания, не охватывают всего спектра вариантов метафорических значений, не обеспечивают нас алгоритмом для их последовательного выявления и, следовательно, не могут рассматриваться как законченная теория.
Мысль об однозначной природе прямого и метафорического значений имеет как приверженцев, так и противников. «Желание некоторых теоретиков стереть разницу между прямым и метафорическим значениями обусловлено мыслью о том, что приоритетом в сфере познания обладают исключительно средства прямой номинации» [Kittey, 20]. По мнению Эвы Киттэй, метафоры обладают структурой, которая в корне отличается от языка традиционных прямых обозначений. Разделение признаков на метафорические и буквальные является необходимым условием концептуальной организации наших представлений, которые с течением времени могут терять или приобретать метафорический смысл (например, выражение 'волна света', первоначально обладающее исключительно метафорической структурой, приобрело буквальное значение после открытия волновой природы светового потока). «Если мы отрицаем наличие в языке прямых обозначений, мы отрицаем и возможность существования метафоры» [там же]. С точки зрения С.Левина, «ввиду того, что сфера действия метафорического языка глубока и непостижима, … только рассматривая прямое значение метафор, можно в какой-то мере приблизиться к пониманию того, что поэт намеревался выразить с их помощью» [Levin, 3 – 4].
Наличие противоположных точек зрения на природу метафорического значения утверждает нас в мысли о том, что на данном этапе исследований невозможно ни одну из концепций как однозначно принять, так и опровергнуть. В настоящее время выяснение отношений по этому поводу без привлечения дополнительных фактов, материалов и исследований, позволяющих не только заявлять свою точку зрения, но и аргументированно ее обосновывать, лишено смысла.
Рассматривая метафору как базовую разновидность ('constitutive form'), определяющую принцип строения языка ('the omnipresent principle of language'), Ричардс указывал на глубокую связь, существующую между ней и механизмами, определяющими мыслительные процессы. «Мышление метафористично, так как проистекает из сравнения; метафоры лишь извлекают это сравнение на поверхность» [Richards, 94]). Человеческий разум в интерпретации Ричардса предстает в качестве связующего органа, который в состоянии соединить разрозненные идеи в бесконечное множество различных конгломератов значений. И даже в том случае, если нам не удается определить смысл и назначение полученных ассоциаций, мы не можем оставлять их без внимания, так как работа нашего разума никогда не бывает бессмысленной.
Мысль о метафорической природе мышления оказалась в высшей степени плодотворной и получила широкое распространение не только среди лингвистов, но и среди философов. Э.Хассел, рассматривая противоречивые базовые высказывания, содержащие в своей структуре взаимоисключающие друг друга элементы (типа 'А, которое не является А'; ‘Все элементы А являются В'; 'некоторые элементы А не являются В') обращает наше внимание на следующий факт: «В то время как высказывание 'Что-то одновременно являющееся А и не-А' невозможно, высказывание 'А и В' возможно, так как связка 'и' является простым элементом и имеет реальное значение» [Husserl, 825]. В результате этого, имея выражение 'А и В', в котором 'А' и 'В' выступают в качестве пропозициональных переменных и соответственно могут принимать любые значения, мы можем получать сочетания смыслов. Объявив, что метафорические выражения имеют смысл и обладают унитарным значением, Хассел привлек внимание к этой проблеме не только лингвистов, но и логиков. Метафорический перенос постепенно обретал свой законный, подтвержденный на теоретическом уровне статус полноправного члена класса высказываний, обладающих логическим смыслом.
Среди многочисленных исследований о мыслительной природе метафорических переносов наибольшую известность приобрела работа двух авторов, Дж.Лакоффа и М.Джонсона «Метафоры, которыми мы живем». Рассматривая язык как набор фактов, позволяющих раскрыть основные принципы восприятия действительности нашим разумом ('general principles of understanding'), Лакофф и Джонсон утверждают, что «эти принципы часто являются метафорическими по своей природе и включают понимание результатов нашего опыта в терминах других данных, полученных опытным путем» [Lakoff, Johnson, 116].
Большинство из наших концептуальных представлений о мире создано на основе пространственных метафор типа «БОЛЬШЕ – ХОРОШО», «ВЕРХ – ХОРОШО». Они определяют наше мировоззрение и мировосприятие. По мнению Лакоффа и Джонсона, мы используем их в повседневной жизни, сами того не замечая, говоря о своем самочувствии (Мое настроение повысилось) или о благосостоянии (Счет в банке вырос). При этом метафоры с противоположным значением типа «МЕНЬШЕ – ЛУЧШЕ» не согласуются с представлениями об окружающем нас мире и могут рассматриваться как не свойственные человеческому сознанию. Соответственно, и предложения, построенные на основе представлений «МЕНЬШЕ – ХУЖЕ» или «НИЗ – ПЛОХО», априори обладают в нашем сознании отрицательным статусом.
Ряд высказываний, которые мы употребляем, проистекают из основополагающих концептуальных представлений, основу которых составляют метафоры. В качестве примера базовых метафорических структур, определяющих наше сознание, Лакофф и Джонсон приводят фразу «СПОР – ЭТО ВОЙНА», отмечая тот факт, что «многие вещи, к которым мы прибегаем в процессе спора, частично структурированы представлением о военных действиях» [там же, 4] и базируются на метафорическом переносе. Отстаивая собственную точку зрения или опровергая точку зрения оппонента, мы используем такие выражения, как 'выиграть спор', 'проиграть спор', 'защитить позицию', 'он атаковал каждый слабый пункт моих доводов', 'его критика попала точно в цель' и многие другие, основанные на базовой метафорической конструкции.