Также усилению безысходности и трагичности способствует авторский прием – выделение определенной детали с последующей антитезой. Поражает искусство Мельникова с помощью этого приема подчеркнуть глубину случившегося. «Вот двое высокорослых молодцов несут на головах гробовую крышку. Смотрит на нее Алексей…Алый бархат…алый … И вспоминается ему точно такой же алый шелковый платок на Настасьиной головке, когда она, пышная, цветущая красотой и молодостью, резво и весело вбежала к отцу в подклет и, впервые увидев Алексея, потупила звездистые очи…Аленький гробок, аленький гробок!.. В таком же алом тафтяном сарафане…одета была Настя, когда он…впервые пришел к ней в светлицу…» [Мельников, 1994, т.1, с. 495].
Используя прием антитезы, художник удачно передает и душевное состояние Дуни Смолокуровой, попавшей в сети хлыстов, ее смятение, тревогу: «Бешеная скачка, изуверское кружение, прыжки, пляски, топот ногами, дикие вопли и завывания мужчин, исступленный визг женщин, неистовый рев дьякона, бессмысленные крики юрода казались ей необычными, странными и возбуждали сомнения в святости виденного и слышанного» И вспомнилось ей красивое катание на косной, чистая песня: «Я принес тебе подарок, подарочек дорогой, с руки перстень золотой...». Молится Дуня, а в ушах звенит: «На белу грудь цепочку, на шеюшку жемчужок, ты гори, гори, цепочка, разгорайся жемчужок... [Мельников, 1993, т.2, с. 245].
Небывалой силы достигает трагизм в сцене пострига Фленушки за счет использования антитезы и параллельности повествования. Во время рассказа Сурмина о постриге, который происходит на глазах у Самоквасова, Петр Степанович вспоминает о своей Фленушке, не зная, что именно его любимую сейчас постригают в инокини: «Опять послышалось пение:
«Умый ми нозе, честная мати, обуй мя сапогом целомудрия…»
- Это значит, Манефа теперь умывает ей ноги … А вот теперь, объяснил Сурмин, - калиги на ноги ей надевает.
Ни слова Петр Степаныч. Свои у него думы, свои пожеланья. Безмолвно глядит он на окна своей ненаглядной, каждый вздох ее вспоминая, каждое движенье в ту сладкую незабвенную ночь.
« Обьятия отча отверсти ми потщися», - поют там…
«Пускай поют, пускай постригают!.. Нет нам до них дела!.. А как она, моя голубка, покорна была и нежна!..»
«Блудне мое изживше житие…» - доносится из часовни.
А он, все мечтая, на окна глядит, со страстным замираньем сердца, помышляя: вот, вот колыхнется в окне занавеска, вот появится милый образ, вот увидит он цветущую невесту свою…»
Печерский умело заставляет почувствовать прошлое. Простота и сдержанность художника при изображении ушедших в историю трагических картин помогает запечатлеть все как летописное сказание. Темп пострига Фленушки медленный, мерный, звуки приглушены, краски мрачны. «Клонет ветер деревья, думает она, глядя на рощицу, что росла за часовней. Летят с них красные и поблекшие листья. Такова и моя жизнь, такова и участь моя бесталанная... Пришлось и куколем голову крыть, довелось надевать рясу черную», - причитает Фленушка [Мельников, 1994, т. 2, с. 387].
Художник свободно находит нужные ему слова, помогающие выразить основное, нанизывает их одно к одному, как драгоценные камни, и природа с ее богатыми и разнообразными красками помогает ему.
Сравнения, противопоставления — любимые художественные средства Печерского, и все их он берет из мира природы: «Как клонится на землю подкошенный беспощадной косой пышный цветок, так, бледная, ровно полотно, недвижная, безгласная, склонилась Настя к ногам обезумевшей матери...» или «Страшное слово, как небесная гроза, сразило бедную мать» [Мельников, 1993, т. 2, с. 421].
Мельников умело подбирает средства выразительности и для трагической ситуации, и для описания праздника, и при составлении портретной характеристики. Сотканные, при помощи красочных сравнений, метафор, эпитетов, противопоставлений, повторов, взятых из мира природы, образы поражают своей яркостью и индивидуальностью. Таков и образ прелестной Наташи Дорониной: « Взглянул (Веденеев) и не смог отвести очей от ее красоты. Много красавиц видал до того, но ни в одной, казалось ему теперь, и тени не было той прелести, что пышно сияла в лучезарных очах и во всем милом образе девушки… Не видел он величавого нагорного берега, не любовался яркими цветными переливами вечернего неба, не глядел на дивную игру солнечных лучей на желтоватом лоне широкой, многоводной реки… И величие неба, и прелесть водной равнины, и всю земную красоту затмила в его глазах краса девичья!.. Облокотясь о борт и чуть-чуть склонясь стройным станом, Наташа до локтя обнажила белоснежную руку, опустила ее в воду и с детской простотой, улыбаясь, любовалась на струйки, что игриво змеились вкруг ее бледно-розовой ладони. Слегка со скамьи приподнявшись, Веденеев хочет взглянуть, что там за бортом она затевает… Наташа заметила его движение и с светлой улыбкой так на него посмотрела, что ему показалось, будто небо раскрылось и стали видимы красоты горнего рая … Хочет что-то сказать ей, вымолвить слова не может…» [Мельников, 1994, т. 1, с. 176]. Вся эта картина как кружево выплетена умелой рукой автора.
Так же охотно использует Мельников и вопросительную форму: «Где твои буйные крики, где твои бесстыдные песни, пьяный задор и наглая ругань?.. Тише воды, ниже травы стал Никифор...» или «Куда делись горячие вспышки кипучего нрава, куда делась величавая строгость? Косой подкосило его горе...» [Мельников, 1993, т.1, с. 421].
Слог Печерского поэтичен, слова красочны. У него свой народно-речевой строй, свой язык сердца. Он тщательно выбирает и бережет каждое слово, взятое им. Слова у него гибки, и заменить их нельзя, не нарушив этой своеобразной певучести и оригинальной первозданности.
Связь народной поэтики с литературной формой — это новое начало в поэтике наших классиков. Печерский бросил в классический чисто литературный язык золотистый сноп ярких народных слов и выражений. Речь Печерского своей первозданностью, свежестью поражает читателя. Автор поставил уже точку, а в ушах еще звучат слова с их ритмом и народной интонацией.
Печерский владел тончайшей художественной материей: поэтикой перечня.
Иногда перечисления в тексте составляют чуть ли не две страницы подряд. Эти перечни - те же колдовские "вадьи", "окна" и "чарусы" его прозы. Богатый заволжский купец Патап Чапурин задает гостям обед на пасху. Вслед за автором мы пробуем все: пироги, юху курячью с шафраном, солонину с гусиными полотками под чабром, индюшку рассольную, рябчиков под лимоном... Совсем другое — стол поминальный, когда отмечает Патап Максимович сорочины по безвременно умершей старшей дочери Насте. Трапеза по старине, как от дедов и прадедов заповедано: мирским рыбье, келейным сухоядное.Кутья на всех — из пшена сорочинского с изюмом да с сахаром. Блины в почетные столы — на ореховом масле, в уличные - на маковом, мирским - с икрой да со снетками, скитским - с луком да с солеными груздями. Стерляжья уха... расстегаи... ботвинье борщевое... похлебка из тебеки... борщ с ушками... дыни в патоке... хворосты... оладьи…
В каждом слове Печерский оттеняет русские национальные особенности. Праздничные песни любви, такие своеобразные, по словам художника, «могли вылиться только из души русского человека. На его безграничных просторах раздольных, от моря до моря раскинувшихся равнинах» [Мельников, 1994, т.1, с. 13].
Картины Печерского из жизни народа легки и подвижны. Содержание произведения сочетается с формой сказочного повествования. Все образные детали сливаются с целым. Лирические отступления, которыми насыщена эпопее, - примеры поэтического искусства художника, его образно-величавой формы, выполненной в народном стиле. Это классическая, изнутри, от содержания идущая форма.
В гармоническом сочетании богатства народной речи с красотой литературного слова — секрет художественности Печерского. Народные слова он часто употребляет не только в диалогах действующих лиц, но и в описаниях, в речи автора: ярманка, громчей, молонья, зачали, сказывают, разговоры покончились, крылос, нестыдение, борщевое ботвинье, песни играть; часто в тексте автора встречаются целые народные фразы: «Солнце с полден своротило, когда запылилась дорожка, ведущая в Свиблову»; «Ложе—трава мурава, одеяло—темная ночь, браный полог — звездное небо», «Лес не видит, поле не слышит; людям не про что знать», «Незрел виноград не вкусен, млад человек неискусен; а молоденький умок, что весенний ледок…», «Что порушено, да не скушено, то хозяйке в покор» и так далее [Мельников, 1993, т.1, с. 159, 143, 151].
Огромна работа Печерского в области русского языка, большое количество народных слов, выражений и оборотов местных говоров, идиом, этнографических, географических названий введено им в художественную литературу. Печерский помогал В. И. Далю в составлении «Толкового словаря живого великорусского языка», в собирании слов и выражений.
Н. С. Лесков в изучении богатства русского языка считал себя учеником П. И. Мельникова-Печерского. В безграничной любви Печерского к слову, в пафосе его художественных произведений, сказалась его любовь к русскому человеку, к родине.
§ 2. Фольклорные мотивы в дилогии
2.1. Истоки фольклорности в творчестве Мельникова
Чем дальше отодвигается от нас эпоха русской жизни, описаннаяМельниковым, тем больший интерес вызывают его произведения в читательской среде и тем важнее разобраться в характере его творчества, важнейшая особенность которого — многостороннее и разнообразное использование фольклора.
В последние два десятилетия проблемы фольклоризма творчества Мельникова и изучения его фольклорно-этнографических интересов поставлены с учетом сложности и многосторонности их аспектов, на основе более тщательного изучения биографических и архивных данных. Появились обстоятельные, отличающиеся объективностью анализа очерки о творческой деятельности Мельникова В. Ф. Соколовой, Г. С. Виноградова, Л. М. Лотман,