Он вдруг приостановился.
"Однако я говорю-говорю", подумал он, - "а он все молчит и высматривает. Он пришел за тем, чтоб я задал ему прямой вопрос. А я и задам".
- Юлия Михайловна просила меня как-нибудь обманом у вас выпытать, какой это сюрприз вы готовите к балу послезавтра? - вдруг спросил Петр Степанович.
- Да, это действительно будет сюрприз, и я действительно изумлю... - приосанился Кармазинов, - но я не скажу вам, в чем секрет.
Петр Степанович не настаивал.
- Здесь есть какой-то Шатов, - осведомился великий писатель, - и вообразите, я его не видал.
- Очень хорошая личность. А что?
- Так, он про что-то там говорит. Ведь это он по щеке ударил Ставрогина?
- Он.
- А о Ставрогине как вы полагаете?
- Не знаю; волокита какой-то.
Кармазинов возненавидел Ставрогина, потому что тот взял привычку не замечать его вовсе.
- Этого волокиту, - сказал он хихикая, - если у нас осуществится когда-нибудь то, о чем проповедуют в прокламациях, вероятно вздернут первого на сук.
- Может, и раньше, - вдруг сказал Петр Степанович.
- Так и следует, - уже не смеясь и как-то слишком серьезно поддакнул Кармазинов.
- А вы уж это раз говорили, и, знаете, я ему передал.
- Как, неужто передали? - рассмеялся опять Кармазинов.
- Он сказал, что если его на сук, то вас довольно и высечь, но только не из чести, а больно, как мужика секут.
Петр Степанович взял шляпу и встал с места. Кармазинов протянул ему на прощание обе руки.
- А что, - пропищал он вдруг медовым голоском и с какою-то особенною интонацией, все еще придерживая его руки в своих, - что, если назначено осуществиться всему тому... о чем замышляют, то... когда это могло бы произойти?
- Почем я знаю, - несколько грубо ответил Петр Степанович. Оба пристально смотрели друг другу в глаза.
- Примерно? приблизительно?-еще слаще пропищал Кармазинов.
- Продать имение успеете и убраться тоже успеете, - еще грубее пробормотал Петр Степанович. Оба еще пристальнее смотрели друг на друга.
Произошла минута молчания.
- К началу будущего мая начнется, а к Покрову все кончится, - вдруг проговорил Петр Степанович.
- Благодарю вас искренно, - проникнутым голосом произнес Кармазинов, сжав ему руки.
"Успеешь, крыса, выселиться из корабля!" думал Петр Степанович, выходя на улицу. "Ну коли уж этот "почти государственный ум" так уверенно осведомляется о дне и часе и так почтительно благодарит за полученное сведение, то уж нам-то в себе нельзя после того сомневаться. (Он усмехнулся.) Гм. А он в самом деле у них не глуп и... всего только переселяющаяся крыса; такая не донесет!" Он побежал в Богоявленскую улицу в дом Филиппова. VI.
Петр Степанович прошел сперва к Кириллову. Тот был по обыкновению один и в этот раз проделывал среди комнаты гимнастику, то-есть, расставив ноги, вертел каким-то особенным образом над собою руками. На полу лежал мяч. На столе стоял не прибранный утренний чай, уже холодный. Петр Степанович постоял с минуту на пороге.
- Вы однако ж о здоровьи своем сильно заботитесь, - проговорил он громко и весело входя в комнату; - какой славный однако же мяч, фу, как отскакивает; он тоже для гимнастики?
Кириллов надел сертук.
- Да, тоже для здоровья, - пробормотал он сухо; - садитесь.
- Я на минуту. А впрочем сяду. Здоровье здоровьем, но я пришел напомнить об уговоре. Приближается "в некотором смысле" наш срок-с, - заключил он с неловким вывертом.
- Какой уговор?
- Как какой уговор? - всполохнулся Петр Степанович, даже испугался.
- Это не уговор и не обязанность, я ничем не вязал себя, с вашей стороны ошибка.
- Послушайте, что же вы это делаете? - вскочил уж совсем Петр Степанович.
- Свою волю.
- Какую?
- Прежнюю.
- То-есть как же это понять? Значит ли, что вы в прежних мыслях?
- Значит. Только уговору нет и не было, и я ничем не вязал. Была одна моя воля и теперь одна моя воля. Кириллов объяснялся резко и брезгливо.
- Я согласен, согласен, пусть воля, лишь бы эта воля не изменилась, - уселся опять с удовлетворенным видом Петр Степанович. - Вы сердитесь за слова. Вы что-то очень стали последнее время сердиты; я потому избегал посещать. Впрочем был совершенно уверен, что не измените.
- Я вас очень не люблю; но совершенно уверены можете быть. Хоть и не признаю измены и не-измены.
- Однако знаете, - всполохнулся опять Петр Степанович, - надо бы опять поговорить толком, чтобы не сбиться. Дело требует точности, а вы меня ужасно как горошите. Позволяете поговорить?
- Говорите, - отрезал Кириллов, смотря в угол.
- Вы давно уже положили лишить себя жизни... то-есть у вас такая была идея. Так что ли я выразился? Нет ли какой ошибки?
- У меня и теперь такая же идея.
- Прекрасно. Заметьте при этом, что вас никто не принуждал к тому.
- Еще бы; как вы говорите глупо.
- Пусть, пусть; я очень глупо выразился. Без сомнения, было бы очень глупо к тому принуждать; я продолжаю: вы были членом Общества еще при старой организации и открылись тогда же одному из членов Общества.
- Я не открывался, а просто сказал.
- Пусть. И смешно бы было в этом "открываться", что за исповедь? Вы просто сказали, и прекрасно.
- Нет не прекрасно, потому что вы очень мямлите. Я вам не обязан никаким отчетом, и мыслей моих вы не можете понимать. Я хочу лишить себя жизни потому, что такая у меня мысль, потому что я не хочу страха смерти, потому... потому что вам нечего тут знать... Чего вы? Чай хотите пить? Холодный. Дайте я вам другой стакан принесу.
Петр Степанович действительно схватился было за чайник и искал порожней посудины. Кириллов сходил в шкаф и принес чистый стакан.
- Я сейчас у Кармазинова завтракал, - заметил гость, - потом слушал, как он говорил, и вспотел, а сюда бежал, тоже вспотел, смерть хочется пить.
- Пейте. Чай холодный хорошо.
Кириллов опять уселся на стул и опять уперся глазами в угол.
- В Обществе произошла мысль, - продолжал он тем же голосом, - что я могу быть тем полезен, если убью себя, и что когда вы что-нибудь тут накутите, и будут виновных искать, то я вдруг застрелюсь и оставлю письмо, что это я все сделал, так что вас целый год подозревать не могут.
- Хоть несколько дней; и день один дорог.
- Хорошо. В этом смысле мне сказали, чтоб я, если хочу, подождал. Я сказал, что подожду, пока скажут срок от Общества, потому что мне все равно.
- Да, но вспомните, что вы обязались, когда будете сочинять предсмертное письмо, то не иначе как вместе со мной, и, прибыв в Россию, будете в моем... ну, одним словом, в моем распоряжении, то - есть на один только этот случай разумеется, а во всех других вы конечно свободны, - почти с любезностию прибавил Петр Степанович.
- Я не обязался, а согласился, потому что мне все равно.
- И прекрасно, прекрасно, я нисколько не имею намерения стеснять ваше самолюбие, но...
- Тут не самолюбие.
- Но вспомните, что вам собрали сто двадцать талеров на дорогу, стало быть, вы брали деньги.
- Совсем нет, - вспыхнул Кириллов, - деньги не с тем. За это не берут.
- Берут иногда.
- Врете вы. Я заявил письмом из Петербурга, а в Петербурге заплатил вам сто двадцать талеров, вам в руки... и они туда отосланы, если только вы не задержали у себя.
- Хорошо, хорошо, я ни в чем не спорю, отосланы. Главное, что вы в тех же мыслях как прежде.
- В тех самых. Когда вы придете и скажете: "пора", я все исполню. Что, очень скоро?
- Не так много дней... Но помните, записку мы сочиняем вместе, в ту же ночь.
- Хоть и днем. Вы сказали, надо взять на себя прокламации?
- И кое-что еще.
- Я не все возьму на себя.
- Чего же не возьмете? - всполохнулся опять Петр Степанович.
- Чего не захочу; довольно. Я не хочу больше о том говорить.
Петр Степанович скрепился и переменил разговор.
- Я о другом, - предупредил он, - будете вы сегодня вечером у наших? Виргинский именинник, под тем предлогом и соберутся.
- Не хочу.
- Сделайте одолжение, будьте. Надо. Надо внушить и числом и лицом... У вас лицо... ну, одним словом, у вас лицо фатальное.
- Вы находите? - рассмеялся Кириллов, - хорошо, приду; только не для лица. Когда?
- О, пораньше, в половине седьмого. И знаете, вы можете войти, сесть и ни с кем не говорить, сколько бы там их ни было. Только знаете, не забудьте захватить с собою бумагу и карандаш.
- Это зачем?
- Ведь вам все равно; а это моя особенная просьба. Вы только будете сидеть, ни с кем ровно не говоря, слушать и изредка делать как бы отметки; ну хоть рисуйте что-нибудь.
- Какой вздор, зачем?
- Ну коли вам все равно; ведь вы все говорите, что вам все равно.
- Нет, зачем?
- А вот затем, что тот член от Общества, ревизор, засел в Москве, а я там кой-кому объявил, что может быть посетит ревизор; и они будут думать, что вы-то и есть ревизор, а так как вы уже здесь три недели, то еще больше удивятся.
- Фокусы, Никакого ревизора у вас нет в Москве.
- Ну пусть нет, чорт его и дери, вам-то какое дело и чем это вас затруднит? Сами же член Общества.
- Скажите им, что я ревизор; я буду сидеть и молчать, а бумагу и карандаш не хочу.
- Да почему?
- Не хочу.
Петр Степанович разозлился, даже позеленел, но опять скрепил себя, встал и взял шляпу.
- Этот у вас? - произнес он вдруг вполголоса.