-- Это проклятый колдун нашу воду копит... Вон как подпер всю реку! Вот навязался тоже чертушка... Настоящий водяной!
Они поехали сначала берегом вверх, а потом свернули на тропу к косцам. Издали уже напахнуло ароматом свежескошенной травы. Косцы шли пробившеюся широкою линией, взмахивая косами враз. Получался замечательный эффект: косы блестели на солнце, и по всей линии точно вспыхивала синеватая молния, врезывавшаяся в зеленую живую стену высокой травы. Работа началась с раннего утра, и несколько десятин уже были покрыты правильными рядами свежей кошенины.
-- А вот и поп! -- указал Ермилыч на кусты, из-за которых поднималась струйка синего дыма.
Поп Макар скоро показался и сам. Он вышел из-за кустов в одной рубашке и жилете. Черная широкополая поповская шляпа придавала ему вид какого-то гриба или Робинзона из детской книжки. Разница заключалась в тоненькой, как крысиный хвост, косице, вылезавшей из-под шляпы.
-- Поздненько на помочь-то выехали, други милые, -- попенял старик, здороваясь с приятелями.
-- Иже в девятом часу вышли на работу и те получили ту же мзду, -- ответил Ермилыч, понахватавшийся от писания.
-- То-то вот очень уж много охотников-то до мзды, во-первых, а во-вторых, надо ее умеючи брать, ибо и мзда идет к рукам.
Поповский стан был устроен очень уютно. Стояли три телеги с поднятыми оглоблями, а на них раскинут громадный полог. Получался импровизированный шатер, перед которым курился какой-то сказочный "огонечек малешенек". Под дымом стояла неизменная поповская кобыла, отмахивавшаяся от овода куцым, точно обгрызенным хвостом. В телегах была навезена разная снедь и стояла целая бочка домашнего квасу. Три мужика цедили квас в деревянные ведерки и разносили по косцам. Поп Макар тревожно поглядывал на солнце и думал о том, управится ли дома попадья во-время. Легко ли накормить и напоить такую ораву помочан. Он был совсем не рад приехавшим гостям. Не до них было.
-- Не в пору гость -- хуже татарина, -- заметил Ермилыч, слезая с лошади. -- Что делать, поп, потерпи... Мы от тебя и не это терпим. Мы здесь все попросту. Да... Одною семьей...
-- А ты опять про Ахава нечистивого?
-- Ахав-то Ахавом, а прежде старинные люди так говорили: доносчику первый кнут... Ты это слыхивал?
-- Ну, а потом? -- спрашивал поп, снимая свою шляпу.
-- Потом-то?.. А потом будем говорить так: у апостола Павла что сказано насчет мзды?
-- Разное сказано.
-- Нет, не разное, а пряменько говорится: делающему мзда не по благодати, а по долгу, -- значит, бери, а только выручи. Так, Флегонт Васильич?
-- Ничего я не знаю от писания, -- признался писарь. -- Вот насчет закона, извини, могу соответствовать кому угодно.
-- Друг, тебя научили этому, во-первых, ваши старые бабы-начетчицы, -- заговорил поп Макар, -- а во-вторых, други, мне некогда.
Поп надел шляпу и пошел к косцам. Это было почетное бегство, и Ермилыч захохотал.
-- Это называется -- милости просим через забор шляпой щей хлебать, -- объяснил писарь, разваливаясь на траве.
-- А угощенье, которым ворота запирают, дома осталось. Ха-ха! Ловко я попа донял... Ну, нечего делать, будем угощаться сами, благо я с собой захватил бутылочку.
Ермилыч добыл из-за пазухи бутылку с водкой, серебряный стаканчик, а потом отправился искать на возу закуски. И закуска нашлась -- кочан соленой капусты и пшеничный пирог с зеленым луком. Лучшей закуски не могло и быть.
-- Выпьем за здоровье Макара, -- предлагал Ермилыч, подавая писарю первый стаканчик. -- Ловко он стрекача задал.
Писарь отмалчивался и все хмурился. Они прилегли к огоньку и предались кейфу. Ермилыч время от времени дрыгал ногами и ругал надоедавший овод.
-- У! Чтобы вам пусто было, окаянным!
-- Да... вообще... -- думал писарь вслух... -- Вот мы лежим с тобою на травке, Ермилыч... там, значит, помочане орудуют... поп Макар уж вперед все свои барыши высчитал... да... Так еще, значит, отцами и дедами заведено, по старинке, и вдруг -- ничего!
-- Как ничего?
-- Да так... Вот ты теперь ешь пирог с луком, а вдруг протянется невидимая лапа и цап твой пирог. Только и видел... Ты пасть-то раскрыл, а пирога уж нет. Не понимаешь? А дело-то к тому идет и даже весьма деликатно и просто.
Ермилыч сел и с каким-то ожесточением выпил два стаканчика зараз. Очень уж изводил его писарь своим разговором.
-- Ты это все насчет Заполья, Флегонт Васильич, тень наводишь?
-- Да насчет всего... Ты вот думаешь: "далеко Заполье", а оно уж тут, у тебя под носом. Одним словом -- все слопают.
-- Каким же это манером, Флегонт Васильич?
-- А даже очень просто... Хлеб за брюхом не ходит. Мы-то тут дураками печатными сидим да мух ловим, а они орудуют. Взять хоть Михея Зотыча... С него вся музыка-то началась. Помнишь, как он объявился в Суслоне в первый раз? Бродяга не бродяга, юродивый не юродивый, а около того... Промежду прочим, оказал себя поумнее всех. Недаром он тогда всех нас дурачками навеличивал и прибаутки свои наговаривал. Оно и вышло, как по-писаному: прямые дурачки. Разе такой Суслон-то был тогда?
-- Тебе же лучше, Флегонт Васильич... И народ умножился и рукомесло всякое. По зиме-то народ у вас, как вода в котле кипит.
-- Глуп ты, Ермилыч, свыше всякой меры... У тебя вот Михей-то Зотыч сперва-наперво пшеницу отобрал, а потом Стабровский рожь уведет.
-- Всем хватит, Флегонт Васильич.
-- Опять ты глуп... Раньше-то ты сам цену ставил на хлеб, а теперь будешь покупать по чужой цене. Понял теперь? Да еще сейчас вам, мелкотравчатым мельникам, повадку дают, а после-то всех в один узел завяжут... да... А ты сидишь да моргаешь... "Хорошо", говоришь. Уж на что лучше... да... Ну, да это пустяки, ежели сурьезно разобрать. Дураков учат и плакать не велят... Похожи есть патреты. Вот как нашего брата выучат!
Для Ермилыча было много непонятного в этих странных речах, хотя он и привык подчиняться авторитету суслонского писаря и верил ему просто из вежливости. Разве можно не поверить этакому-то человеку, который всякий закон может рассудить?
-- И это еще ничего, Ермилыч, -- ну, отобрали у тебя пшеницу, отобрали рожь... Ничего, говорю. А тут они вредную самую штуку удумали... Слышал про банк-то? Это уж настоящая музыка. Теперь у меня, напримерно, три тыщи капиталу. Государственный банк дает пять процентов. Так? А они сейчас: бери девять. Лестно тебе это или нет? Конечно, лестно... А они этот же самый капитал в оборот пустят по двадцать четыре процента... Это как, по-твоему? Силища неочерпаемая. Мне это милые зятья объяснили, Галактион да Карла. Вот какое дело выходит... Всех заберут в лапы, Ермилыч, как пить дадут.
Вместо ответа Ермилыч упал на траву и удушливо захохотал.
-- Да ты что ржешь-то, свинья? -- озлился писарь.
-- Удивил!.. Ха-ха!.. Флегонт Васильич, отец родной, удивил! А я-то всего беру сто на сто процентов... Меньше ни-ни! Дело полюбовное: хочешь -- не хочешь. Кто шубу принесет в заклад, кто телегу, кто снасть какую-нибудь... Деньги деньгами, да еще отработай... И еще благодарят. Понял?
Писарь опешил. Он слыхал, что Ермилыч ссужает под заклады, но не знал, что это уже целое дело. И кому в башку придет: какой-то дурак мельник... В конце концов писарь даже обиделся, потому что, очевидно, в дураках оказался один он.
II
Этот разговор с Ермилычем засел у писаря в голове клином. Вот тебе и банк!.. Ай да Ермилыч, ловко! В Заполье свою линию ведут, а Ермилыч свои узоры рисует. Да, штучка тепленькая, коли на то пошло. Писарю даже сделалось смешно, когда он припомнил родственника Карлу, мечтавшего о своем кусочке хлеба с маслом. Тут уж дело пахло не кусочком и не маслом.
Выпивший почти всю водку Ермилыч тут же и заснул, а писарь дождался попа Макара, который пришел с покоса усталый, потный и казавшийся еще меньше, как цыпленок, нечаянно попавший в воду.
-- Ну, слава богу, покончили, -- проговорил он, припадая запекшимися губами к ведру с квасом. -- И по домам пора.
-- Что же ты нас-то с Ермилычем не пригласишь в гости? -- обиделся писарь, наблюдая попа Макара.
-- Чего вас звать? Сами приедете.
-- Все-таки в церковь ходят по звону, а в госта по зову.
-- Ну, коли так, так милости просим.
-- Значит, ходите почаще мимо, без вас веселее?.. Поп, не гордись... В некоторое время и мы с Ермилычем можем пригодиться.
-- Послушай, да что ты ко мне-то привязался, сера горючая? -- озлился о.Макар.
-- Ну, ладно, ладно... И так приедем.
Солнце еще не село, когда помочане веселою гурьбой тронулись с покоса. Это было целое войско, а закинутые на плечи косы блестели, как штыки. Кто-то затянул песню, кто-то подхватил, и она полилась, как река, выступившая в половодье из своих берегов. Суслонцы всегда возвращались с помочей с песнями, -- так уж велось исстари.
Поп Макар уехал раньше, чтобы встретить помочан у себя в доме, а писарь с Ермилычем возвращались прежнею дорогой. Писарь еще раз полюбовался поповскими лугами, от которых поднимался тяжелый аромат свежескошенной травы.
-- Эх, хорошо! -- вслух думал писарь, приглядывая поемный луг из-под руки. -- Неужто же они и это слопают?
Мысль была обидная и расстраивала писаря, хотя благодаря разговору с Ермилычем у него явилась слабая надежда на что-то лучшее, на возможность какого-то выхода. Да, еще не все пропало. Писарский нос чуял какую-то поживу, хотя форма этой поживы еще и не определилась ясно. Потом ему делалось обидно, что другие малыгинские зятья все зажили по-новому, кончая Галактионом, и только он один остался точно за штатом. Конечно, обидно, потому что чем он хуже этих других прочих? Почище еще будет, только дай срок развернуться. Тоже родня называется: хоть бы чем-нибудь поманили для начала. Писарство уже надоело Замараеву, да и времена наступали трудные. Неизвестно, кого еще назначат вместо Полуянова, а новая метла всегда чисто начинает мести. Привыкай-ка к новому начальству да подлаживайся.
-- Эх, жисть каторжная! -- вздыхал Замараев, вспоминая Полуянова. -- И дернуло тогда попа... Лучше бы, кажется, своими деньгами тогда откупиться.
Вообще, как ни поверни, -- скверно. Придется еще по волости отсчитываться за десять лет, -- греха не оберешься. Прежде-то все сходило, как по маслу, а нынче еще неизвестно, на кого попадешь. Вот то ли дело Ермилычу: сам большой, сам маленький, и никого знать не хочет.