В Суслон приехали ночью. Только в одном поповском доме светился огонек. Где-то ревела голодная скотина. Во многих местах солома с крыш была уже снята и ушла на корм. Вот до чего дошло! Веяло от всего зловещею голодною тишиной. Навстречу вышла голодная собака, равнодушно посмотрела на приезжих, понюхала воздух и с голодною зевотой отправилась в свою конуру.
"И пес перед хлебом смиряется", -- подумал Михей Зотыч, припоминая старинную поговорку.
Емельян уехал с женой в Заполье, а на мельнице оставался один Симон. В первую минуту старик не узнал сына, -- так он изменился за этот короткий срок.
-- Ну, здравствуй, сынок.
-- Здравствуй, тятенька.
-- Вот приехал посмотреть, как вы тут поживаете.
-- А ничего... Везде одно и то же.
-- Видел, милый, что ничего... Хоть шаром покати... да. Чисто живете, одним словом. Давно мельница-то стоит?
-- А с осени... Нечего молоть. Вот ждем сибирского хлеба.
-- Ждите, миленькие... Только как бы он мимо рта не проехал. Очень уж вы любите дешевку-то.
Отца Симон принял довольно сухо. Прежнего страха точно и не бывало. Михей Зотыч только жевал губами и не спрашивал, где невестка. Наталья Осиповна видела в окно, как подъехал старик, и нарочно не выходила. Не велико кушанье, -- подождет. Михей Зотыч сейчас же сообразил, что Симон находится в полном рабстве у старой жены, и захотел ее проучить.
-- Ну, спасибо, сынок, за хлеб-соль, -- заявил он, поднимаясь.
-- Папаша, куда вы? -- спросил Симон. -- Наташа сейчас выйдет.
-- Какая Наташа?
-- Жена Наташа.
-- Ну, и пусть выходит, когда проспится. Прежде-то снохи свекров за ворота выскакивали встречать, а нынче свекоры должны их ждать, как барынь... Нет, это уж не модель, Симон Михеич. Я вот тебе загадку загну: сноху привели и трубу на крышу поставили. Прощай, миленький!
Старик Анфим, распрягавший лошадь, нисколько не удивился, когда пришел Михей Зотыч и велел снова запрягать. Он привык к выходкам ндравного старика. Что же, ехать так ехать.
-- Вот как нынче в гости к деткам приезжают, -- объяснял Михей Зотыч, выезжая с мельницы. -- Пожалуйте почаще мимо-то.
Наталья Осиповна выглядывала на гостей из-за косяка и говорила:
-- С богом... Губа толще -- брюхо тоньше.
Симон чувствовал себя постоянно виноватым перед женой, а теперь еще больше. Но Наташа не взъелась на него, а только прибавила:
-- Будет ломаться-то старым чертям... В чужой век живут. Нет, видно, не прежние времена.
Скитники переночевали у какого-то знакомого Михею Зотычу мужичка. Голод чувствовался и в Суслоне, хотя и в меньшей степени, чем в окрестных деревнях. Зато суслонцев одолевали соседи. Каждое утро под окнами проходили вереницы голодающих. Михей Зотыч сидел все утро у окна, подавал купленный хлеб и считал голодных.
-- Ох, боговы работнички, нехорошо! -- шамкал он. -- Привел господь с ручкой идти под чужими окнами... Вот до чего лакомство-то доводит! Видно, который и богат мужик, да без хлеба -- не крестьянин. Так-то, миленькие!.. Ох, нужда-то выучит, как калачи едят!
Старец Анфим молчал всю дорогу, не желая поддаваться бесовскому смущению, а тут накинулся на Михея Зотыча:
-- Што это ты дребезжишь, как худой горшок? Чужую беду руками разведу... А того не подумаешь, что кого осудил, тот грех на тебе и взыщется. Умен больно!
-- А ежели правда?
-- Правда-то ко времю... Тоже вон хлеб не растет по снегу. Так и твоя правда... Видно, мужик-то умен, да мир дурак. Не величайся чужой бедой... Божье тут дело.
Михей Зотыч смущенно умолк. Терпелив был Анфим, а как прорвет -- удержу нет.
-- Ну, прости на скором слове, честной отец, -- покорно проговорил Михей Зотыч.
-- Мне-то чего тебя прощать, скрипуна, а вот ты ложкой кормишь, а стеблем глаза колешь.
-- Ох, согрешил, честной отец!
Смирения у Михея Зотыча, однако, хватило ненадолго. Он узнал, что в доме попа Макара устраивается "голодная столовая", и отправился туда. Ему все нужно было видеть. Поп Макар сильно постарел и был весь седой. Он два года назад похоронил свою попадью Луковну и точно весь засох с горя. В первую минуту он даже не узнал старого благоприятеля.
-- Вы насчет земства? -- спрашивал старик Михея Зотыча. -- Ах, да что же это я!.. Во-первых, здравствуй, Михей Зотыч, а во-вторых, будь гостем.
-- Спасибо, спасибо, батя... Вот зашел проведать тебя. Как вы тут поживаете?
-- А плохо, Михей Зотыч. Как попадья померла, так и пошло все вверх дном. Теперь вон голод... При попадье-то о голоде и не слыхивали, а как она померла...
-- Сказывают, казна будет кормить?
-- Наехали земские... Как же!.. У меня сняли на дворе избу под столовую. Земская барышня приехала, а потом Ермилыч орудует... Он ведь нынче тоже по земству.
"Земской барышней" оказалась Устенька, которая приехала с какими-то молодыми людьми устраивать в Суслоне столовую для голодающих. Мельник Ермилыч в качестве земского гласного помогал. Он уже целое трехлетие "служил" в земстве и лез из кожи, чтобы чем-нибудь выдвинуться. Конечно, он поступал во всем, руководствуясь советами Замараева.
Появление скитского старца в голодной столовой произвело известную сенсацию. Молодые люди приняли Михея Зотыча за голодающего, пока его не узнала Устенька.
-- Михей Зотыч, как вы-то сюда попали? -- удивлялась она, здороваясь со стариком.
-- А мимо ехал, красавица. Ехал, да и заехал. Эти молодцы-то поповичи будут?
-- Нет, студенты. Сами приехали. Вот двое фельдшерами будут, а другие так, помогать.
-- Так, так... Дай бог. А я думал, поповичи, потому бойки больно.
Как раз в этот момент подвернулся Ермилыч, одетый уже по-городскому -- в "спинжак", в крахмальную сорочку и штаны навыпуск.
-- А, Михею Зотычу, сорок одно с кисточкой! -- бойко поздоровался он.
-- Здравствуй, здравствуй, миленький.
-- Завернул поглядеть, как мы будем народ кормить? Все, брат, земство орудует... От казны способие выхлопотали, от партикулярных лиц имеем тоже. Как же!.. Теперь вот здесь будем кормить, а там деньгами.
-- Так, так... От денег-то народ и в раззор пошел, а вы ему еще денег суете. От ваших денег и голод.
-- Как же это так, Михей Зотыч? -- смутился Ермилыч.
-- А вот так... Ты подумай-ка своим-то умом. Жили раньше без денег и не голодали, а как узнали мужички, какие-такие деньги бывают, -- ну, и вышел голод. Ну, теперь-то понял?
Ермилыч только чесал в затылке, а Михей Зотыч хлопнул его по плечу и вышел.
III
Вернувшись домой, Михей Зотыч опять должен был каяться в "скором слове", а честной отец Анфим опять началил его.
-- Это он тебя подтыкает на скорые-то слова, Михей Зотыч... Мирское у тебя на уме. А ты думай про себя, что хуже ты всех, -- вот ему и нечего будет с тобой делать. А как ты погордился, он и проскочит.
-- Не могу я умирить себя. Даве это меня Ермилыч ушиб... Все у них деньги на уме.
-- Расширился, оказывают, Ермилыч-то... В рост деньги дает мужикам, а сам все за бесценок скупает. Ему несут со всех сторон, а он берет... Тоже ремесло незавидное. Да еще хвалится: я, грит, всех вас кормлю.
-- Не к добру распыхался.
Из Суслона скитники поехали вниз по Ключевой. Михей Зотыч хотел посмотреть, что делается в богатых селах. Везде было то же уныние, как и в Суслоне. Народ потерял голову. Из-под Заполья вверх по Ключевой быстро шел голодный тиф. По дороге попадались бесцельно бродившие по уезду мужики, -- все равно работы нигде не было, а дома сидеть не у чего. Более малодушные уходили из дому, куда глаза глядят, чтобы только не видеть голодавшие семьи.
За Суслоном рассажались по Ключевой такие села, как Роньжа, Заево, Бакланиха. Некоторые избы уже пустовали, -- семьи разбрелись, как после пожара. Михей Зотыч купил муки у попа Макара и раздавал фунтами и просто пригоршнями. Бабы так и рвали с причитаньем и плачем.
Когда старцы уже подъезжали к Жулановскому плесу, их нагнал Ермилыч, кативший на паре своих собственных лошадей. Дорожная кошевка и вся упряжка были сделаны на купеческую руку, а сам Ермилыч сидел в енотовой шубе и бобровой шапке. Он что-то крикнул старикам и махнул рукой, обгоняя их.
-- Ко мне заезжайте, старички! -- донеслось уже издали.
-- Ловко катается, -- заметил Анфим. -- В Суслоне оказывали, что он ездит на своих, а с земства получает прогоны. Чиновник тоже. Теперь с попом Макаром дружит... Тот тоже хорош: хлеба большие тысячи лежат, а он цену выжидает. Злобятся мужички-то на попа-то... И куда, подумаешь, копит, -- один, как перст.
-- Вот и ты осудил, -- поймал его Михей Зотыч. -- Хоша он и не наш поп, а все-таки на нем сан... Взыск-то с тебя вдвое.
-- И то согрешил, Михей Зотыч... Согрешил, родимый. Народ-то болтает, -- ну, и я за другими.
-- А ты подержи язык-то за зубами. Заедем, што ли, к Ермилычу на мельницу? Надо на него поглядеть дома-то.
-- И то завернем. Коня хоть покормим.
Мельница Ермилыча была уже в виду, когда навстречу скитникам попал скакавший без шапки мужик.
-- Ох, не ладно, родимые! -- крикнул он на скаку. -- В Суслон... в волость... Ох, не ладно!
Подъезжая уже к самой мельнице, скитники заметили медленно расходившуюся толпу. У крыльца дома стояла взмыленная пара, а сам Ермилыч лежал на снегу, раскинув руки. Снег был утоптан и покрыт кровяными пятнами.
-- Ох, не ладно! -- повторил Анфим слова скакавшего мужика.
Остановив сани, скитники подошли к убитому, который еще хрипел. Вся голова у него была залита кровью, а один глаз выскочил из орбиты. Картина была ужасная. На крыльце дома показался кучер и начал делать скитникам какие-то таинственные знаки. Начинавшая расходиться толпа опять повернула к месту убийства.
-- Уезжайте подобру-поздорову! -- уже крикнул кучер. -- Расстервенился народ.
-- Ну, нас-то это не касаемо, -- спокойно ответил Михей Зотыч. -- Кто сделал, тот и ответ даст.