-- Тоже сдайте, -- сказал лейтенант.
Я выложил перед ним на стол четыре номера позавчерашней "Правды", три номера местной газеты "Рыбак", два номера "Литературной газеты", восемь коробков спичек, шесть штук ирисок "Золотой ключик" и уцененный ершик для чистки примуса.
-- Воду сдать не могу, -- сказал я сухо. -- Пять стаканов с сиропом и четыре без сиропа.
Я начинал понимать, в чем дело, и мне было чрезвычайно неловко и муторно при мысли, что придется оправдываться.
-- Семьдесят четыре копейки, товарищ лейтенант, -- доложил юный Ковалев.
Лейтенант задумчиво созерцал кучу газет и спичечных коробков.
-- Развлекались или как? -- спросил он меня.
-- Или как, -- сказал я мрачно.
-- Неосторожно, -- сказал лейтенант. -- Неосторожно, гражданин. Расскажите.
Я рассказал. В конце рассказа я убедительно попросил лейтенанта не рассматривать мои действия как попытку скопить денег на "Запорожец". Уши мои горели. Лейтенант усмехнулся.
-- А почему бы и не рассматривать? -- осведомился он. -- Были случаи, когда накапливали.
Я пожал плечами.
-- Уверяю вас, такая мысль не могла бы прийти мне в голову... То есть что я говорю -- не могла бы, она действительно не приходила!..
Лейтенант долго молчал. Юный Ковалев взял мой паспорт и снова принялся его рассматривать.
-- Даже как-то странно предположить... -- сказал я растерянно. -- Совершенно бредовая затея... Копить по копейке... -- Я снова пожал плечами. -- Тогда уж лучше, как говорится, на паперти стоять...
-- С нищенством мы боремся, -- значительно сказал лейтенант.
-- Ну правильно, ну естественно... Я только не понимаю, при чем тут я, и... -- Я поймал себя на том, что очень много пожимаю плечами, и дал себе слово впредь этого не делать.
Лейтенант снова изнуряюще долго молчал, разглядывая пятак.
-- Придется составить протокол, -- сказал он наконец.
Я пожал плечами.
-- Пожалуйста, конечно... хотя... -- Я не знал, что, собственно, "хотя".
Некоторое время лейтенант смотрел на меня, ожидая продолжения. Но я как раз соображал, под какую статью уголовного кодекса подходят мои действия, и тогда он придвинул к себе лист бумаги и принялся писать.
Юный Ковалев вернулся на свой пост. Лейтенант скрипел пером и часто со стуком макал его в чернильницу. Я сидел, тупо рассматривая плакаты, развешанные на стенах, и вяло размышлял о том, что на моем месте Ломоносов, скажем, схватил бы паспорт и выскочил в окно. В чем, собственно, суть? -- думал я. Суть в том, чтобы человек сам не считал себя виновным. В этом смысле я не виновен. Но виновность, кажется, бывает объективная и субъективная. И факт остается фактом: вся эта медь в количестве семидесяти четырех копеек юридически является результатом хищения, произведенного с помощью технических средств, в качестве каковых выступает неразменный пятак...
-- Прочтите и подпиши, -- сказал лейтенант.
Я прочел. Из протокола явствовало, что я, нижеподписавшийся Прива- лов А. И., неизвестным мне способом вступил в обладание действующей моделью неразменного пятака образца ГОСТ 718-62 и злоупотребил ею; что я, нижеподписавшийся Привалов А. И., утверждаю, будто действия свои производил с целью научного эксперимента без каких-либо корыстных намерений; что я готов возместить причинеые государству убытки в размере одного рубля пятидесяти пяти копеек; что я, наконец, в соответ- ствии с постановлением Соловецкого горсовета от 22 марта 1959 года, передал указанную действующую модель неразменного пятака дежурному по отделению лейтенанту Сергиенко У. У. и получил взамен пять копеек в монетных знаках, имеющих хождение на территории Советского Союза. Я подписался.
Лейтенант сверил мою подпись с подписью в паспорте, еще раз тщательно пересчитал медяки, позвонил куда-то с целью уточнить стоимость ирисок и примусного ершика, выписал квитанцию и отдал ее мне вместе с пятью копейками в монетных знаках, имеющих хождение. Возвращая газеты, спички, конфеты и ершик, он сказал:
-- А воду вы, по собственному вашему признанию, выпили. Итого с в восемьдесят одна копейка.
С гигантским облегчением я рассчитался. Лейтенант, еще раз внима- тельно пролистав, вернул мне паспорт.
-- Можете идти, гражданин Привалов, -- сказал он. -- И впредь будьте осторожнее. Вы надолго в Соловец?
-- Завтра уеду, -- сказал я.
-- Вот до завтра и будьте осторожнее.
-- Ох, постараюсь, -- сказал я, пряча паспорт. Затем, повинуясь импульсу, спросил, понизив голос: -- А скажите мне, товарищ лейтенант, вам здесь, в Соловце, не странно?
Лейтенант уже смотрел в какие-то бумаги.
-- Я здесь давно, -- сказал он рассеянно. -- Привык.
ГЛАВА ПЯТАЯ
-- А вы сами-то вери в приви-
дения? -- спросил лектора один из
слушателей.
-- Конечно, нет, --тветил лек-
тор и медленно растаял в воздухе.
П р а в д и в а я и с т о р и я
До самого вечера я старался быть весьма осторожным. Прямо из отделения я отправился домой на Лукоморье и там сразу же залез под машину. Было очень жарко. С запада медленно ползла грозная черная туча. Пока я лежал под машиной и обливался маслом, старуха Наина Киевна, ставшая вдруг очень ласковой и любезной, дважды подъезжала ко мне с тем, чтобы я отвез ее на Лысую Гору. "Говорят, батюшка, машине вредно стоять, -- скрипуче ворковала она, заглядывая под передний бампер. -- Говорят, ей ездить полезно. А уж я бы заплатила, не сомневайся..." Ехать на Лысую Гору мне не хотелось. Во-первых, в любую минуту могли прибыть ребята. Во-вторых, старуха в своей воркующей модификации была мне еще неприятнее, нежели в сварливой. Далее, как выяснилось, до Лысой Горы было девяносто верст в одну сторону, а когда я спросил бабку насчет качества дороги, она радостно заявила, чтобы я не беспокоился, -- дорога гладкая, а в случае чего она, бабка, будет сама машину выталкивать. ("Ты не смотри, батюшка, что я старая, я еще очень даже крепкая".) После первой неудачной атаки старуха временно отступилась и ушла в избу. Тогда ко мне под машину зашел кот Василий. С мину он внимательно следил за моими руками, а потом произнес вполголоса,но явственно: "Не советую, гражда- нин... мнэ-э... не советую. Съедят", после чего сразу удалился, подраги- вая хвостом. Мне хотелось быть очень осторожным, и поэтому, когда бабка вторично пошла на приступ, я, чтобы разом со всем покончить, запросил с нее пятьдесят рублей. Она тут же отстала, посмотрев на меня с уважением.
Я сделал ЕУ и ТО, с величайшей осторожностью съездил заправиться к бензоколонке, пообедал в столовой N 11 и еще раз подвергся проверке документов со стороны бдительного Ковалева. Для очистки совести я спросил у него, какова дорога до Лысой Горы. Юный сержант посмотрел на меня с большим недоверием и сказал: "Дорога? Что это вы говорите, гражданин? Какая же там дорога? Нет там никакой дороги". Домой я вернулся уже под проливным дождем.
Старуха отбыла. Кот Василий исчез. В колодце кто-то пел на два голоса, и это было жутко и тоскливо. Вскоре ливень сменилсякучным мелким дождиком. Стало темно.
Я забрался в свою комнату и попытался экспериментировать с книгой- перевертышем. Однако в ней что-то застопорило. Может быть, я делал что-нибудь не так или влияла погода, но она как была, так и оставалась "Практическими занятиями по синтаксису и пунктуации" Ф. Ф. Кузьмина, сколько я ни ухищрялся. Читать такую книгу было совершенно невозможно, и я попытал счастья с зеркалом. Но зеркало отражало все, что угодно, и молчало. Тогда я лег на диван и стал лежать.
От скуки и шума дождя я уже начал было дремать, когда вдруг зазвонил телефон. Я вышел в прихожую и взял трубку.
-- Алло...
В трубке молчало и потрескивало.
-- Алло, -- сказал я и подул в трубку. -- Нажмите кнопку.
Ответа не было.
-- Постучите по аппарату, -- посоветовал я. Трубка молчала. Я еще раз подул, подергал шнур и сказал: -- Перезвоните с другого автомата.
Тогда в трубке грубо осведомились:
-- Это Александр?
-- Да. -- Я был удивлен.
-- Ты почему не отвечаешь?
-- Я отвечаю. Кто это?
-- Это Петровский тебя беспокоит. Сходи в засольный цех и скажи мастеру, чтобы мне позвонил.
-- Какому мастеру?
-- Ну, кто там сегодня у тебя?
-- Не знаю...
-- Что значит -- не знаю? Это Александр?
-- Слушайте, гражданин, -- сказал я. -- По какому номеру вы звоните?
-- По семьдесят второму... Это семьдесят второй?
Я не знал.
-- По-видимому, нет, -- сказал я.
-- Что же вы говорите, что вы Александр?
-- Я в самом деле Александр!
-- Тьфу!.. Это комбинат?
-- Нет, -- сказал я. -- Это музей.
-- А... Тогда извиняюсь. Мастера, значит, позвать не можете...
Я повесил трубку. Некоторое время я стоял, оглядывая прихожую. В прихожей было пять дверей: в мою комнату, во двор, в бабкину комнату, в туалет и еще одна, обитая железом, с громадным висячим замком. Скучно, подумал я. Одиноко. И лампочка тусклая, пыльная... Волоча ноги, я вернулся в свою комнату и остановился на пороге.
Д и в а н а н е б ы л о.
Все остальное было совершенно по-прежнему: стол, и печь, и зеркало, и вешалка, и табуретка. И книга лежала на подоконнике точно там, где я ее оставил. А на полу, где раньше был диван, остался только очень пыльный, замусоренный прямоугольник. Потом я увидел постельное белье, аккуратно сложенное под вешалкой.
-- Только что здесь был диван, -- вслух сказал я. -- Я на нем лежал.
Что-то изменилось в доме. Комната наполнилась невнятным шумом. Кто-то разговаривал, слышалась музыка, где-то смеялись, кашляли, шаркали ногами. Смутная тень на мгновение заслонила свет лампочки, громко скрипнули половицы. Потом вдруг запахло аптекой, и в лицо мне пахнуло холодом. Я попятился. И тотчас же кто-то резко и отчетливо постучал в наружную дверь. Шумы мгновенно утихли. Оглядываясь на то место, где раньше был диван, я вновь вышел в сени и открыл дверь.
Передо мной под мелким дождем стоял невысокий изящный человек в коротком кремовом плаще идеальной чистоты с поднятым воротником. Он снял шляпу и с достоинством произнес:
-- Прошу прощения, Александр Иванович. Не могли бы вы уделить мне пять минут для разговора?