-- Конечно, -- сказал я растерянно. -- Заходите...
Этого человека я видел впервые в жизни, и у меня мелькнула мысль, не связан ли он с местной милицией. Незнакомец шагнул в прихожую и сделал движение пройти прямо в мою комнату. Я заступил ему дорогу. Не знаю, зачем я это сделал, -- наверное, потому, что мне не хотелось расспросов насчет пыли и мусора на полу.
-- Извините, -- пролепетал я, -- может быть, здесь?.. А то у меня беспорядок. И сесть негде...
Незнакомец резко вскинул голову.
-- Как -- негде? -- сказал он негромко. -- А диван?
С минуту мы молча смотрели друг другу в глаза.
-- М-м-м... Что -- диван? -- спросил я почему-то шепотом.
Незнакомец опустил веки.
-- Ах, вот как? -- медленно произнес он. -- Понимаю. Жаль. Ну что ж, извините...
Он вежливо кивнул, надел шляпу и решительно направился к дверям туалета.
-- Куда вы? -- закричал я. -- Вы не туда!
Незнакомец, не оборачиваясь, пробормотал: "Ах, это безразлично", и скрылся за дверью. Я машинально зажег ему свет, постоял немного, прислушиваясь, затем рванул дверь. В туалете никого не было. Я осторожно вытащил сигарету и закурил. Диван, подумал я. При чем здесь диван? Никогда не слыхал никаких сказоо диванах. Был ковер-самолет. Была скатерть-самобранка. Были: шапка-невидимка, сапоги-скороходы, гусли- самогуды. Было чудо-зеркальце. А чудо-дивана не было. На диванах сидят или лежат, диван -- это нечто прочное, очень обыкновенное... В самом деле, какая фантазия могла бы вдохновиться диваном?..
Вернувшись в комнату, я сразу увидел Маленького Человечка. Он сидел на печке под потолком, скорчившись в очень неудобной позе. У него было сморщенное небритое лицо и серые волосатые уши.
-- Здравствуйте, -- сказал я утомленно.
Маленький Человечек страдальчески скривил длинные губы.
-- Добрый вечер, -- сказал он. -- Извините, пожалуйста, занесло меня сюда -- сам не понимаю как... Я насчет дивана.
-- Насчет дивана вы опоздали, -- сказал я, садясь к столу.
-- Вижу, -- тихо сказал Человечек и неуклюже заворочался. Посыпалась известка.
Я курил, задумчиво его разглядывая. Маленький Человечек неуверенно заглядывал вниз.
-- Вам помочь? -- спросил я, делая движение.
-- Нет, спасибо, --казал Человечек уныло. -- Я лучше сам...
Пачкаясь в мелу, он подобрался к краю лежанки и, неловко оттолкнув- шись, нырнул головой вниз. У меня ёкнуло внутри, но он повис в воздухе и стал медленно опускаться, судорожно растопырив руки и ноги. Это было не очень эстетично, но забавно. Приземлившись на четвереньки, он сейчас же встал и вытер рукавом мокрое лицо.
-- Совсем старик стал, -- сообщил он хрипло. -- Лет сто назад или, скажем, при Гонзасте за такой спуск меня лишили бы диплома, будьте уверены, Александр Иванович.
-- А что вы кончали? -- осведомился я, закуривая вторую сигарету.
Он не слушал меня. Присев на табурет напротив, он продолжал горестно:
-- Раньше я левитировал, как Зекс. А теперь, простите, не могу вывести растительность на ушах. Это так неопрятно... Но если нет таланта? Огромное количество соблазнов вокруг, всевозможные степени, звания, лауреатские премии, а таланта нет! У нас многие обрастают к старости. Корифеев это, конечно, не касается. Жиан Жиакомо, Кристобаль Хунта, Джузеппе Бальзамо или, скажем, товарищ Киврин Федор Симеонович... Никаких следов растительности! -- Он торжествующе посмотрел на меня. -- Ни-ка-ких! Гладкая кожа, изящество, стройность...
-- Позвольте, -- сказал я. -- Вы сказали -- Джузеппе Бальзамо... Но это то же самое, что граф Калиостро! А по Толстому, граф был жирен и очень неприятен на вид...
Маленький Человечек с сожалением посмотрел на меня и снисходительно улыбнулся.
-- Вы просто не в курсе дела, Александр Иванович, -- сказал он. -- Граф Калиостро -- это совсем не то же самое, что великий Бальзамо. Это... как бы вам сказать... Это не очень удачная его копия. Бальзамо в юности сматрицировал себя. Он был необычайно, необычайно талантлив, но вы знаете, как это делается в молодости... Побыстрее, посмешнее -- тяп-ляп, и так сойдет... Да-с... Никогда не говорите, что Бальзамо и Калиостро -- это одно и то же. Может получиться неловко.
Мне стало неловко.
-- Да, -- сказал я. -- Я, конечно, не специалист. Но... Простите за нескромный вопрос, но при чем здесь диван? Кому он понадобился?
Маленький Человечек вздрогнул.
-- Непростительная самонадеянность, -- сказал он громко и поднялся. -- Я совершил ошибку и готов признаться со всей решительностью. Когда такие гиганты... А тут еще наглые мальчишки... -- Он стал кланяться, прижимая к сердцу бледные лапки. -- Прошу прощения, Александр Иванович, я вас так обеспокоил... Еще раз решительно извиняюсь и немедленно вас покидаю. -- Он приблизился к печке и боязливо поглядел наверх. -- Старый я, Александр Иванович, -- сказал он, тяжело вздохнув. -- Старенький...
-- А может быть, вам было бы удобнее... через... э-э... Тут перед вами приходил один товарищ, так он воспользовался.
-- И-и, батенька, так это же был Кристобаль Хунта! Что ему -- просочиться через канализацию на десяток лье... -- Маленький Человечек горестно махнул рукой. -- Мы попроще... Диван он с собой взял или трансгрессировал?
-- Н-не знаю, -- сказал я. -- Дело-то в том, что он тоже опоздал.
Маленький Человечек ошеломленно пощипал шерсть на правом ухе.
-- Опоздал? Он? Невероятно... Впрочем, разве можем мы с вами об этом судить? До свидания, Александр Иванович, простите великодушно.
Он с видимым усилием прошел сквозь стену и исчез. Я бросил окурок в мусор на полу. Ай да диван! Это тебе не говорящая кошка. Это что-то посолиднее -- какая-то драма. Может быть, даже драма идей. А ведь, пожалуй, придут еще... опоздавшие. Наверняка придут. Я посмотрел на мусор. Где это я видел веник?
Веник стоял рядом с кадкой под телефоном. Я принялся подметать пыль и мусор, и вдруг что-то тяжело зацепило за веник и выкатилось на середину комнаты. Я взглянул. Это был блестящий продолговатый цилиндрик величиной с указательный палец. Я потрогал его веником. Цилиндрик качнулся, что-то сухо затрещало, и в комнате запахло озоном. Я бросил веник и поднял цилиндр. Он был гладкий, отлично отполированный и теплый на ощупь. Я пощелкал по нему ногтем, и он снова затрещал. Я повернул его, чтобы осмотреть с торца, и в ту же секунду почувствовал, что пол уходит у меня из-под ног. Все перевернулось перед глазами. Я пребольно ударился обо что-то пятками, потом плечом и макушкой, выронил цилиндр и упал. Я был здорово ошарашен и не сразу понял, что лежу в узкой щели между печью и стеной. Лампочка над головой раскачивалась, и, подняв глаза, я с изумлением обнаружил на потолке рубчатые следы своих ботинок. Кряхтя, я выбрался из щели и осмотрел подошвы. На подошвах был мел.
-- Однако, -- подумал я вслух. -- Не просочиться бы в канализацию!..
Я поискал глазами цилиндк. Он стоял, касаясь пола краем торца, в положении, исключающем всякую возможность равновесия. Я осторожно прибли- зился и опустился возле него на корточки. Цилиндрик тихо потрескивал и раскачивался. Я долго смотрел на него, вытянув шею, потом подул на него. Цилиндрик качнулся сильнее, наклонился, и тут за моей спиной раздался хриплый клекот и пахнуло ветром. Я оглянулся и сел на пол. На печке аккуратно складывал крылья исполинский гриф с голой шеей и зловещим загнутым клювом.
-- Здравствуйте, -- сказал я. Я был убежден, что гриф говорящий.
Гриф, склонив голову, посмотрел на меня одним глазом и сразу стал похож на курицу. Я приветственно помахал рукой. Гриф открыл было клюв, но разговаривать не стал. Он поднял крыло и стал искаться у себя под мышкой, щелкая клювом. Цилиндрик все покачивался и трещал. Гриф перестал искаться, втянул голову в плечи и прикрыл глаза желтой пленкой. Стараясь не поворачиваться к нему спиной, я закончил уборку и выбросил мусор в дождливую тьму за дверью. Потом я вернулся в комнату.
Гриф спал, пахло озоном. Я посмотрел на часы: было двадцать минут первого. Я немного постоял над цилиндриком, размышляя над законом сохранения энергии, а заодно и вещества. Вряд ли грифы конденсируются из ничего. Если данный гриф возник здесь, в Соловце, значит, какой-то гриф (не обязательно данный) исчез на Кавказе или где они там водятся. Я прикинул энергию переноса и опасливо посмотрел на цилиндрик. Лучше его не трогать, подумал я. Лучше его чем-нибудь прикрыть и пусть стоит. Я принес из прихожей ковшик, старательно прицелился и, не дыша, накрыл им цилиндрик. Затем я сел на табурет, закурил и стал ждать еще чего-нибудь. Гриф отчетливо сопел. В свете лампы его перья отливали медью, огромные когти впились в известку. От него медленно распространялся запах гнили.
-- Напрасно вы это сделали, Александр Иванович, -- сказал приятный мужской голос.
-- Что именно? -- спросил я, оглянувшись на зеркало.
-- Я имею в виду умклайдет...
Говорило не зеркало. Говорил кто-то другой.
-- Не понимаю, о чем речь, -- сказал я. В комнате никого не было, и я чувствовал раздражение.
-- Я говорю про умклайдет, -- произнес голос. -- Вы совершенно напрасно накрыли его жезным ковшом. Умклайдет, или как вы его называете -- волшебная палочка, требует чрезвычайно осторожного обраще- ния.
-- Потому я и накрыл... Да вы заходите, товарищ, а то так очень неудобно разговаривать.
-- Благодарю вас, -- сказал голос.
Прямо передо мной неторопливо сконденсировался бледный, весьма корректный человек в превосходно сидящем сером костюме. Несколько склонив голову набок, он осведомился с изысканнейшей вежливостью:
-- Смею ли надеяться, что не слишком обеспокоил вас?
-- Отнюдь, -- сказал я, поднимаясь. -- Прошу вас, садитесь и будьте как дома. Угодно чайку?
-- Благодарю вас, -- сказал незнакомец и сел напротив меня, изящным жестом поддернув штанины. -- Что же касается чаю, то прошу извинения, Александр Иванович, я только что отужинал.
Некоторое время он, светски улыбаясь, глядел мне в глаза. Я тоже улыбался.
-- Вы, вероятно, насчет дивана? -- сказал я. -- Дивана, увы, нет. Мне очень жаль, и я даже не знаю...
Незнакомец всплеснул руками.
-- Какие пустяки! -- сказал он. -- Как много шума из-за какого-то, простите, вздора, в котый никто к тому же по-настоящему не верит... Посудите сами, Александр Иванович, устраивать склоки, безобразные кино- погони, беспокоить людей из-за мифического -- я не боюсь этого слова, -- именно мифического Белого Тезиса... Каждый трезво мыслящий человек рассматривает диван как универсальный транслятор, несколько громоздкий, но весьма добротный и устойчивый в работе. И тем более смешны старые невежды, болтающие о Белом Тезисе... Нет, я и говорить не желаю об этом диване.