Более того, по словам Кр. Лэша, все большее число людей будут охвачены эмоциональным безразличием,
116
|>н условленным нестабильностью в личных взаимоотношениях. Не придавать межличностным отношени-им большого значения, не чувствовать себя уязвимым, вырабатывать в себе невосприимчивость к эмоциям, жить одному.1 Страх быть обманутым, боязнь неукротимых страстей приводит к тому, что Кр. Лэш называет the flight from feeling.2 Этот процесс хорошо прослеживается как в защите личной жизни, так и в отделении секса от чувства, на что ориентированы псе «прогрессивные» идеологии. Проповедуя cool sex3 и свободные отношения, осуждая ревность и собственничество, люди, по существу, «упорядочивают» секс, очищают его от всякой эмоциональной нагрузки и вызывают в себе состояние индифферентности, равнодушия, чтобы защититься от любовных разочарований и от собственных увлечений, которые могут нарушить душевное равновесие (К. Н., с. 341). Сексуальная свобода, феминизм и порнография направлены к одной и той же цели: воздвигнуть преграды перед эмоциями и удерживать людей от сильных привязанностей. Мы наблюдаем конец сентиментальной культуры, конец happy end,4 конец мелодрамы и возникновение «прохладной» культуры, где каждый живет как бы в бункере равнодушия, защищенный от собственных и чужих страстей.
1 В период с 1970 по 1978 г. число холостых американцев в возрасте от 40 до 34 лет, не связанных никакими семейными узами, почти утроилось, по сравнению с 1 500 000, достигнув цифры 4 300 000 человек. «Сегодня в 20 % американских жилищ обитает лишь один человек... Почти пятая часть покупателей домов ныне холостяки» {Тоффлер О. Третья волна [Toffler A, La Troisieme Vague. Denoel, 1980. P, 265), — таковы будут черты нарцисса (К. Н., с. 339).
2 Бегство от чувства — англ.
3 Спокойный секс — англ.
4 Счастливая развязка — англ.
117
Разумеется, Кр. Лэш прав, подчеркивая забвение моды на «сентиментальность», отодвинутой на задний план сексом, развлечениями, самостоятельностью индивида, невиданным разгулом насилия. Сентиментальность постигла та же участь, что и смерть; стало неудобно проявлять свои чувства, пылко объясняться в любви, проливать слезы, чересчур бурно демонстрировать страсти. Как и при смерти кого-то из близких или знакомых, чувствительность тут становится досадной помехой: если вас охватывают эмоции, надо вести себя достойно, иначе говоря — сдержанно. Отнюдь не свидетельствуя о безличности процесса дегуманизации, «запретное чувство» — в действительности результат персонализации, направленной на искоренение ритуальных и внешних признаков сентиментальности. Сентиментальность должна достичь своей персонализированной стадии, устраняя застывшие обороты, мелодраматичность и традиционный кич. Сентиментальная сдержанность управляется экономией и здравым смыслом, являющимися элементами процесса персонализации. Отсюда можно заключить, что наше время характеризуется не столько бегством от чувства, сколько стремлением избежать проявления сентиментальности. Неправда, что люди стремятся к эмоциональному равнодушию и защищаются от вторжения чувств; в этом аду, населенном бесчувственными и независимыми монадами, нужно избегать «клубов встреч», газетных объявлений, всех этих многочисленных надежд на знакомства, связи, любовные интриги, которые в действительности становится все труднее осуществить. В этом-то и кроется более глубокая драма, чем мнимое «прохладное» равнодушие: мужчины и женщины по-прежнему стремятся (возможно, в условиях всеобщего обесценивания чувств «потребность» в эмоциях не так велика) к эмоциональной напряженности близких
118
отношений, но чем длительнее ожидание, тем реже, по всяком случае, непродолжительнее1 случается чудесное слияние двух душ. Чем больше в городе появляется возможностей для встреч, тем острее люди чувствуют свое одиночество; чем свободнее становятся отношения, с которых сняты прежние ограничения, тем реже появляется возможность познать полноту чувства. Повсюду мы видим неприкаянность, пустоту, неумение чувствовать, оказаться на седьмом небе; отсюда стремление мчаться вперед, приобретая новый «опыт», который в действительности представляет собой потребность однажды испытать сильное чувство. Почему же я не могу любить и содрогаться от любви? Налицо безутешность чересчур запрограммированного в его поглощенности самим собой нарцисса, желающего испытать привязанность со стороны другого «Я», чтобы оторваться от самого себя, и все-таки запрограммированного в недостаточной степени, чтобы стремиться к эмоциональным отношениям.
1 Процесс дестандартизации ускоряет ход «приключений», повторяющихся отношений с их инерцией или тяжеловесностью, нанося ущерб присутствию, «наличию» данного лица. Обновление жизни требует освежения чувств, нужно отбросить все, что дряхлеет: в дестабилизированных системах единственной «опасной связью» является связь, продолжающаяся неопределенно долго. Этим и объясняется циклический характер напряженности: переходя от стресса к эйфории, жизнь становится волнообразной (как в фильме Аллена В. «Манхеттэн» {Allen W. Manhattan)).
ГЛАВА IV МОДЕРНИЗМ И ПОСТМОДЕРНИЗМ
Появившееся за последние десять лет1 среди художников и интеллектуалов и не избежавшее влияния моды бесспорно двусмысленное определение — постмодернизм — тем не менее вызывает у нас большой интерес благодаря трескучим фразам относительно абсолютной (в который раз) новизны и возврата (с оглядкой) к нашим истокам, к взгляду на наше прошлое, к глубокому изучению эпохи, которая отчасти заканчивается, но которая во многих отношениях продолжает свою работу и при этом не вызывает неудовольствия наивных апологетов, решительных борцов с минувшим. Если провозглашается новая эпоха в искусстве, науке и культуре, то появляется необходимость определить содержание предыдущего цикла, ведь новое подразумевает память о прошлом, знание хронологических вех и генеалогии.
Постмодернизм. Понятие это по меньшей мере неопределенно. Оно относится к уровням и таким областям исследования, которые подчас невозможно сопоставить. Истощение гедонистической и авангардистской культуры или возникновение мощного новаторского движения? Закат эпохи, не имеющей традиций, или одухотворение настоящего посредством реабилитации
1 Первое издание книги на французском языке относится к 1983 г. — Примеч. пер.
120
прошлого? Своего рода преемственность в модернистских рамках или же ее отсутствие? Эпизод в истории искусства или же глобальная участь демократических обществ? Мы не стали ограничивать постмодернизм системой региональных, эстетических, эпистемологических или культурных координат: если имеет место постмодернистская действительность, то :>то должно подразумевать возникновение глубокой, представляющей собой значительное явление социальной фазы. Действительно, мы живем в такое нремя, когда жесткие противоречия сглаживаются, когда перевес какого-то мнения затушевывается, когда для понимания настоящего момента требуются четкие корреляции и гомологии. Возвести постмодернизм в ранг глобальной гипотезы, называя его медленным и сложным движением к новому типу общества, культуры и личности, которое зарождается в том же лоне и является продолжением эпохи модерна, определить содержание модернизма, его генеалогические связи и основные исторические функции, задержать регресс логики, которая так или иначе действовала в течение XX века, ради превосходства все более подвергаемых критике гибких и открытых систем. Такова была наша цель и, пользуясь как нитью Ариадны анализами Даниела Белла, в последней работе которого, переведенной на французский1 и обладающей несравненным достоинством, предлагается общая теория развития капитализма в свете модернизма и его наследия. Эта книга, в отличие от предшествующей2 не нашла во Франции положительного
1 Культурные противоречия капитализма / Пер. на фр. М. Ма-тиньон. П. У. Ф., 1979. В дальнейшем цифры в скобках обозначают
страницы этой работы.
2 «К постиндустриальному обществу» (Vers la societe post-indust-
rielle. Traduit par. P. Andler. Laffont, 1976).
121
отклика: несомненно, этот сдержанный прием вполне объясним в отношении работы неоконсерватора и пуританина. Более того, несмотря на небрежность построения, поспешность аргументации, подчас хаотичность анализов, во многих отношениях оригинальных, работа, несомненно, заслуживает пристального внимания. При всех ее недостатках книга вносит струю свежего воздуха, она рассматривает роль культуры и ее связь с экономикой и демократией, делает выводы из культуры обособившихся групп с ничтожной эрудицией, автор пытается разработать теорию, соединяющую искусство с образом жизни передового капиталистического общества. В свете раздробленности социологической науки в связи с постоянным сужением наших взглядов на современный мир следует более досконально изучить тезисы Даниела Белла, проследить за его взглядами, воззрениями хотя бы для того, чтобы отметить наши с ним разногласия.