В то же время оздоровление, умиротворение комического наблюдается в повседневной жизни. Таким образом, переодевания, розыгрыши, которые были популярны в XIX веке, больше не в моде, за исключением детских праздников и частных костюмированных балов. Бывало, крестьяне развлекались тем, что разгуливали по деревне, переодевшись в солдата, богатого буржуа или особу противоположного пола. Мимы пользовались успехом лишь в тот период, особенно во время свадеб, когда они в карикатурном виде изображали тещу или свекровь.2 Отповеди или богохульные шутки смеха не вызывают, шутки грубые в устах обывателей опошляются по мере их применения, теряют провокационный характер, способность нарушить общественное спокойствие. Лишь в скетчах, разыгрыва-
208
1 Научная фантастика — англ.
2 Зельден Т. Истории о французских страстях (Zeldin T. Histores des passioins frangaises. Ed. Recherches. 1979. T. III. P. 394).
209
емых в мюзик-холлах и театральных кафе (Колюш), таким шуткам удается придать забавный оттенок, причем не в нарушение норм приличия, а как усиление и отражение событий повседневной жизни. Фарсы, которые некогда пользовались большим успехом у простонародья и не были лишены известной бруталь-ности, теперь нечасто находят отклик: какой-нибудь щелкопер, вздумавший кого-то высмеять в глазах других людей, нынче вызывает скорее порицание, чем одобрение. Даже «фарсы с розыгрышами» вышли из употребления, став достоянием детей: в наши дни от юмора требуется больше сдержанности и новизны. Прошли те времена, когда смеялись над одними и теми же остротами; надо, чтобы юмор был спонтанным, «естественным».
Кстати, вот уже два или три года на улицах и в лицеях по случаю Марди-гра1 собираются ряженые —■ юноши и девушки. Явление новое, по существу, постмодернистское: индивид модернистского периода считал смешным или инфантильным переодеваться. Сегодня обстоит иначе, и такое отношение к маскарадам нашли бы чересчур строгим, официальным. Постмодернистское отношение заключается не столько в серьезной эмансипации, сколько в непринужденности, воодушевлении и полете фантазии. Таков действительный смысл возврата к раскованности эпохи карнавалов: это вовсе не переоценка традиций, но типичный эффект нарцисса — сверхин-дивидуализированный, зрелищный, допускающий всяческое украшательство — маски, мишуру, румяна, пестрые и забавные наряды. Вот как выглядит постмодернистское «празднество»: это способ индивидуалистического сверхдифференцирования, которое, тем
s Последний день карнавала, — Примеч. пер.
210
но. менее, серьезно, если мы достаточно тщательно iк следуем это явление.
Постепенно все, что содержит в себе элемент воинственности, утрачивает способность вызывать смех:1 «цуканье» (преследование новичков) в некоторых школах еще продолжается, однако чтобы церемония «посвящения» была забавной, нельзя допускать излишней жестокости, иначе она будет выглядеть, как насилие и утратит характер развлечения. Следуя необратимому процессу «смягчения нравов», о котором говорил Токвиль, комическое становится несовместимым с жестокими развлечениями прошлого: теперь никто не смеется, видя, как жгут кошек, как это было в XVI веке во время праздника святого Жана,2 но даже сами дети не находят ничего смешного в этой «забаве», как это было в период предыдущих цивилизаций, когда мучили животных. «Умнея», юмор становится и добрее: следует отметить эту новую для общества тенденцию — осуждать смех, направленный против ближних. Ближний перестает быть излюбленной мишенью для сарказма, мы гораздо реже смеемся над пороками и недостатками других людей: в XIX и в первой половине XX столетия друзья, соседи с их бедами (к примеру — рогоносцы), их ненормальное поведение являлись неизменной
1 Если говорить о печати или художественном оформлении (Во-лински, Рейзер, Кабю, Жебе), то мы наблюдаем противоположную тенденцию — беспрецедентный разгул жестокости в карикатурах, «неумный и злой» юмор, отнюдь не противоречащий процессу смягчения нравов, но порожденный именно им. Жестокий юмор может стать настолько разнузданным, что приведет к улучшению человеческих нравов и отношений. Вульгарность, непристойность возрождаются в юмористической форме, между тем как гигиена стала повсеместным кредо, а человеческое тело — предметом постоянной заботы и ухода).
2 Элиас Н. Цивилизация нравов (Elias N. La Civilisation des mce-
urs. Le Livre de poche «Pluriel». P. 341).
211
темой шуток. Нынче же соседа щадят даже тогда, когда он теряет свое обличье и становится смешным Когда заходит речь об отношении к юмору в обыденной жизни, дух сатиры, а также критика и насмешки над своими ближними отходят на задний план и утрачивают элемент веселья, как и подобает «пси»-ин-дивиду, стремящемуся к теплоте дружеских отношений и межличностным связям.
Соответственно, излюбленной мишенью насмешек, предметом шуток и самоуничижения становимся мы сами, как об этом свидетельствуют фильмы В. Аллена. Комический персонаж более не обращается к бурлеску (Б. Китон, Ч. Чаплин, братья Маркс); забавный эффект достигается не неприспособленностью к жизни, не алогичностью поступков, а в результате самой рефлексивности, свойственной нарциссам с их фрейдистским самоощущением. Шутовской персонаж несовместим с впечатлением, какое он производит на своего ближнего, приходится смеяться, не желая того. Комизм в том, что, не видя собственного поведения, он создает абсурдные ситуации, позволяет себе выходки, обусловленные необратимым ходом событий. Что касается юмора нарциссов, то работы Вуди Аллена заставляют нас смеяться, не переставая изучать самих себя, анализируя свои смешные черты. Режиссер предлагает себе самому и зрителю зеркало, в котором отражается его собственное обесцененное «Я». Отныне объектом смеха становится наше «Я», наша совесть, а не пороки других людей или их нелепые поступки.
Как ни парадоксально, но именно в юмористическом обществе смех исчезает: впервые действует такой механизм, которому удается бороться с нашей привычкой потешаться над людьми. Вопреки правилам хорошего тона и моральному осуждению насмешки, представители всех классов никогда не перестава-
212
ли считать смех чем-то естественным, особенно дурацкий смех, невольный взрыв веселья. В XIX веке во иремя представлений в кафе публика имела обыкно-ноние весело окликать артистов, громко хохотать, во весь голос делать замечания и шутить. Еще совсем недавно такая обстановка царила в некоторых популярных кинотеатрах. Феллини умел воссоздавать эту атмосферу жизнелюбия и веселья, когда звучали более или менее грубые шутки в одной из сцен его Рима. Во время спектаклей Ж. Пужоля (Петонан) санитарам приходилось выводить из зала женщин, буквально надорвавших от смеха животы. Фарсы и водевили Фейдо вызывали такие взрывы хохота, что актерам приходилось делать вид, будто спектакль окончен; столь безудержное веселье царило в зале.1 Что сталось с этим сегодня, когда в классах не слышно гама и возни, когда до горожан доносятся только «вопли», остроты зазывал, торговцев и шарлатанов? Когда на смену кинотеатрам приходят «видики», когда динамики «забегаловок» заглушают человеческие голоса, когда даже тишь уютных ресторанов и супермаркетов пронизана звуками фоновой музыки? Почему мы обращаем такое внимание, когда где-то царит безудержное веселье, постепенно отвыкаем от взрывов хохота, которые можно было услышать в прежние времена? Звуковое загрязнение постепенно захватывает город, смех замирает, человеческое пространство наполняется тишиной, которую лишь изредка удается нарушить детям. Напрашивается вывод: вслед за праздником юмора и веселья исчезнут и негромкие звуки смеха. Начался «период обнищания смехом», которое идет рука об руку с распространением неонарциссизма. Благодаря повсеместному отрицанию социальных ценностей, благодаря
1 Зельден Т. Цит. пр. С. 399 и 408.
213
культу самоусовершенствования, постмодернистская социализация делает индивида собственным узником, заставляет его не только отказаться от участия в общественной жизни, но и в конце концов отрешиться от индивидуальной сферы, поскольку она подвержена частым кризисам и неврозам, поражающим нарциссов; в процессе персонализации возникает зомбированный индивид, — то спокойный и апатичный, то лишенный ощущения, что он существует. Как же можно не заметить, что безразличие и разочарованность у массы народа, усиление чувства внутренней пустоты и постепенное угасание смеха происходят одновременно? Повсюду налицо утрата интереса к жизни, людям стали чужды душевные порывы; повсюду то же притупление чувств, тот же уход в себя, свойственный нарциссам. Социальные институты утрачивают свой эмоциональный заряд; все, подобно смеху, стремится пригладить себя, подсластить. Если наше общество ставит на первый план такие ценности, как взаимные связи, то индивид более не испытывает потребности обратить на себя внимание, кроме тех случаев, когда это подсказывает здравый смысл, чтобы казаться «коммуникабельным». Среди нарциссов при общении принято избегать внешних знаков внимания; они прячутся в свою скорлупу или же прибегают к методам саморегулирования; отказ от юмора — это лишь одно из проявлений десоциализа-ции, постмодернистской «мягкой» изоляции индивидов. Другое дело, что свойственная цивилизованным людям сдержанность, которую нужно признать в атрофии чувства юмора — это в действительности результат подавленной способности смеяться, подобно тому как гедонизм вызвал ослабление воли в индивидах. Обедненность чувствами, десубстанциализация индивида, отнюдь не ограниченная работой, властью, разрушает его целостность, его волю, его жизнера-