Равенны, благородно - возмущенной!
О, юный де Фуа! И он - и он
На скорое забвенье обречен!
104
Обычно все могилу посещают,
Где Данта прах покоится смиренно;
Ее священным нимбом окружает
Почтенье обитателей Равенны,
Но будет время - память обветшает,
И том терцин, для нас еще священный,
Утонет в Лете, где погребены
Певцы для нас безгласной старины
105
Все памятники кровью освящаются,
Но скоро человеческая грязь
К ним пристает - и чернь уж их чуждается.
Над собственною мерзостью глумясь!
Ищейки за трофеями гоняются
В болоте крови. Славы напилась
Земля на славу, и ее трофеи
Видений ада Дантова страшнее!
106
Но барды есть! Конечно, слава - дым,
Хоть люди любят запах фимиама:
Неукротимым склонностям таким
Поют хвалы и воздвигают храмы.
Воюют волны с берегом крутым
И в пену превращаются упрямо.
Так наши мысли, страсти и грехи,
Сгорев, преображаются в стихи.
107
Но если вы немало испытали
Сомнений, приключений и страстей,
Тревоги и превратности познали
И разгадали с горечью людей,
И если вы способны все печали
Изобразить в стихах, как чародей, -
То все же не касайтесь этой темы;
Пускай уж мир лишается поэмы!
108
О вы, чулки небесной синевы,
Пред кем дрожит несмелый литератор,
Поэма погибает, если вы
Не огласите ваше "imprimatur"*.
В обертку превратит ее, увы,
Парнасской славы бойкий арендатор!
Ах, буду ль я обласкан невзначай
И приглашен на ваш Кастальский чай?
{* Разрешение к печати; буквально:
"Да будет напечатано" (лат.).}
109
А разве "львом" я быть не в силах боле?
Домашним бардом, баловнем балов?
Как Йорика скворец, томясь в неволе,
Вздыхаю я, что жребия мой суров;
Как Вордсворт, я взропщу о грустной доле
Моих никем не читанных стихов;
Воскликну я: "Лишились вкуса все вы!"
Что слава? Лотерея старой девы!
110
Глубокой, темной, дивной синевой
Нас небеса ласкают благосклонно -
Как синие чулки, чей ум живой
Блистает в центре каждого салона!
Клянусь моей беспечной головой,
Подвязки я видал того же тона
На левых икрах знатных англичан;
Подвязки эти - власти талисман!
111
За то, что вы, небесные созданья,
Читаете поэмы и стишки,
Я опровергну глупое преданье,
Что носите вы синие чулки!
Не всякую натуру портит знанье,
Не все богини нравом столь жестки:
Одна весьма ученая девица
Прекрасна и... глупа, как голубица.
112
Скиталец мудрый Гумбольдт, говорят
(Когда и где - потомству неизвестно),
Придумал небывалый аппарат
Для измеренья синевы небесной
И плотности ее. Я буду рад
Измерить - это очень интересно -
Вас, о миледи Дафна, ибо вы
Слывете совершенством синевы!
113
Но возвращаюсь к нашему рассказу.
В Константинополь пленников привез
Пиратский бриг. На якорь стал он сразу.
Ему местечко в гавани нашлось.
Чумы, холеры и другой заразы
В столицу он как будто не занес,
Доставив на большой стамбульский рынок
Черкешенок, славянок и грузинок.
114
Иных ценили дорого: одна
Черкешенка, с ручательством бесспорным
Невинности, была оценена
В пятнадцать сотен долларов. Проворно
Ей цену набавляли, и цена
Росла; купец накидывал упорно,
Входя в азарт, пока не угадал,
Что сам султан девицу покупал.
115
Двенадцать негритянок помоложе
Довольно высоко ценились тут.
Увы, освобожденных чернокожих,
На горе Уилберфорсу продают,
Притом теперь значительно дороже!
(С пороком воевать - напрасный труд!
Порок больших расходов не боится.
А добродетель чахнет - и скупится!)
116
У каждого особая судьба:
Кого купил паша, кого - евреи,
Кто примирился с участью раба,
Кто утвердился в должности лакея,
А женщины - ведь женщина слаба -
Надеялись достаться поскорее
Нестарому визирю и мечтать
Его женой или рабыней стать!
117
Но позже все подробно расскажу я,
Все приключенья точно передам.
Пока перо на время отложу я;
Глава длинна, я понимаю сам;
Я сам на многословье негодую,
Но докучаю вежливым друзьям.
Теперь пора: оставим Дон-Жуана,
Как Оссиан, "до пятого дуана".
ПЕСНЬ ПЯТАЯ
1
Когда прелестно и медоточиво
Поют поэты о любви своей
И спаривают рифмы прихотливо,
Как лентами Киприда - голубей, -
Не спорю я, они красноречивы;
Но чем творенье лучше, тем вредней:
Назон и сам Петрарка, без сомнений,
Ввели в соблазн десятки поколений.
2
Но я и не хочу изображать
Любовные дела в приятном свете,
Я буду строго факты излагать,
Имея поучение в предмете;
Моралью буду я опровергать
Мечты и страсти пагубные эти,
И (только бы не выдал мой Пегас!)
Я критиков порадую не раз.
3
Реки морской живые берега,
Дворцами испещренные богато,
Софии купол, гордые снега
Олимпа, и военные фрегаты,
И рощи кипарисов, и луга -
Я эти страны пел уже когда - то:
Они уже пленяли, не таю,
Пленительную Мэри Монтегю.
4
Ax, я пристрастен к имени "Мария"!
Мне был когда - то дорог этот звук;
Я снова вижу дали золотые
В тумане элегических разлук,
Оно живит мои мечты былые,
Оно меня печалит, милый друг, -
А я пишу рассказ весьма холодный,
От всяческой патетики свободный.
5
Играли волны, ветер пробегал,
Торжественно вдали синели горы,
От Азии Европу отделял
Поток могучий пенного Босфора,
И открывалась за грядою скал
Седая даль эвксинского простора
И злой прибой. Из всех морских пучин
Опаснейшая - все - таки Эвксин!
6
Стояла осень; ночи нарастают
В такую пору и темнеют дни,
И беспощадно Парки обрывают
Рыбачьи жизни. О, не мы одни,
Когда нас буря в море настигает,
Исправиться клянемся искони!
Но мертвый клятвы выполнить не в силах"
А спасшийся, глядишь, - и позабыл их.
7
На рынке было множество рабов
Различных наций. Сумрачно стояли
Продрогшие бедняги у столбов,
Друзей, родных, свободу вспоминали,
Кляли свой плен со скрежетом зубов,
Лишь негры, как философы, молчали
И огорчались меньше всех других:
Семь шкур уже не раз спускали с них -
8
Мой Дон-Жуан, по молодости лет,
Превратности встречать бы должен смело,
Но грустно он глядел на белый свет
И смахивал слезинки то и дело.
Он ослабел от раны, спору нет,
А может быть, душа его болела:
Объятья милой на ярмо раба
Сменить - едва ль завидная судьба!
9
Такое бы и стоика сломало,
А он держался твердо как - никак,
И вся его осанка подтверждала,
Что он и дворянин и не бедняк.
Притом его одежда привлекала
Барышников и попросту зевак:
Прикидывали опытные люди,
Что выкуп за него хороший будет.
10
Итак, базар невольничий пестрел
То белыми, то черными телами,
И, выбирая кто и что хотел,
Купцы как будто рылись в старом хламе.
Герой мой молча в сторону смотрел,
Но тут мужчина с серыми глазами,
Лет тридцати, еще в расцвете сил,
Его вниманье - вдруг остановил.
11
Имел он статный рост и крупный нос,
Румянец свежий при отличной коже,
Красивый отблеск вьющихся волос,
Хороший лоб, и рот, и зубы тоже.
Он, видимо, немало перенес
И ранен был, но не утратил все же
Того sang-froid*, с которым истый бритт
Бесстрастно на вселенную глядит.
{* Хладнокровие (франц.).}
12
Он тоже сразу обратил вниманье
На юношу, прекрасного собой,
И, ощутив подобье состраданья,
Чужой тотчас же занялся судьбой.
Он пригляделся к этому созданью,
Еще не искушенному борьбой,
И угадал живых страстей кипенье
И полнее отсутствие терпенья.
13
"Послушайте-ка, юноша! Сейчас
В толпе рабов, несчастной и презренной,
Куда судьба забросила и нас, -
Одни лишь мы, пожалуй, джентльмены!
А потому в такой опасный час
Должны мы быть знакомы непременно.
Я буду вам полезен, может быть.
Вы кто по крови, я хотел спросить?"
14
Жуан сказал: "Испанец!" Тот ответил:
"Я так и знал, что вы не жалкий грек, -
Ваш гордый взгляд я сразу же заметил.
Что ж! На фортуну жаловаться грех,
Причудница играет всем на свете:
Сейчас - удар, а через час - успех.
Она со мной не лучше поступила,
Но, признаюсь, меня не удивила!"
15
Простите, сэр, - Жуан его спросил, -
Что привело вас в это состоянье?"
"Шесть турок, цепь и превосходство сил!"
"Простите мне нескромное желанье
Узнать, откуда вы?" - "О, я служил
В войсках у русских: получил заданье
Суворова взять Видин, а взамен,
Как видите, был взят врагами в плен".
16
"А есть у вас друзья?" - "Помилуй бог!
Они меня покамест не тревожат!
Ну вот, я рассказал вам все, что мог,
Теперь и вы расскажете, быть может?"
"Увы, исполнен горестных тревог
Рассказ мой долгий! Боль мне сердце гложет!"
"Тогда молчите: горестный рассказ,
Коль долог он, печальней во сто раз.
17
Не падайте же духом! В ваши годы
Фортуна, как любовница, мила;
Взвалить на вас все беды и невзгоды
Она никак надолго не могла.
Нельзя сердиться на закон природы;
Превратны наши судьбы и дела!
Смиримся же; таков рассудка голос:
Серпа желаньям не перечит колос!"
18
"О, я грущу не о судьбе своей! -
Вздохнул Жуан. - Я плачу о любимой!"
И в темной глубине его очей
Блеснула боль тоски неутолимой.
"О, как сильна печаль души моей!
О, как жесток мой рок неумолимый!
Я перенес такое, видит бог,
Чего никто бы вынести не мог!
19
Я страшную утрату испытал!.."
И он умолк, расплакаться не смея.
"Я так и думал, - друг его скачал, -
Что ваш печальный случай связан с нею:
Я тоже слезы лил и трепетал,
А посему сочувствовать умею.
Одна моя супруга умерла,
Другая убежала, в чем была.
20
А третья..." - "Как, - Жуан воскликнул, -