Дон Жуан 2 (стр. 27 из 70)

К своим правам относятся серьезно

Все женщины - в особенности жены,

А ежели они религиозны,

То обвиненья их неугомонны;

За каждую ошибку очень грозно

Они нас предают мечу закона,

Дабы другая не могла украсть

У них хотя бы тысячную часть.

Таков обычай христианских стран,

Но, кажется, и жены некрещеных

Не любят отступать на задний план

И не теряют прав своих законных,

И ежели какой-нибудь султан

Не ублажает жен своих влюбленных,

Они - будь их четыре или пять -

Все за себя сумеют постоять.

Четвертою женой была Гюльбея -

Любимой, но четвертой как-никак:

Ей-богу, полигамия грустнее,

Чем наш простой и моногамный брак!

Кто знал одну жену и сладил с нею,

Тот сознает, что это не пустяк;

Вообразите ж, что за наказанье

От четырех выслушивать стенанья!

Пресветлый, превеликий падишах

(Монархам льстят прекрасными словами,

Пока не будет съеден царский прах

Слепыми якобинцами-червями) -

Великий падишах, гроза и страх,

Ласкал Гюльбею нежными глазами,

Желая получить за этот взгляд,

Чего всегда любовники хотят.

Но помните, влюбленные поэты,

Что поцелуи, взгляды и слова

Для женщин - только части туалета,

Как бантики, чепцы и кружева;

Их можно, как и прочие предметы,

Снимать и надевать; и голова

И сердце ни при чем, а выраженья

Нежнейшие - всего лишь украшенья.

Несмелый взор, румянец на щеках,

Прелестного волненья трепетанье,

Смущенная улыбка на губах,

В которой только чудится признанье, -

Вот образ, вызывающий в сердцах

Влюбленности счастливое сиянье!

Излишний холод и излишний жар

Уничтожают силу этих чар!

Излишний жар нам кажется притворным,

А если непритворен он порой,

То зрелым людям, право же, зазорно

Столь юношеской тешиться игрой

Притом - красотки пылкие покорны

Любому, кто случится под рукой;

Холодные же дамы и девицы

По большей части попросту тупицы.

Вполне понятно, возмущает нас

Бесчувственно-безвкусное молчанье,

Когда своим восторгам в нежный час

Мы требуем ответного признанья.

Святой Франциск - и тот просил не раз

У ледяной возлюбленной вниманья.

"Medio tu tutissimus ibis"* - вот

Какай завет Гораций нам дает.

{* "Идя средним путем, ты идешь самым безопасным

путем" (лат.).}

Напрасно здесь я "tu"* употребил

(Оно мне для размера пригодилось!),

Мне латинист такого б не простил,

Но с ним считаться уж не приходилось;

И без того я выбился из сил -

С гекзаметром октава не мирилась!

Просодия корит меня, ну что ж?

Мой стих правдив - и тем уже хорош.

{* "Ты" (лат.)}

Как роль сыграла милая Гюльбея,

Не знаю я; но знаю, что успех

Венчает дело: хитрые Цирцеи

Супругами владеют лучше всех,

Мужское самолюбие лелея

Все в мире лгут. Обман - отец утех!

Лишь голод умеряет тяготенье

К ужасному пороку размноженья.

Прекрасную чету оставил я

Спокойно отдыхать на царском ложе,

Что снилось им - забота не моя,

Но, между прочим, я замечу все же,

Что в лучшие минуты бытия

Какая-нибудь мелочь нас тревожит.

Давно известно - мелочи как раз

Сильней всего долбят и точат нас.

Сварливая жена с лицом невинным,

Оплате подлежащие счета,

Покойник, по неведомым причинам

Тебе не завещавший ни черта,

Болезнь собаки, недовольство сыном

И лошади любимой хромота -

Все это просто мелочи, быть может, -

А нас они и мучат и тревожат.

Но я философ: черт их побери -

Зверей, людей и деньги, - но не милых,

Прелестных женщин. Что ни говори,

Их проклинать я все-таки не в силах!

Все остальное к черту: воспари

Душой и духом - я всегда ценил их,

Но в чем их суть и в чем их глубина -

Не знаю, разрази их сатана!

Как Афанасий, я всему на свете

Анафему легко провозгласил.

Он на врагов излил проклятья эти

И верующих души умилил;

На протяженье нескольких столетий

Его речей неудержимый пыл,

Как радуга цветистая, сияет

И требников страницы украшает.

Оставил я высокую чету

В объятьях сна. Но нет, не спит Гюльбея!

Жене порочной спать невмоготу,

Когда, греховной страстью пламенея

К холостяку, заветную мечту

Свиданья предстоящего лелея,

Она томится, сердится, горит

И на супруга спящего глядит.

Увы! И под роскошным балдахином,

И под открытым небом жестока,

По вышеобозначенным причинам,

Терзающая женщину тоска.

Ни пышные пушистые перины,

Ни золото, ни яркие шелка

Не утешали бедную Гюльбею,

Обманутую в брачной лотерее.

Тем временем "девица" Дон-Жуан

И прочие красавицы толпою

Пошли в сераль, где их держал султан,

Как водится, под стражею двойною.

Хариты разных климатов и стран

Там предавались лени и покою,

Но, словно птички в клетке, грезы их

Томились жаждой радостей живых.

Люблю я женщин и всегда любил -

И до сих пор об этом не жалею.

Один тиран когда-то говорил:

"Имей весь мир одну большую шею,

Я с маху б эту шею разрубил!"

Мое желанье проще и нежнее:

Поцеловать (наивная мечта!)

Весь милый женский род в одни уста.

Завидовать я мог бы Бриарею,

Творившему великие дела,

Когда бы он, десятки рук имея,

Имел и прочих членов без числа.

Но что нам до титанов? Мы - пигмеи!

И даже муза нынче предпочла

Великой доле быть женой титана

Простые приключенья Дон-Жуана.

Итак, в толпе красавиц мой Жуан

Подвергся искушению и риску.

Весьма жесток закон восточных стран

К тому, кто поглядит на одалиску;

Не то что у моральных англичан,

Где, если подойдешь ты слишком близко

К замужней леди, разум потеряв, -

Лишь полисмен возьмет за это штраф!

Однако роли он не забывал,

Лишь исподволь соседок созерцая;

За ними хмурый евнух поспешал,

А рядом, неусыпно наблюдая,

Чтобы никто не пел и не болтал,

Шла женщина уже немолодая

С довольно странным прозвищем: она

Мамашей дев была наречена.

Была ль она "мамашей" - кто поймет?

И "девами" ли были девы эти?

Но ей немало стоило хлопот

Следить за ними и не быть в ответе.

И Кантемир и, помнится, де Тот

Рассказывают нам о сем предмете

Пятнадцать сотен дев - легко сказать! -

Должна такая "мать" оберегать.

Но уходить от строгого надзора

У них обычно не было причин,

Ей помогали стража и запоры,

Но, главное, - отсутствие мужчин

Лишь падишах скучающие взоры

Их умилял и радовал один,

И лишь один исход они, бедняжки,

Имели для услады, как монашки...

Какой исход? Молитвы и посты!

Я вашему вопросу удивляюсь:

Известно, как монахини чисты!

Но я к Жуану снова возвращаюсь.

Как по воде плывущие цветы,

Прелестно и задумчиво качаясь,

Печальны, величавы и горды,

Пленительные двигались ряды.

Но чуть они пришли к себе в покой,

Они заговорили, зашумели

Как ручейки веселою весной,

Как птицы или школьники в апреле,

Как из Бедлама спасшийся больной,

Которому сиделки надоели;

Как на ирландской ярмарке, смеясь,

Играя, щебеча и веселясь,

Они свою подругу разбирали:

Судили о глазах, о волосах,

Что не к лицу ей платье, толковали,

Что нет сережек у нее в ушах,

Что рост у ней мужской, и замечали,

Что слишком широка она в плечах,

И добавляли - о, змея злоречья! -

"Жаль, что мужского только рост и плечи..."

Никто не сомневался, что она,

По платью судя, - дева молодая,

Шептались, что грузинка ни одна

Сравниться с ней красою не могла, и

Решили, что Гюльбея не умна,

Таких прелестных пленниц покупая,

Которые способны, может быть,

Ее высоких почестей лишить...

Но, что по-настоящему чудесно. -

Он зависти ни в ком не возбудил!

Наоборот: с настойчивостью честной

Пытливый хор подругу находил

Все более и более прелестной.

(Здесь вижу я влиянье тайных сил:

Несвойственно красавицам, признаться,

Восторженно друг другом любоваться!)

Таков закон природы, милый друг;

Но тут случилось просто исключенье:

К Жуанне все почувствовали вдруг

Какое-то невольное влеченье,

Какой-то странной нежности недуг:

Бесовское ль то было наважденье

Иль сила магнетизма - все равно:

Мне разобраться в этом мудрено.

Симпатией невинной и неясной

Озарены, как радостной мечтой,

Сентиментальной дружбой самой страстной

Пылали все к подруге молодой;

И лишь иные шуткою опасной

Смущали мир невинности святой:

Мол, если бы у девушки пригожей

Был юный братец, на нее похожий!

Особенно отмечу я троих -

Дуду, грузинку Катеньку и Лолу.

Природа щедро наделила их

Всей прелестью прелестнейшего пола.

Среди подруг хорошеньких своих

Они сияли грацией веселой

И отнеслись к герою моему

Нежнее всех - не знаю почему.

Смуглянка Лола горяча была,

Как Индии пылающее лето;

А Катенька румяна и бела,

Глаза у ней лазоревого цвета,

А ножка так изысканно мала,

Что еле прикасается к паркету.

Но для ленивой грации Дуду

Я, кажется, сравнений не найду!

Дуду казалась дремлющей Венерой,

Способной "сон убить" в любом из нас;

Улыбка, стан, ленивые манеры,

Властительно прельщающие глаз, -

Все было в ней округло свыше меры

(Что может очень нравиться подчас!).

Не повредив пейзажа, скажем смело,

Убрать округлость - не простое дело!

В ней проступала жизнь сквозь томный сон,

Как майского рассвета дуновенье;

Был нежный свет в глазах ее зажжен;

Она была - вот новое сравненье! -

Как статуя, когда Пигмалион

Ее коснулся силой вдохновенья,

И мрамор, оживляемый мечтой,

Еще устало спорит с теплотой.

"Жуанна! Это милое название

Для девушки! А где твоя семья?"