группы "Кузница и усадьба". Однако черт с ним! Дела призывают
нас в Черноморск.
ГЛАВА IX. СНОВА КРИЗИС ЖАНРА
Чем только не занимаются люди! Параллельно большому миру,
в котором живут большие люди и большие вещи, существует
маленький мир с маленькими людьми и маленькими вещами. В
большом мире изобретен дизель-мотор, написаны "Мертвые души",
построена Днепровская гидростанция и совершен перелет вокруг
света. В маленьком мире изобретен кричащий пузырь "уйди-уйди",
написана песенка "Кирпичики" и построены брюки фасона
"полпред". В большом мире людьми двигает стремление
облагодетельствовать человечество. Маленький мир далек от
таких. высоких материй. У его обитателей стремление одно --
как-нибудь прожить, не испытывая чувства голода.
Маленькие люди торопятся за большими. Они понимают, что
должны быть созвучны эпохе и только тогда их товарец может
найти сбыт. В советское время, когда в большом мире созданы
идеологические твердыни, в маленьком мире замечается оживление.
Под все мелкие изобретения муравьиного мира подводится
гранитная база "коммунистической" идеологии. На пузыре
"уйди-уйди" изображается Чемберлен, очень похожий на того,
каким его рисуют в "Известиях". В популярной песенке умный
слесарь, чтобы добиться любви комсомолки, в три рефрена
выполняет и даже перевыполняет промфинплан. И пока в большом
мире идет яростная дискуссия об оформлении нового быта, в
маленьком мире уже вce готово: есть галстук "Мечта ударника",
толстовка-гладковка, гипсовая статуэтка "Купающаяся колхозница"
и дамские пробковые подмышники "Любовь пчел трудовых".
В области ребусов, шарад, шарадоидов, логогрифов и
загадочных картинок пошли новые веяния. Работа по старинке
вышла из моды. Секретари газетных и журнальных отделов "В часы
досуга" или "Шевели мозговой извилиной" решительно перестали
брать товар без идеологии. И шока 1великая страна шумела, пока
строились тракторные заводы и создавались грандиозные зерновые
фабрики, старик Синицкий, ребусник по профессии, сидел в своей
комнате и, устремив остекленевшие глаза в потолок, сочинял
шараду на модное слово "индустриализация".
У Синицкого была наружность гнома. Таких гномов обычно
изображали маляры на вывесках зонтичных магазинов. Вывесочные
гномы стоят в красных колпаках и дружелюбно подмигивают
прохожим, как бы приглашая их поскорее купить шелковый зонтик
или трость с серебряным набалдашником в виде собачьей головы.
Длинная желтоватая борода Синицкого опускалась прямо под стол,
в корзину для бумаг.
-- Индустриализация, -- горестно шептал он, шевеля
бледными, как сырые котлеты, старческими губами.
И он привычно разделил это слово на шарадные части:
-- Индус. Три. Али. За.
Все было прекрасно. Синицкий уже представлял себе пышную
шараду, значительную по содержанию, легкую в чтении и трудную
для отгадки. Сомнение вызывала последняя часть -- "ция".
-- Что же это за "ция" такая? -- напрягался старик. -- Вот
если бы "акция"! Тогда отлично вышло бы: индустриализакция.
Промучившись полчаса и не выдумав, как поступить с
капризным окончанием, Синицкий решил, что конец придет сам
собой, и приступил к работе. Он начал писать свою поэму на
листе, вырванном из бухгалтерской книги с надписью "дебет".
Сквозь белую стеклянную дверь балкона видны были цветущие
акации, латаные крыши домов и резкая синяя черта морского
горизонта. Черноморский полдень заливал город кисельным зноем.
Старик подумал и нанес на бумагу начальные строки:
Мой первый слог сидит в чалме, Он на Востоке быть обязан.
-- Он на Востоке быть обязан, -- с удовольствием произнес
старик.
Ему понравилось то, что он сочинил, трудно было только
найти рифмы к словам "обязан" и "чалме". Ребусник походил по
комнате и потрогал руками бороду. Вдруг его осенило:
Второй же слог известен мне, Он с цифрою как будто связан.
С "Али" и "За" тоже удалось легко справиться:
В чалме сидит и третий слог, Живет он тоже на Востоке.
Четвертый слог поможет бог Узнать, что это есть предлог.
Утомленный последним усилием, Синицкий отвалился на спинку
стула и закрыл глаза. Ему было уже семьдесят лет. Пятьдесят из
них он сочинял ребусы, шарады, загадочные картинки и шарадоиды.
Но никогда еще почтенному ребуснику не было так трудно
работать, как сейчас. Он отстал от жизни, был политически
неграмотен, и молодые конкуренты легко его побивали. Они
приносили в редакции задачи с такой прекрасной идеологической
установкой, что старик, читая их, плакал от зависти. Куда ему
было угнаться за такой, например, задачей:
ЗАДАЧА -- АРИФМОМОИД
На трех станциях: Воробьево, Грачево и Дроздово было по
равному количеству служащих. На станции Дроздово было
комсомольцев в шесть раз меньше, чем на двух других вместе
взятых, а на станции Воробьево партийцев было на 12 человек
больше, чем на станции Грачево. Но на этой последней
беспартийных было на 6 человек больше, чем на первых двух.
Сколько служащих было на каждой станции и какова там была
партийная и комсомольская прослойка?
Очнувшись от своих горестных мыслей, старик снова взялся
за листок с надписью "дебет", но в это время в комнату вошла
девушка с мокрыми стрижеными волосами и черным купальным
костюмом на плече.
Она молча пошла на балкон, развесила на облупленных
перилах сырой костюм и глянула вниз. Девушка увидела бедный
двор, который видела уже много лет, -- нищенский двор, где
валялись разбитые ящики, бродили перепачканные углем коты и
жестянщик с громом чинил ведро. В нижнем этаже домашние хозяйки
разговаривали о своей тяжелой жизни.
И разговоры эти девушка слышала не в первый раз, и котов
она знала по имени, и жестянщик, как ей показалось, чинил это
самое ведро уже много лет подряд. Зося Синицкая вернулась в
комнату.
-- Идеология заела, - услышала она бормотание деда, -- а
какая в ребусном деле может быть идеология? Ребусное дело...
Зося заглянула в старческие каракули и сейчас же крикнула:
-- Что ты тут написал? Что это такое? "Четвертый слог
поможет бог узнать, что это есть предлог". Почему бог? Ведь ты
сам говорил, что в редакции теперь не принимают шарад с
церковными выражениями.
Синицкий ахнул. Крича: "Где бог, где? Там нет бога", он
дрожащими руками втащил на нос очки в белой оправе и ухватился
за листок.
-- Есть бог, -- промолвил он печально. -- Оказался...
Опять маху дал. Ах, жалко! И рифма пропадает хорошая.
-- А ты вместо "бог" поставь "рок", - сказала Зося.
Но испуганный Синицкий отказался от "рока".
-- Это тоже мистика. Я знаю. Ах, маху дал! Что же это
будет, Зосенька?
Зося равнодушно посмотрела на деда и посоветовала сочинить
новую шараду.
-- Все равно, -- сказала она, -- слово с окончанием "ция"
у тебя не выходит. Помнишь, как ты мучился со словом
"теплофикация"?
-- Как же, -- оживился старик, -- я еще третьим слогом
поставил "кац" и написал так: "А третий слог, досуг имея,
узнает всяк фамилию еврея". Не взяли эту шараду. Сказали:
"Слабо, не подходит". Маху дал!
И старик, усевшись за свой стол, начал разрабатывать
большой, идеологически выдержанный ребус. Первым долгом он
набросал карандашом гуся, держащего в клюве букву "Г", большую
и тяжелую, как виселица. Работа ладилась.
Зося принялась накрывать к обеду. Она переходила от буфета
с зеркальными иллюминаторами к столу и выгружала посуду.
Появились фаянсовая суповая чашка с отбитыми ручками, тарелки с
цветочками и без цветочков, пожелтевшие вилки и даже
компотница, хотя к обеду никакого компота не предполагалось.
Вообще дела Синицких были плохи. Ребусы и шарады приносили
в дом больше волнений, чем денег. С домашними обедами, которые
старый ребусник давал знакомым гражданам и которые являлись
главной статьей семейного дохода, тоже было плохо. Подвысоцкий
и Бомзе уехали в отпуск, Стульян женился на гречанке и стал
обедать дома, а Побирухина вычистили из учреждения по второй
категории, и он от волнения потерял аппетит и отказался от
обедов. Теперь он ходил по городу, останавливал знакомых и
произносил одну и ту же полную скрытого сарказма фразу:
"Слышали новость? Меня вычистили по второй категории". И
некоторые знакомые сочувственно отвечали: "Вот наделали делов
эти Маркс и Энгельс! " А некоторые ничего не отвечали, косили
на Побирухина огненным глазом и проносились мимо, тряся
портфелями. В конце концов из всех нахлебников остался один, да
и тот не платил уже неделю, ссылаясь на задержку жалованья.
Недовольно задвигав плечами, Зося отправилась в кухню, а
когда вернулась, за обеденным столом сидел последний столовник
-- Александр Иванович Корейко.
В обстановке неслужебной Александр Иванович не казался
человеком робким и приниженным. Но все же настороженное
выражение ни на минуту не сходило с его лица. Сейчас он
внимательно разглядывал новый ребус Синицкого. Среди прочих
загадочных рисунков был там нарисован куль, из которого
сыпались буквы "Т", елка, из-за которой выходило солнце, и
воробей, сидящий на нотной строке. Ребус заканчивался
перевернутой вверх запятой.
-- Этот ребус трудненько будет разгадать, -- говорил
Синицкий, похаживая вокруг столовника. -- Придется вам посидеть
над ним!
-- Придется, придется, -- ответил Корейко с усмешкой, --
только вот гусь меня смущает. К чему бы такой гусь? А-а-а!
Есть! Готово! "В борьбе обретешь ты право свое"?
-- Да, -- разочарованно протянул старик, -- как это вы так